Охота за наследством Роузвудов - Рид Маккензи

Все молчат. Дэйзи осторожно дотрагивается до моего плеча.

– Если хочешь, мы можем разделить «Белую розу», – тихо говорит она. – Тогда у тебя все равно останется что-то от нее, если кулон спасти не удастся.

Это настолько не похоже на стервозную Дэйзи, к которой я привыкла, что я ушам своим не верю. Я медленно снимаю рубин с цепочки и кладу его на землю, а цепочку опять застегиваю на шее. Мы все смотрим на драгоценный камень.

– Ты уверена? – спрашивает Лео, держа в руках кирку. – Если мы потратим больше времени, возможно…

– У нас нет времени, – напоминаю я.

У меня разрывается сердце при мысли о том, что рубин будет безнадежно раскурочен, но одновременно я испытываю гордость. Быть может, я все-таки не обманула ожиданий бабушки, если она решила доверить мне нечто настолько важное, как заключительный фрагмент этого паззла.

Меня охватывает решимость.

– Ломайте, – говорю я.

Лео садится на корточки, держа в одной руке кирку, и берет кулон.

Глядя поверх его плеча, Калеб советует:

– Попытайся отогнуть края золотого гнезда, в которое оправлен рубин.

Лео начинает работать, но ему нелегко вставить острый кончик тяжелой кирки между рубином и золотом, и пару раз он ударяет себя по пальцу. Рубин явно крепко сидит в золотом гнезде.

– Дай мне, – предлагает Куинн.

– Почему? Потому что ты сильнее? – В тоне Лео звучит возмущение.

Куинн поднимает одну бровь.

– Дай отдых своему эго, Щегол. Просто мои руки меньше твоих.

Лео сдается. Куинн берет рубин и кирку и садится на землю по-турецки. Она рассматривает рубин со всех сторон, поднеся его к глазам. Затем хмыкает, подцепив кончик, заметный под одним из металлических краев, как это пытался сделать Лео. И, нажав на рубин другой рукой, умудряется отогнуть край золотой оправы.

– Да! – восклицает Калеб. – Продолжай в том же духе.

И она продолжает. Теперь, когда один край оправы отогнут, становится легче повторить то же самое с другими краями. Но рубин все равно не выпадает, когда она переворачивает кулон.

– Возможно, он приклеен, – предполагает Дэйзи. – Попробуй выковырять его, используя острие как рычаг.

Куинн подсовывает острие кирки под рубин.

– Он явно здорово прикреплен к оправе, – говорит она.

– Ему же уже больше века, верно? – спрашивает меня Майлз, и я киваю. – Так что неудивительно, что он так «прикипел».

Куинн надавливает на кирку, как на рычаг, и это дает свои плоды – но не без потерь. С тихим звоном камень распадается надвое и выпадает.

– Черт, прости, мне очень жаль.

– Ничего, – отвечаю я. Сердце не соглашается со мной, но я собираю половинки рубина в ладонь и отдаю их Дэйзи, которая прячет их в свою сумку. Куинн протягивает мне опустевшую золотую оправу. Я отрываю крошечный клочок бумаги, приклеенный к внутренней части, и обнаруживаю под ней восемь выгравированных на золоте цифр.

06081918

– Разве это не дата основания «Роузвуд инкорпорейтед»? – спрашивает Дэйзи. Тупо кивнув, я набираю комбинацию на кодовом замке. Он щелкает и останавливается. Я толкаю дверь, вложив в движение всю силу, весь благоговейный трепет, горе и подавленный гнев, бушующие в глубине души.

И дверь со скрипом отворяется.

Глава 25

– Я не большой знаток подвалов, но этому точно нет равных, – говорит Майлз, пока мы пробираемся сквозь свисающую паутину и брошенную мебель. Подвал фабрики представляет собой кирпичные стены и бетонный пол, покрытый трещинами. Здесь пахнет плесенью и гниющей падалью – даже хуже, чем в фургоне.

– Но это хотя бы какой-то шаг вперед после подземного хода, – замечает Лео, пытающийся во всем находить позитив.

Дэйзи истошно визжит, и мы вздрагиваем, пока свет ее фонарика скользит по бетонному полу. Лео напрягается, держа наготове хоккейную клюшку.

– В чем дело?

