Валерий Введенский - Мертвый час
– Не нашего ума это дело, Василий Иванович. А вот насчет Тарусова вы не правы. Знаю его прекрасно и исключительно с положительной стороны. А что преступников защищает, так на то и кот, чтоб мыши не зевали.
– Простите, не ослышался? Смеете утверждать, что Тарусова я по ошибке арестовал? Думаете, раз провинциал, щи лаптем хлебаю? Нет-с! У меня доказательства. Неопровержимые.
– Позволите их изучить?
Плешко призадумался. Конечно, вправе и отказать. Но Крутилин – фигура уважаемая, вхож в высокие кабинеты. Не мытьем, так катаньем своего добьется.
– Извольте, мне скрывать нечего.
Полицмейстер вытащил из ящика нужную папку. Иван Дмитриевич быстро пробежал глазами протоколы опроса свидетелей, допроса подозреваемого и осмотра места преступления.
– А где протокол вскрытия? – удивился он.
– Вскрытия? – пожал плечами Плешко. – Оно не проводилось.
– Это еще почему?
– Так некому, – по-простецки развел руками полицмейстер. – Жалованье у уездного врача, сами знаете, четыреста целковых в год. Обходимся без него.
– По уставу судопроизводства имеете право приглашать для исследований любого врача, даже военного.
– Но в данном случае причина смерти без врача понятна: Четыркина сперва усыпили хлороформом, затем окунули в парашу.
Плешко, конечно, не упомянул, что поначалу счел смерть самоубийством. Повезло, что жена обвиняемого платочек понюхала.
– А время смерти? – уточнил Крутилин. – У вас ведь два подозреваемых?
– Как два?
– Тарусов и Волобуев…
– Позвольте…
– Оба посещали убитого…
– Волобуев обнаружил труп…
– Это он так утверждает! Что, если Волобуев зашел к Четыркину, усыпил его, утопил, а потом выбежал со слезами на глазах?
– Неужели графа подозреваете? Из-за платочка с монограммой? Нет, невозможно-с. Я приехал в арестный дом через десять минут после обнаружения тела. И уверяю, оно было давно холодным. Уж в чем в чем, в трупах разбираюсь. Не одну войну прошел, тысячу смертей видел. А платочек нам нарочно подкинули, преступники любят такие фокусы.
– Тоже криминальные романы почитываете?
– Что значит тоже?
Крутилин не ответил.
– Как температуру тела измеряли?
– Руку на лоб…
– А вдруг ощущения вас обманули? Доктора надо было, доктора.
– Труп в морге, доктора сейчас вызовем.
– Окажите такую любезность. Только теперь точное время смерти он не установит. А Волобуева требуется допросить.
– Самолично займусь.
– Еду с вами.
Крутилин приказал остановиться у конюшни.
– Пройтись желаете, Иван Дмитриевич? – удивился Плешко.
– У Волобуева собственный выезд? – спросил Иван Дмитриевич.
– Да! Все как полагается. Хотя, говорят, дела у графа сейчас неважнецкие. Мясник с жалобой приходил, полгода Андрей Петрович по счетам не платят.
Иван Дмитриевич зашел в конюшню, где двое конюхов с ленцой чистили кобылам бока:
– Кто из вас барина возит?
– То Петюня, – ответили они хором.
– Где его сыскать?
– У барыни. – И оба прыснули от смеха.
Марию Дмитриевну нашли в саду. Полицмейстер поздоровался и представил Крутилина.
– Василий Иванович, зачем же вы Митеньку арестовали? – накинулась на Плешко графиня. – Ну какой из него убийца? Мухи не обидит. И Леонидик в его невиновности уверен. А он в преступлениях разбирается как никто другой.
– Не волнуйтесь, графиня, выясняем, – заверил ее полицмейстер.
– Нам с кучером переговорить бы, – перешел к делу Крутилин.
– Что Петюня натворил? – забеспокоилась Мария Дмитриевна.
– Надеюсь, ничего.
– Я должна знать. – Графиня требовательно посмотрела на Ивана Дмитриевича, но тот с женой подозреваемого откровенничать не собирался.
Плешко оказался деликатней:
– Кто вчера графа в арестный дом возил? Петюня?
– Ну, конечно.
– Хотим знать, что видел.
– Сама за него расскажу. Когда они…
– Благодарю, ваше сиятельство, – невежливо оборвал ее Крутилин, – однако с чужих слов опросы не проводим. Надо лично.
– Петюня! Петюня! – будто собачонку позвала графиня, и кучер тут же вынырнул из-за кустов.
– Тебя полицианты требуют.
Петюня поклонился. Крутилин пальцем поманил его в глубь сада. Когда отошли на недостижимое для ушей графини расстояние, Иван Дмитриевич спросил:
– Скажи-ка, дружок, вечером двадцать четвертого июля ты ездил с графом в Петербург?
Петюня, подумав, изрек:
– Спросите у барыни.
