Антон Чиж - Опасная фамилия
За этими размышлениями Серж не заметил, что Ванзаров придирчиво высматривает кого-то в толпе пассажиров. Он оглянулся, приказав Сержу оставаться на месте, и шагнул навстречу двигавшемуся потоку.
У последнего вагона стояла невысокая, чуть полноватая женщина, одетая в черное монашеское одеяние. Черный платок облегал ее лицо, делая его немного округлым и невольно подчеркивая чистую бледность кожи. По возрасту ей можно было дать значительно больше сорока лет, но морщинки ее не портили, она как будто сияла изнутри теплым, прозрачным светом. Она присела на крохотный потертый чемоданчик и ждала кого-то, не решаясь сойти, как будто могла потеряться в большом вокзале. В руках ее была котомка из такой же черной материи, как платок и платье.
Шагнув к ней, Ванзаров поклонился.
– Госпожа Зарайская? – спросил он с подчеркнутой вежливостью.
Женщина подняла на него лицо, светлое особым выражением ласки и нежности к этому незнакомому мужчине.
– Меня, сударь, матушкой Марфой зовут, – ответила она с тихой улыбкой.
– Именно так, Марфа Васильевна, – отвечал он, снова отдавая поклон. – Позвольте проводить, вас ожидают.
Она встала и без страха позволила взять чемодан. Он был легкий, как будто совсем пустой. Чтобы не утруждать монахиню, Ванзаров старался держаться чуть позади, старательно отводя пролетающие мешки и локти здоровых мужиков, не замечавших, кто там у них под ногами болтается.
Серж стоял, где его оставили, являя чудеса послушания. Он маленько позевывал и чесал подбородок, поросший свежей щетиной.
– Господин Каренин, это к вам, – сказал Ванзаров, отступая за спутницу, чтобы ее ненароком не задели лихие пассажиры.
Серж только взглянул на незнакомую женщину, и пропало все. Больше не было времени, не было прошедших лет, снова утро, и снова он просыпается и видит мать, которую не видел больше года. Она склоняется над ним, улыбается своей волшебной улыбкой, гладит по волосам и поздравляет с днем рождения. А он еще сонный, не понимая, что это не сон вовсе, говорит с ней. И лишь совсем проснувшись, вскакивает и бросается к ней в объятия. Он ни за что не хотел ее отпускать, она утешала его, привезла целую гору игрушек, ему ничего не надо было, лишь бы не выпускать ее, лишь бы она не уходила никогда. Он так запомнил то утро потому, что видел мать в последний раз. Потом ему сказали, что ее больше нет. В числе любимых занятий Сережи стало отыскивание своей матери во время гулянья. Он не верил в смерть вообще, и в особенности в ее смерть, несмотря на то, что Лидия Ивановна сказала ему и отец подтвердил это. На прогулках он все высматривал ее, и всякая полная, грациозная, с темными волосами дама была его мать. Сережа мечтал, как она снова придет, улыбнется, обнимет его, он услышит ее запах, почувствует нежность ее руки и заплачет счастливо. Но этого так и не случилось. Постепенно он привык к мысли, что мать его умерла. И даже сердился, когда дядя Стива, в котором он узнавал с неприятностью ее черты, спрашивал: помнит ли он мать. Он зло кричал: «Оставьте меня!» и уходил от удивленного Стивы. Потом, с годами, это острое чувство ушло. Только одно не мог он забыть: то самое утро, тайно веря, что когда-нибудь увидит ее снова.
Серж шагнул к ней, рухнул перед ней на колени, уцепился за ее одежду, спрятал лицо в складках юбки и изо всех сил прижал ее к себе дрожащими от напряжения руками.
– Мамочка… – проговорил он, – я знал, я знал, что ты придешь… Я всегда знал это… Я никогда не верил… Нынче мое рождение, и ты вернулась… Как долго я тебя ждал… – говорить больше он не мог и зарыдал беззвучно, не проронив ни единого вздоха, только тело его, тело молодого мужчины, шагнувшего в самый расцвет, сотрясалось, как молодое деревце на ветру.
Она прижимала его к себе, держа его лицо в своих ладонях, улыбалась и осторожно гладила по растрепанным волосам.
– Милый, милый Кутик мой, – говорила она, светло улыбаясь. – Как ты возмужал, милый мой мальчик.
Пассажиры уставились на вокзальную сцену, желая разузнать, какой скандал ожидается. Но, наткнувшись на строгий взгляд усатого господина, словно прикрывавшего собой этих двоих, отворачивались и спешили по своим важнейшим делам.
– Сергей Алексеевич, у вас еще будет время, – сказал Ванзаров, наклонившись.
Серж отер совершенно сырые глаза, поднялся и стал сразу выше матери на целую голову. Он сильнее прижал ее к себе и расцеловал в щеки. Она только покорно улыбалась в его объятиях, хотя еле могла вздохнуть.