– Я определенно видела крысу. – Она содрогается. – О, слава богу, вот и лестница.

Куинн осторожно ступает на первую ступеньку, и хотя та опасно трещит под ее ногой, но все-таки выдерживает вес. Так же осторожно мы все поднимаемся по крутой лестнице, ведущей из подвала к виднеющейся наверху двери.

– Ее заело от ржавчины, – бормочет Куинн и оборачивается к нам. Черты ее лица кажутся еще более резкими в ярком свете фонарика на телефоне. – Сдайте назад. Мне надо как следует ударить по ней плечом.

С грохотом, таким громким, что от него проснулся бы и мертвый, она впечатывает плечо в дверь, и та распахивается. Я преодолеваю последние несколько ступенек бегом и вхожу на фабрику.

И останавливаюсь. То, что предстает моему взору, не похоже на ту фабрику, которую я помню.

Через огромные окна от пола до потолка проникает столько лунного света, что нам больше не нужны фонарики на телефонах. Но теперь эти окна покрыты слоем грязи после многих лет запустения. Раньше здесь стояли аккуратные ряды длинных столов со стульями и швейными машинками. Теперь машинок нет, но столы остались на своих местах, от некоторых из них даже отодвинуты стулья, как будто те, кто там работал, отошли, чтобы подкрепиться во время обеденного перерыва, да так и не вернулись. С потолка свешиваются светильники, и в некоторых из них еще остались лампочки, но они увиты паутиной, поблескивающей в тусклом свете.

Мое сердце сжимается, когда я обвожу взглядом антресольный этаж, опоясывающий все громадное четырехугольное пространство фабрики с двумя лестницами на противоположных концах. Сколько раз в детстве я сидела здесь на руках у отца или жалась к ногам бабушки за этим металлическим ограждением, глядя, как работницы внизу строчат на машинках, кроят и отмеряют ткани? Тогда я чувствовала себя принцессой в своем королевстве.

Это воспоминание захватывает меня с такой силой, что я не осознаю, насколько неподвижно стоят остальные, пока Калеб не нагибается и не подбирает что-то с пола. Какую-то бумажку. Он поднимает ее к свету, и я вижу, что с нее смотрит Бенджамин Франклин.

– Они тут повсюду, – изумляется Майлз. Я медленно поворачиваюсь, скользя взглядом по деревянному полу, прежде начищенному до блеска, а теперь потертому и пыльному. Потертому, пыльному и покрытому стодолларовыми купюрами.

Мое сердце колотится так бешено, будто вот-вот вырвется из груди.

– Мы сделали это. – Лицо Лео расплывается в улыбке. – Мы сделали это, мать твою!

Куинн испускает вопль, такой радостный и чистый, что вряд ли ей прежде когда-либо доводилось издать подобный звук. Она хватает с пола горсть купюр, поднимает их к свету и смеется.

– Черт возьми, мы богаты! Мы богаты!

– Найти кейс с деньгами было бы классно, но и это неплохо, – усмехается Калеб, и я понимаю, что это значит для них. Для всех нас. Высшее образование, деньги для наших семей, будущее. Все, чего мы хотели.

Но почему Дэйзи хмурится?

Она смотрит не на деньги, а за мою спину. Я поворачиваюсь. И улыбка сползает с моего лица.

За моей спиной нет ничего – кроме одной-единственной вешалки. И висящего на ней роскошного шерстяного пальто, вероятно, какой-то старой модели, потому что я не узнаю эту темно-красную ткань и черную шелковую подкладку – в недавних моделях не было ничего подобного. Вокруг него навалено еще больше денег. Мы с Дэйзи подходим к нему, ступая по груде купюр, и чувствуем счастье наших друзей, разливающееся в воздухе.

– Как ты думаешь, это для нас? – спрашивает она.

– Должно быть. Возможно, бабушка оставила что-то в карманах?

С настороженным видом она подносит руку к правому карману пальто, и, когда она кивает, я сую руку в левый. Мои пальцы касаются знакомого сложенного листка плотной открыточной бумаги. Я вынимаю его, чувствуя, как душа уходит в пятки.

При виде листка в моей руке лицо Дэйзи вытягивается. В ее руке ничего нет. Ее карман оказался пуст.

– Разверни его, – говорит Лео, и я вздрагиваю, потому что не заметила, как остальные к нам подошли.