Стивен Сейлор - Загадка Катилины
— Вот, папа, ты видишь?
— Что?
— Вот, на тыльной стороне левой руки.
Я наклонился, застонав от боли во всем теле. Его безжизненная рука так вывернулась, что мне была видна метка на запястье. Она была грубой треугольной формы, чуть побольше монеты, розовая.
— Родимое пятно, — узнал я. — Да, прошлой ночью я обратил на него внимание. Я и тебе хотел указать на него, да забыл. Оно стало бы немаловажным доказательством, если бы нам удалось узнать, у кого было подобное пятно.
— Но я и так знаю. Ты слышишь меня? Я знаю этого человека. Прошлой ночью у меня появились какие-то смутные мысли, но я не понимал, чего они касаются. Ты продолжал задавать свои вопросы «или-или», и пятно просто вылетело у меня из головы. Но этим утром я проснулся и все вспомнил. Такое случалось с тобой, папа?
— Да, каждое утро я совершаю во сне великие открытия.
— Я не шучу, папа. Так, значит, ты не помнишь, где мы в прошлый раз видели это пятно? Я помню! — Он выглядел очень довольным собой.
— Да, если я и видел такое пятно, то ты прав — я не помню, — сказал я скептически.
— Если бы ты был повнимательней, то тоже вспомнил бы. Это Форфекс!
— Форфекс? — переспросил я с сомнением, вспоминая, где я слышал это имя.
— Пастух коз на горе Аргентум. Раб Гнея Клавдия, тот, кто повел нас показывать шахту и ранил себе голову.
— Тот, кто повел Катилину, ты хочешь сказать. Мы просто шли позади. — Я посмотрел на родимое пятно. — Нет, не помню я такого пятна на его запястье.
— Но зато я помню! Тогда я заметил его. И еще подумал, что оно похоже на синяк, как будто он сам себя ударил. Вчера я не смог вспомнить, а сегодня утром все встало на свои места. Но ведь ты все замечаешь, папа?
— Форфекс! — Я вспомнил ужас, охвативший пастуха, вспомнил, как он бегал по пещере и ранил себе голову, как разгневал своего хозяина. Я с сомнением покачал головой. — По чему еще можно опознать его?
Я внимательно осмотрел тело. Оно вряд ли принадлежало человеку одного возраста с Форфексом. Размер, цвет кожи, все было другим; оно ужасно отличалось от того раба, который провожал нас на гору, я не мог просто сопоставить их вместе, хотя такое превращение могло случиться с любым телом.
— И пятно, и, главное, шрамы на спине, папа! Помнишь, как Гней Клавдий принялся избивать его, Когда мы уезжали? Ведь он явно частенько поколачивает рабов. Неудивительно, что у Форфекса так много шрамов на спине.
— Да, я помню, как его били, но пятно…
— Да, но ведь я-то помню. Главное, мы знаем, кто он и откуда взялся. Это Форфекс, и он был рабом Гнея Клавдия.
— Если бы только знать наверняка…
— Куда верней? Разве может быть у разных людей одинаковое родимое пятно? Это ведь Форфекс, как ты не понимаешь?!
Он ожидающе улыбнулся, но нахмурился, заметив на моем лице тень сомнения.
— Ты не веришь мне, папа?
— Не то чтобы…
— Ты не доверяешь моей памяти. Ты подвергаешь сомнению мои суждения.
— Если ты помнил о пятне, то почему не опознал его прошлой ночью?
— Потому что прошлой ночью… — он задумался, подыскивая объяснения, — это просто не пришло мне в голову, вот и все!
— Метон, со временем многое из памяти стирается, и особенно полагаться на нее не стоит…
— Папа, у тебя на все готов ответ, — сказал он довольно сердито. — Если бы вместо меня об этом сказал Экон, то ему-то ты сразу поверил бы! Ты бы и не сомневался.
Я глубоко вздохнул.
— Возможно.
«Потому что Экон — это Экон, а ты — это ты», — хотел я сказать.
— Ты просто сердишься.
— Что?
— Да, ты сам не помнишь, вот тебе и обидно. Ты сам не заметил пятно, хотя такой наблюдательный, а я заметил. Или забыл, а я вспомнил! Потому что хотя бы один раз моя память и восприятие оказались лучше, чем твои. И ты должен признать это!
Это обвинение показалось мне нелепым. Оно еще более доказывало, что Метон не вполне вышел из детского возраста. Но тем не менее я почувствовал беспокойство. Что может быть хуже для человека в моем возрасте, как не подвергать сомнению свои способности?
Конечно, возможно, Метон и прав. Если так, то я должен потребовать объяснений от Гнея Клавдия. Но что, если Метон ошибается? Что, если он просто из гордости цепляется за это объяснение? Как я могу ему поверить?