– Да, пойдемте, – сказал он и вдруг порывисто рванулся к Ванзарову, обнял его за шею и совершенно неприлично поцеловал в щеку мимо усов. – Спасибо… – еле слышно проговорил он, – … вы теперь как брат мне, куда больше, чем брат. Вы меня к жизни вернули…
Ванзаров был смущен настолько, что вынужден был дернуть себя за ус. Он поставил легкий чемоданчик и обратился к монашенке.
– Прошу вас, Анна Аркадьевна… – попросил он.
– Да за что вы мне руку целовать хотите, – немного растерянно спросила она, заглядывая на сына, словно он знал разгадку.
– За ваше беспримерное мужество. Двадцать лет не каждый выдержит. Даже каторги столько не дают…
Она нехотя, сомневаясь и борясь со стыдом, протянула руку. Ванзаров только коснулся мягкой теплой кожи и что-то такое ощутил и понял, отчего двадцать лет назад могли сходить с ума мужчины. Только теперь это стало совсем иным. Совсем-совсем иным.
– А где Анечка? Она что же не пришла?
– Несколько приболела, – ответил Ванзаров, чтобы выручить Сержа. – Но с ней все в полном порядке. Очень вас ждет…
По перрону несся дежурный жандарм, люди сторонились его, подхватывая чемоданы. Подбежав к Ванзарову, он козырнул и протянул листок телефонограммы. Там было всего два слова: «первый пятый».
– Господа, вынужден вас оставить, срочное дело, – сказал Ванзаров, пряча записку. – Мы непременно увидимся.
Поклонившись монашке, он быстрей жандарма побежал к выходу с перрона.
70
От нетерпения Николя стал грызть ногти, чего не делал лет с десяти, когда впервые решил стать великим сыщиком. Он топтался на пятой платформе Царскосельского вокзала, построенного первым в столице, и тревожно поглядывал на часы. Минутная стрелка неумолимо приближалась к той черте, за которой киевский поезд выпустит пар и тронется от платформы. И никакая сила его не остановит. Даже согласие вокзальных жандармов придержать отправление минут на пять. Николя пытался придумать, что ему предпринять в крайнем случае, если Ванзаров опоздает, но вместо умных или хотя бы смелых мыслей в голову ничего не лезло. Он не представлял, как сможет в одиночку сделать то, что требуется от любого чиновника сыска, то есть арестовать объект наблюдений, за которым следил с прошлого вечера.
Николя тронул кобуру, что болталась у него за полой пиджака. Жесткая и гладкая кожа придала уверенность. Он представил, как врывается с пистолетом на изготовку, а дальше… А дальше как придется. Быть может, случится отчаянная перестрелка. И он будет стрелять до последнего патрона, и в него будут стрелять, а пули так и свистят над ухом, разбивая окна. Крик, конечно, подымется, суматоха. Но что поделать! Такого преступника нелегко брать. Или вдруг объект испугается и поднимет руки. Тогда Николя так и поведет его под прицелом, как военнопленного, до ближайшего жандарма. А там уже выручат. В таких размышлениях Николя нашел утешение и уже мечтал, чтобы так все и случилось.
Мечты разбились вдребезги, когда Ванзаров влетел на перрон за десять минут до отхода поезда. Николя, конечно, обрадовался, но и огорчился немного. Слава опять откладывалась на потом. Ему было приказано оставаться на перроне и в случае чего свистеть жандармам. Николя стало стыдно, что он забыл такой простой способ: дать двойной свисток тревоги, на который сразу примчится помощь. Он с тоской проследил, как легко и проворно Ванзаров забрался на ступеньки вагона первого класса, а сам встал ждать у нижней подножки.
Ванзаров вошел в салон и резко захлопнул за собой дверь. Его встретили удивленным взглядом.
– Если вас прислали, чтобы уговорить меня вернуться, напрасно теряете время. Своих решений я не меняю.
– Охотно верю, – сказал Ванзаров, усаживаясь на мягкий плюш дивана, чтобы прикрыть за собой дверь. – Отчего же не взяли с собой сына?
– Заберу его позже, когда устроюсь, – последовал ответ.
Поправив усы, что слегка разошлись от скоростного перемещения, Ванзаров улыбнулся.
– Вашему самообладанию можно позавидовать.
Дама только пожала плечиками, на которых изящно сидел дорожный жакет.
– Не понимаю, о чем вы…
– Когда сегодня рано утром вы заехали в особняк на Большой Морской, вас не удивило, что там не нашлось тела Сержа Каренина, покончившего жизнь самоубийством?
– Я знать не хочу, что будет делать этот человек. Я уже говорила вам.
– А вот господин Вронский оказался все-таки осторожней вас, – сказал Ванзаров. – Не умнее, нет. Но осторожнее. Чутье подсказало, что такой удобный и легкий повод разделаться с Карениным – ловушка. Он чуть было не переиграл меня. Подвела его тяга к импровизации.
