Далия Трускиновская - Деревянная грамота
По обоим берегам, словно бы и в толпе зрителей, стараясь слишком не выделяться, стояли записные бойцы, похвалявшиеся тем, что еще не решили, на чьей стороне выступить. Иной купец, немало поставивший на свою стенку и при начале боя совсем Божий страх и стыд потеряв, хватал такого хитреца за плечи и рукава, сулил деньги неимоверные. Коли удавалось сговориться — били по рукам, и надежа-боец, как его теперь называли, торопливо сбегал вниз, стягивал с головы шапку, складывая ее нужным образом и закусывая. Он влетал в третий ряд терпящей бедствие стенки, чтобы в нужный миг прорваться вперед, разметать противника на обе стороны и, пробивши вражескую стенку, обеспечив победу своей, тут же возвращался назад.
Стенька, покрикивая, проложил себе дорогу к хорошему месту — на крутом берегу, чтобы сверху видеть все тонкости боя. И тут же его обступили шумные люди, тут же принялись показывать руками, называя знакомых бойцов поименно. Бабы и девки пока еще негромко ахали да перешептывались, но Стенька знал, какой они в нужную минуту подымут визг.
Он посмотрел направо — там была стенка, которую возглавлял молодой Трещала. Этого бойца Стенька признал сразу. И тут же вспомнил всю ту ересь, которую незадолго до Масленицы плели знатоки в приказе: Трещала-де пьет не просыхая, сам сделался пьянее вина, Трещала-де бойцов растерял, Трещала-де против Одинца не устоит…
Сам герой этих россказней уже присутствовал, совещался с бойцами. Сам он, надо полагать, вставать в стенку не собирался — берег себя для государевой потехи. Потому был одет в хорошую шубу и шапку, которую жаль было бы закусывать, бросаясь в бой. Закушенная шапка спасает зубы, пускает иной удар вскользь, но бывало и так: шапка летит в сторону, а во рту у бойца — лишь клок меха.
Стенька посмотрел налево — там он увидел знакомые лица ямщиков из Тверской слободы. Ямщики уже выдержали вчера бой с молодцами из Рогожской слободы, хотя с трудом, а побили их, раззадорились и решили выйти против стенки самого Трещалы.
Ямщики привели с собой языкастого деда. Пока младшие наводили боевую черту, он вышел вперед, очень собой гордый и довольный. Дед драться не собирался — а лишь задирать противника.
— Что затосковали, молодцы! — крикнул он Трещалиной стенке. — Не печальтесь — за одного битого двух небитых дают, да и то не берут!
Бойцы держались стойко, делая вид, будто никакой дед к ним не цепляется. Он же старался что было силы — может, свои у него в стенке стояли, а может, наняли деда, поди разбери.
— Эй! Ги-и-ись!!!
Народ посторонился — и, замедляя бег, крепкий возник подвез санки к самой боевой черте и встал, ударив еще в лед копытом.
В санках стоял с вожжами в руках статный человек в распахнутой шубе, которого приветствовали общим криком. Стенька узнал его — это был гостиной сотни купец Веретенников.
— Скидай рукавицы! Я новые привез!
Новенькие меховые рукавицы для бойцов, сцепленные веревочками попарно, лежали в санях кучей. Купец выскочил, сгреб их в охапку и вывалил на лед.
— Разбирай, молодцы! Пусть — по честному! А старые — в сани кидай! Потом отдам!
Обе стенки смешались. Купец, не сходя с саней, тщательно следил, чтобы все бойцы сменили рукавицы на новые. И правильно делал — иной бесстыжий приходил с закладкой, а для закладки мог взять и камушек, и железку. Хотя бойца, у которого в рукавице обнаруживалась закладка, били немилосердно, все равно охотники еще находились. И купцу, который за свои деньги привозил новые рукавицы, эта трата окупалась — до лета покупатели вспоминали его щедрость.
Только успели разобраться с рукавицами, только Веретенников со своими санями убрался со льда, — послышался пронзительный, привыкший справляться с большими пространствами голос.
— Посторонись, люди добрые! — зычно вскрикивал статный молодец, в котором Стенька уже почти без удивления признал Томилу. — Посторонись! Накры везу!
Он тащил за собой санки, груз в которых был обвернут в сено и увязан в рогожу. Следом шел молодой парень с палочками.
— Пропустите веселого!
— А накрачей где ж?
— Да вот же накрачей!
— Молод больно!
Выйдя к месту, где была проведена по льду боевая черта, скоморох стал раскутывать накры. Вожаки стенок сошлись к нему — оговорить его действия.
— И то — что за бой без грохота! — с тем Трещала треснул его по плечу, да так, что хилому человеку и на ногах было бы не удержаться. Однако Томила и сам в стенке стаивал, и сам перед стенкой в сгрудке силушкой похвалялся. Он вскинул голову, всем видом показывая, что удар для него не удар, а так, вроде муха крылышком задела.