И если это Форфекс, то что тогда? Ответственен ли за его убийство Гней Клавдий? Кто из рабов помогал ему? А кто виноват в смерти Немо? Хотел ли он просто запугать меня? Как это связано с загадкой Катилины — или это простое совпадение? А вдруг не совпадение, что Катилина и Форфекс вместе ходили по шахте? Даже если это Форфекс, то след мог вести и к Катилине, и к Марку Целию… и к Цицерону…
Я поймал себя на том, что мысли мои устремились по тому же кругу, что и в случае обнаружения Немо. Неужели Метон прав и я старею? Я уже не молод, и хотя бывают люди, чей разум с годами только развивается, чаще всего происходит обратное.
Оказалось, что я в течение долгого времени взираю на родимое пятно. Метон стоял, сжав кулаки и устремив на меня пристальный взгляд. Он ждал от меня окончательного ответа.
— Пока что мы примем на веру, — сказал я, — что Игнотус — это Форфекс. Если Гней Клавдий и причастен к убийству, то он все равно будет все отрицать. Поэтому, насколько получится, мы должны порасспрашивать его рабов.
До тех пор, пока Метон не разжал кулаки и не опустил плечи, я не знал, насколько он был напряжен. Я подумал, что он сейчас улыбнется в знак победы, но вместо этого он едва не заплакал.
— Ты понял, папа, — сказал он очень серьезным голосом, — что я прав и что я помню.
— Надеюсь, что да, — сказал я, хотя сам весьма сомневался в этом.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
— Мы можем встретиться и непосредственно с ним, — предложил Метон, взбираясь на лошадь.
— Но только после того, как добьемся чего-либо от его рабов, — сказал я, сжимая поводья и успокаивая свою кобылу. Но как же избежать встречи с ним? С Кассиановой дороги в его владения ведет только один путь. Если Гней сейчас там, то он нас сразу увидит, или прибегут рабы и сообщат ему о нашем появлении. Он, кажется, не из тех, кто прощает своим рабам, если те ему не говорят о приезжающих.
— Форфекс позволил нам с Катилиной осмотреть шахту и ничего не сказал перед этим хозяину.
— Да, но ведь нам уже известно, что с ним случилось после того.
«Если этот труп и в самом деле Форфекс», — подумал я.
Мы поехали по направлению к горе.
— У меня, кажется, появилась одна мысль, — сказал я. — Мы не поедем по главной дороге, ведущей прямо в поместье Гнея.
— А как же иначе? Ведь холмы слишком крутые, там иногда даже пешком не пройдешь, не то что на лошади.
— Но ведь есть еще одна дорога. Помнишь, как мы наблюдали за Катилиной и Тонгилием?
— Это когда к нам подошла Клавдия?
— Да. От Форфекса Катилина узнал, что существует старая тропа, поднимающаяся вверх по склону и скрытая от посторонних взоров густой растительностью. Он, должно быть, нашел ее, потому и исчез тогда на время. Я, кажется, помню, в каком приблизительно месте он скрылся среди скал и деревьев. Можно попробовать отыскать эту тропу. Тогда можно миновать и дом Гнея, и пастухов в горах.
Мы выехали на Кассианову дорогу, но повернули не налево, к главным воротам поместья Гнея, а направо, по направлению к Риму. Мы миновали хребет холма, и я с чувством сожаления подумал о том, насколько мы уязвимы — нас легко заметить с того места, на котором я так часто любил сидеть. Но, кроме Клавдии, там некого ожидать, а она скоро обо всем узнает, если окажется, что это Гней бросил Игнотуса в мой колодец.
Никакого движения на дороге не было. Я специально задержался на подъеме и осмотрелся по сторонам. Перед нами дорога лентой уходила на юг. Позади нас у самого горизонта, виднелось некое пятно — должно быть, группа рабов или стадо, ведомое в Рим, но они были еще очень далеко. Мы продолжили путь. Хребет холма мы уже миновали, но возвышенности справа все еще скрывали от нас поместье Клавдии. Слева начался крутой подъем, с высокими деревьями и камнями.
— Где-то совсем рядом… — пробормотал я.
Мы замедлили шаг и принялись внимательно вглядываться в заросли. Казалось, никто никогда и не думал вступать в эти запутанные переплетения деревьев и кустов. Через некоторое время я решил, что мы уже проехали нужное место. Справа я уже видел на полях рабов Клавдии.
— Мы заехали слишком далеко, — сказал Метон.
— Да. Вероятно, стоит вернуться.
На обратном пути мы также ничего не заметили, и я уже подумал, что нам следует либо оставить затею, либо, подобно Катилине, продраться сквозь заросли. Тут я услыхал топот копыт, поднял голову и впереди себя на дороге увидел молодого оленя, вышедшего из леса. В том месте, откуда он только что появился, колыхались ветви деревьев. Некоторое время он стоял и смотрел на нас словно статуя, потом подался назад и поскакал в лес. Перепрыгнув через кусты, он приблизился к сплошной стене растительности, но не свернул, а проскочил между валуном и стволом старого дуба. Если бы я моргнул, то мне показалось бы, что он просто исчез в лучах солнца, проникающих сквозь крону деревьев. Это был тот самый знак, о которых пишут поэты, настоящее предзнаменование.
