Энн Грэнджер - Любопытство наказуемо
– Но я вижу, что мое восхищение на вас не действует, – продолжал доктор.
Лицо меня всегда выдавало.
– Лучше бы вы ничего не говорили, – призналась я.
– Я никогда вас не обманывал, – продолжал доктор. – В Гемпшир я поехал не ради Люси Крейвен. Я поехал, чтобы наблюдать Кристину Роуч и доложить ее брату о том, как она справляется с болезнью в необычных для себя условиях.
– Ну да, доктор, вы меня не обманывали… Но и до конца откровенным со мной не были. Вы никак не успокоили Люси, и она решила, что вас пригласили оценить состояние ее рассудка. Вы скрыли от меня важные сведения. На вас лежит грех не лжи, но умолчания. Вы имели возможности хотя бы намекнуть мне о темпераменте Кристины Роуч, предупредить меня, но вы этого не сделали. А ведь ваши слова могли бы изменить все. И почему вы допустили, чтобы хрупкую девушку, только что родившую первенца, отдали под опеку женщины с нарушенной психикой и извращенными представлениями о том, что хорошо и что плохо!
Лефевр побледнел:
– Вы очень сурово судите меня. Я знал, что Кристина Роуч непредсказуема, даже эксцентрична, но, клянусь вам, я и помыслить не мог, что она дойдет до такой крайности! – Он с серьезным видом наклонился вперед. – Как ни унизительно сознаваться, но… я ошибочно оценил ее состояние. Надо было догадаться, что болезнь способна прогрессировать. Я недооценил размеров ее мании, ибо у нее настоящая мания, одержимость респектабельностью. Надеюсь, вы не считаете, будто я участвовал в заговоре и не дал свершиться правосудию? На суде я показал, что она безумна, и не собираюсь отступаться от своего мнения… Помните, я говорил вам: не все сумасшедшие – бессвязно лопочущие идиоты. Многие выглядят такими же здоровыми, как мы с вами. Кристина Роуч из их числа. Но на трезвое осмысление своих поступков она не способна…
– Поверьте мне, – поспешно ответила я, – я вовсе не желаю, чтобы мисс Роуч или кого-то другого повесили. Не спорю и с тем, что она безумна. Совершенно очевидно, что она больна. Я никогда не забуду ее взгляда, обращенного на меня, когда она застала меня в своей комнате…
– Вам грозила серьезная опасность, – тихо сказал доктор. – И этого я никогда себе не прощу.
– Что ж, теперь забота о ней лежит на вас, и вы можете наблюдать ее сколько хотите. Я же больше не желаю о ней говорить.
Некоторое время Лефевр смотрел на меня, а затем поднялся:
– Тогда позвольте откланяться. Прошу прощения за то, что навязал вам свое присутствие.
Я позвонила Симмсу, чтобы тот проводил гостя.
В ожидании дворецкого Лефевр, неловко переминавшийся с ноги на ногу, вдруг сказал:
– Я навсегда запомню, мисс Мартин, как вы сидели на пароме, ветер трепал вам волосы и лицо у вас разрумянилось… Тогда я подумал, что вы красавица, но позже понял, что вы еще и умны. Это очень редкое сочетание!
К счастью, пришел Симмс, избавив меня от необходимости отвечать. Не знаю, что бы я ему сказала. Лефевр поклонился и быстро вышел.
Тогда я видела его в последний раз. И все же Лефевр остался в моих воспоминаниях – и он, по его словам, тоже запомнит меня навсегда. Если я вижу, как кто-то, прощаясь, машет платком, или замечаю, как на ветру покачивается белье на веревке, я сразу вспоминаю, как доктор Лефевр сидел напротив меня в купе поезда с цилиндром, обернутым шелковым платком. Как будто кто-то зажег свечу в незнакомой темной комнате… Чирканье спички, вот вспыхивает язычок пламени – и ты вдруг видишь то, о чем раньше не имел ни малейшего понятия.
Наверное, я довольно сурово обошлась с Лефевром. Его положение было не из легких. Кто откажется скрыть неприятную правду, чтобы угодить другу? Кто, не колеблясь, даст показания, способные, образно выражаясь, разворошить муравейник? Какой врач не будет осторожен в своих диагнозах? Имеет ли право врач обсуждать с посторонними своих возможных пациентов? И все же меня не покидает чувство, что доктор Лефевр в «Прибрежном» намеренно ввел меня в заблуждение.