— Ай, здоров молодец! — похвалили из толпы.
— Даст Бог здоровье в дань, а деньги сам достань! — сразу же отозвался скоморох.
— Гляди, не проворонь! — сразу отозвался из толпы кто-то зловредный. Стенька усмехнулся и решил пробиться малость поближе к боевой черте. Сверху-то, конечно, виднее, да снизу-то слышнее. Ему же страсть как хотелось знать, о чем будет говорить с бойцами причастный к пропаже деревянной грамоты скоморох.
— Ну-ка, Лучка, грянь! — велел Трещала своему выученику.
Молодой скоморох взял палочки, строго посмотрел на свое музыкальное орудие, примерился — и раздался мелкий отчетливый треск, палки били по коричневой коже все быстрее и быстрее, пока накры не зарокотали, перекрывая шум и созывая всех добрых людей смотреть потеху.
— Ну, Томилушка, пошли стенку становить, — сказал Трещала. — Кто в сгрудку пойдет — ты иль я?
И приосанился — пусть все видят, что не жаль ему дорогой шубы с шапкой, лишь бы покрасоваться перед народом. Томила прекрасно эти затеи понимал и знал, как надобно отвечать.
— Ты биться мастер, а сгрудка — это не бой а баловство одно. Твой час еще впереди. — довольно громко заявил скоморох. — Дай-ка сегодня я выйду. Только вы уж меня поберегите, расступитесь вовремя. Я вам завтра пригожусь.
— Да не бойся! Уйдешь целехонький!
Народишко меж тем сбивался вокруг накрачея Лучки. Одни нахваливали, другие поругивали — что, мол, тихо бьет. Лучка, не придавая значения гнилому слову, выдерживал ровный рокот, хоть уже и с напрягом — даже губу закусил. Оборвал, когда Томила постучал его ладонью по плечу, — будет, мол, потом наколотишься, сейчас дух переведи!
Стенки выстроились поперек реки, в трех саженях от боевой черты каждая. Становились бойцы в три ряда — первый, обращенный к противнику, ровнехонький, плотный, следующий за ним — пореже, и третий — уж совсем никакой, хотя и от него зависело немало.
— Гляди ты! А сказывали, Гордей-целовальник за Трещалу биться будет! услышал Стенька прямо возле собственного уха.
— Нет Гордея! — подтвердил другой голос. — За кого же он, блядин сын, выйдет?
— Коли выйдет! Сказывали, захворал Гордей.
— Жаль — боец ведомый…
— Точно ли захворал? — раздался подозрительно знакомый голос. Стенька, насколько позволяла плотная толпа, повернулся — и точно, Данилка Менжиков!
— А ты что, молодец, его здоровым встречал? — спросили у Данилки.
И тут Стенька даже рот приоткрыл. Он, навыкнув опрашивать свидетелей, уже наловчился чуять вранье. Конюх сказал самые обычные слова — видеть, мол, не видел, — да только Стенька знал, что это не так! Откуда знал — сам бы не мог объяснить.
— Разве у них кроме Гордея и в чело встать некому?
— Так вон же Ногай! — объяснили подлецу Данилке и даже рукавицей показали на рослого мужика.
— Так, значит, если кто об заклад побьется, что Трещала одолеет, то денег не потеряет? — не унимался злейший враг. Стенька едва не застонал вот тоже нашел время тонкостям кулачного боя учиться…
— Сегодня-то, поди, не потеряет, ямщики после вчерашнего хоть и бодрятся, а слабоваты, вон и Афонька не пришел, а он у них в челе стоит. Вот коли Трещала против Одинца выйдет — то тут уж хорошенько подумать надобно…
— Одинец одолеет!
— Коли бы у Трещалы были Гордей и Бугай — то и не одолел бы!
— А знать бы, где Гордей прячется!
— Может, он у них не чело держит, а надежей-бойцом стал? Стоит себе тихонько отвернувшись, чтобы по роже не признали?
— А как Трещала даст знак — тут он и выбежит!
— Отродясь Гордей надежей-бойцом не бывал!
Весь этот спор Стенька слушал вполуха — ему было куда любопытнее, что делается на льду. Да и мужикам тоже — они довольно быстро угомонились.
Вдруг грянули накры, словно пробуждая всех, и бойцов, и зрителей. И засвистела, заревела очнувшаяся толпа:
— Даешь бою!!!
Тут же раздался оглушительный визг — женки и девки, заходясь от восторга, стоголосо звенели так, что уши закладывало:
— И-и-и-и!!!
Дыхание понемногу иссякало — и, наконец, осталась лишь одна, самая стойкая, и она завершила победный визг невольным смехом.
Накры зарокотали тише.