– Тебя спрашивают, дубина этакий. А будешь ваньку валять, в холодную посажу, – припугнул симпатичного, но туповатого Петюню Плешко. – Ездили или нет?
– Про так давно не помню. Про позавчера помню, куда ездили, а про июль спросите у барыни.
– Я спрашиваю про ту ночь, когда дачу ограбили, – попытался освежить память кучеру Крутилин.
– А-а-а! Ту помню.
– И шо? Ездили в Питер?
– А как же?
– По какому адресу? – задал главный вопрос Иван Дмитриевич.
– Спросите у барыни…
Крутилин не выдержал:
– Издеваешься?
– Не, ваше высокоблагородие. Просто барыня не велела говорить.
– Говори, мать твою, иначе в Литовском замке запру!
– На Артиллерийскую.
– Дом три?
– Он самый.
– Граф в дом заходил?
– Не знаю, не видел. Приказал: «В гостиницу езжай, ожидать не надо».
– Раз отпустил, значит, собирался пробыть там всю ночь?
– Этого не знаю…
– А раньше графа на Артиллерийскую возил?
– Нет, барин туда на извозчиках добирался.
– Откуда тогда знаешь?
– Извозчики и сообщили. Каженную неделю у Николаевского вокзала по три часа стоял. Со всеми сдружился.
– А что ты делал у вокзала?
– Барина ждал. Он у вокзала с меня на извозчика пересаживался.
– Зачем?
– Чтобы про Артиллерийскую я не знал и барыне не доложил.
Глава двадцатая
– Присаживайтесь, господа, – жестом пригласил граф. – Осмелюсь предложить коньячку. Давайте помянем невинно убиенных рабов божьих Глеба и Екатерину. – Волобуев разлил по рюмкам янтарный напиток, все, не чокаясь, выпили. – Когда уходят друзья юности, внезапно понимаешь, что и твой срок вот-вот настанет. Странно, правда? Вроде жизнь только началась, еще вчера ходил под стол, играл во дворе с мальчишками, смеялся над отцом, когда тот храпел в кресле. Жизнь казалась бесконечной, а теперь и сам храпишь, и та, что с косой, ближе и ближе. Еще по рюмке?
– Нет, мы на службе, – отклонил предложение Иван Дмитриевич. – У нас к вам вопросы.
– Взаимно. У меня к вам тоже, – слишком уж игриво для убийцы ответил Волобуев.
– Тогда начнем с ваших, – предложил Крутилин.
– Зачем арестовали Тарусова? Это нелепо. Он Четыркина знать не знал, никакого мотива не имел…
– А у вас, граф, мотив имелся?
Андрей Петрович усмехнулся:
– Мотив имелся у всех, кто с Глебом был знаком. Даже после кончины назвать Четыркина достойным человеком язык не поворачивается. Но я любил его, как любят беспутного родственника, который болен алкоголической болезнью, постоянно врет, иногда ворует, но все равно родная кровь. В каждой семье есть такой, не правда ли?
– Четыркин вас шантажировал?
– Нет, подобных людишек в свои тайны я не посвящаю.
– Но какую-то из них позавчера рассказали.
– О чем это вы?
– Сутки назад Четыркин попросил вас приехать к нему, в противном случае грозился пересказать ваш разговор полиции.
– Ах это! Глеб пошутил.
– Ой ли…
– Вы вместо Тарусова теперь меня подозреваете? Из-за платка с монограммой? Так у меня их несколько дюжин. И каждый год старые выбрасываю, а новые покупаю. Не там ищете, господа сыщики. Почему-то вы забыли про десяток негодяев, что содержатся в арестном доме. Кто-то из них вполне мог обойти избу, зайти в камеру к Глебу и его убить.
– Нет, это решительно невозможно, – занервничал Плешко. – Задержанные в арестном доме содержатся под замком.
– А вот и нет, господин полицмейстер, – парировал с ухмылкой граф. – Когда я туда приехал, все они грелись на солнышке.
– Вы приехали во время прогулки, Андрей Петрович, – заявил Плешко, стараясь не встретиться взглядом с Крутилиным, который с удивлением повернул к нему лицо. – И потом, откуда у задержанных хлороформ?
– Я тоже его не держу, – заявил граф.
Крутилин вернул разговор в прежнее русло:
– И все-таки, о чем позавчера вы говорили с Четыркиным?
Волобуев крепко задумался, взвесил pro и contra и решил-таки ответить правдиво. Вдруг кто их слышал? Мимо них с Глебом многие проходили, в том числе княгиня Тарусова:
– Мы говорили о Красовской. Глеб показал мне газету с некрологом. Я не знал про ее гибель. Поверьте, это тяжелая утрата для меня.
– Почему? – спросил Крутилин.
– В молодости едва на ней не женился. Катерина была прехорошенькой вдовой, я – лихим драгунским майором, оба кипели африканской страстью. Но… Увы… Не сложилось. Катерина тяжело переживала наш разрыв, с горя ушла на сцену.