Бен, конечно, скажет, что половина жителей Лондона обманывает и лицемерит – если не постоянно, то время от времени. Так устроен мир. Может быть, он прав. По словам Бена, перед тем как ехать в Гемпшир, он уличил одного негодяя в том, что тот намеренно оставил полуторагодовалого ребенка на вокзале Кингс-Кросс. Меня угнетает мысль о страданиях «лишних», нежеланных детей… Хотя мое воспитание трудно назвать последовательным, меня всегда любили.
Не всегда нежеланные дети живут в бедных семьях. И в богатой семье ребенок может стать «помехой». Иногда так случается после того, как один из родителей снова вступает в брак; или рождается девочка, хотя ждали мальчика. Бывает, родители разочарованы тем, что их ребенок не так красив и обаятелен, как им бы хотелось… Люси не повезло с самого раннего детства. Она осталась круглой сиротой, семейному бизнесу нужны были только ее деньги. В итоге бедняжку постоянно шпыняли, хотя из лучших побуждений и осуществляли над ней постоянный контроль.
Судьба нелюбимых детей в богатых семьях складывается по-разному. Иногда их оставляют на попечение слуг или отправляют в школы-интернаты, во многих из которых режим довольно суров. Бывает, таких детей хорошо кормят и одевают, но они лишены подлинного тепла. Люси Роуч называла себя «неоконченной вышивкой, брошенной на кресле». Таким было ее положение в доме дяди до замужества. Нет ничего удивительного в том, что она сразу поверила мужчине, который признался ей в любви!
Я не рассказала Бену о визите Лефевра, как и о предложении Чарлза Роуча стать компаньонкой его сестры Фиби. Без труда могу себе представить, как бы он отнесся к моим сообщениям.
По-моему, Бен обрадовался, что я снова живу на Дорсет-сквер – во всяком случае, временно.
– Я хотя бы знаю, Лиззи, где тебя искать, – сказал он. – И пусть то, что произошло, послужит для тебя уроком!
– Ах вот как? Не читай мне проповедей, Бен.
– Я не читаю тебе проповедей и не хочу, чтобы мы поссорились. Но я хочу, чтобы ты…
– Что? – спросила я, заметив, что он замолчал.
Он тряхнул головой:
– По правде говоря, больше всего ты нравишься мне такой, какая ты есть.
Мы снова ступили на опасную почву. Я поспешила сменить тему:
– Все время вспоминаю Эндрю Бирсфорда. Что он будет делать? Он бы заботился о Люси и составил ее счастье, если бы только ему дали такую возможность!
– Если бы нам всем дали такую возможность, мы бы с радостью составили счастье своим любимым женщинам, – просто ответил Бен.
– Спасибо, – сказала я после долгой паузы. – Но судьба все время подбрасывает нам с тобой новые испытания… Имеем ли мы право забыть обо всем и думать только о себе?
– Иными словами, хочешь ли ты выйти замуж за инспектора полиции, который каждый день, перед тем как вернуться домой, к ужину, становится свидетелем сцен неописуемой злобы и ужаса?
– Не надо! – быстро перебила его я. – Мне нужно время.
– Конечно… – Помолчав, он неуклюже продолжил: – Лиззи, ведь мы с тобой встречаемся по-прежнему?
– Да, Бен, – ответила я. – Мы с тобой встречаемся по-прежнему.
Хотя надпись, которую я воспроизвожу ниже, я увидела не в Гемпшире, а в Оксфордшире, на приходском кладбище Чиппинг-Нортон, к тому же ее выбили на сто лет раньше того, как Лиззи отправилась на южное побережье, она послужила искрой, из которой родилась эта книга:
«Здесь покоится тело ФИЛЛИС, жены ДЖОНА ХАМФРИЗА, крысолова, который жил во многих местах и странствовал [sic![5] ] повсюду. Возраст и смерть привели Ея [sic!] к последнему приюту. Скончалась в июне 1763 года [sic!] в возрасте 58 лет».
Примечания
1
Лели Питер – английский живописец голландского происхождения (1618–1680), ведущий английский портретист XVII в. (Здесь и далее примеч. пер., кроме примеч. авт.)
2
Уиттингтон Дик – персонаж английских легенд и пантомимы; бедный молодой человек, который вместе со своим котом приехал в Лондон, чтобы сколотить себе состояние.
3
Проливные поселения – колония Великобритании в Юго-Восточной Азии в 1826–1946 гг.: Пенанг, Малакка и Сингапур.
4
Заливной угорь – традиционное блюдо английской кухни, появившееся, как считается, в XVIII в. в лондонском Ист-Энде.
5
Так! (лат.) (Примеч. авт.)
