Перстень Иуды - Корецкий Данил Аркадьевич
– На все есть свидетели! – не останавливался Латышев. – И на то, что Хрущ ни в одну атаку не ходил, ни одного немца не убил, только языком болтает… А мы с ребятами давеча немецкий аэроплан сбили! У меня вон, целых три свидетеля! Да сам аэроплан лежит за лесополосой.
– Брешет, гнида! – повторял свое Хрущ. Лицо его налилось кровью.
– Это ты брехун! Вот доказательство, – Латышев сорвал перчатку и вытянул сжатый кулак. Получилось – под самый нос комиссару.
– Видал? Перстень трофейный, с пилота снял!
Лев скалился комиссару в лицо, черный камень острыми лучиками колол глаза. Тот недовольно отодвинулся.
– Убери свою цацку! Это никакое не доказательство! Мы ее потом рассмотрим! – он бросил быстрый взгляд на товарища Хруща, и тот сметливо кивнул.
– Про аэроплан – правда, наблюдатели доложили, – подняв взгляд от стола, сказал капитан Земляков – заместитель комбата Ускова.
– Вас не спрашивают! – развязно сказал круглолицый. – Сейчас не об ероплане речь и не о товарище Хруще. О срыве атаки говорим, о революционной дисциплине. Не надо уводить нас в сторону, не получится!
Он многозначительно похлопал по маузеру. Товарищи одобрительно зашумели. Земляков вновь опустил голову. Другие офицеры тоже смотрели в исцарапанную столешницу.
– А кто вы такие? – спросил Латышев.
Вопрос прозвучал дерзко и большинству не понравился.
– Это председатель солдатского комитета армии Сыроежкин! – с вызовом сказал темнолицый в папахе и с бинтом, кивнув направо.
– Это особоуполномоченный Лишайников! – последовал кивок налево. Молодой осклабился и крепче сжал браунинг.
– А я комиссар Поленов!
– А где командование полка? – спросил капитан. – Где комбат?
– Они арестованы как предатели, саботирующие решения солдатских комитетов! – отрезал комиссар и стукнул кулаком по столу. – Мы окончательно взяли власть в армии и железной рукой наведем стальную дисциплину!
С улицы донесся винтовочный залп. Следом хлопнули два револьверных выстрела.
– Одним предателем меньше! – товарищ Хрущ многозначительно поднял руку. – Правильно сказал товарищ Поленов: мы наведем порядок!
– Как ты его наведешь? – презрительно усмехнулся Лишайников. – Даже расстреливать не умеете! Добивать приходится…
– Не сомневайтесь, этого я сам, лично, в лучшем виде расстреляю! – Хрущ рванул ворот гимнастерки. – А ну, пошел на выход!
В его руке появился наган Латышева.
– Куда? По какому праву? – возмутился капитан.
– Сейчас тебе будет право! – кивнул Поленов. И обратился к собравшимся:
– Товарищи, за нарушение революционной дисциплины предлагаю согласиться с мнением товарища Хруща и расстрелять командира… Как там его?
– Латышева, – подсказал Хрущ.
– Расстрелять командира Латышева! – закончил комиссар. И уточнил:
– Бывшего командира.
Потом обвел всех тяжелым взглядом.
– А как вы думали? Репрессии – локомотив революции! Кто за такое решение?
– А чего еще с ним делать? – загалдели товарищи, вскидывая заскорузлые ладошки. – Конечно, надо расстрелять!
Офицеры опустили головы, но не голосовали.
– Кто против? Кто воздержался?
Комиссар пошевелил губами.
– Восемь за, против нет, четверо воздержались. Демократическая процедура соблюдена!
Он улыбнулся.
– Ну, Петр Иванович, теперь имеешь полное право привести в исполнение, коль вызвался…
– Пошел! – рявкнул Хрущ и ткнул Латышева стволом револьвера между лопаток. Двое здоровенных солдат с лицами скотобойцев схватили его под руки и вытащили на улицу. Хрущ шел следом и подталкивал наганом в спину. Несколько минут назад так обходились с командиром второй роты Стаценко. Хотя Латышев шел сам, не вырывался и ничего не кричал. Он почему-то был спокоен и уверен в том, что все обойдется.
Ветер стих, зато посыпалась мелкая снежная крупа, кружась в воздухе и присыпая черную смерзшуюся землю, словно подгоревший пирог сахарной пудрой. Где-то неподалеку, за рощей, гудел мотор – наверное, летал еще один немецкий аэроплан. Что он может разобрать в мутных сумерках низкой облачности…
– Колечко немецкое сымай! – приказал Хрущ. – Оно, видать, товарищу комиссару приглянулось. Сам похвастался, дурак!
– Застрелишь – снимешь, – отрезал Латышев.
– Можно и так, – покладисто согласился Хрущ.
Расстрельная команда привела капитана в глубину усадьбы и завела за сарай. Здесь, раскинув руки, лежал на спине убитый Стаценко. Кроме двух черных дырок от винтовочных пуль, контрастно выделяющихся на серой шинели, у него имелась рана на лбу с обожженной каемкой по краям – признаком близкого выстрела.
– Палачи проклятые! Мясники! – Латышев развернулся к сопровождающим. – Ну, давайте, гады вшивые!
«Скотобойцы» почему-то не снимали винтовок и выжидающе смотрели на Хруща. Тот потерял важный вид, побледнел и был заметно растерян. Полуопущенная рука дрожала, наган ходил из стороны в сторону.
– Струсил?! В штаны наложил?!
Какое-то новое чувство распирало Латышева. Сейчас он не боялся ни боли, ни смерти – ничего! Напротив, внутренняя сила рвалась наружу, подсказывая – если он набросится на этих ублюдков, то порвет их голыми руками!
– Стреляй, скотина!
– Стреляйте, товарищ Хрущ, – сказал один из «скотобойцев». – Негоже только языком чесать да за чужими спинами прятаться!
Хрущ поднял, наконец, руку и выстрелил. Но наган по-прежнему рыскал справа налево и обратно – пуля ушла далеко в сторону.
– Эх, опять нам работать, – с досадой сказал «скотобоец» и стал стягивать винтовку. Второй последовал его примеру.
Латышев прыгнул вперед и изо всей силы ударил Хруща в растерянно-испуганную харю, которая тут же залилась кровью. Поймав вялую, трясущуюся руку, он легко вырвал наган.
– Бах!
На шинельном сукне «скотобойца» возникла черная дырочка, вокруг вспыхнуло крохотное пламя и тут же погасло, словно играясь. Но это была не игра. Изнутри цевкой выплеснулась красная струйка, «скотобоец» вскрикнул и ничком повалился на землю.
Второй уже вскидывал винтовку, но капитан опередил и его.
– Бах!
Этот упал на спину и раскинул руки, будто повторяя позу Стаценко. Черный подгорелый пирог поверх сахарной присыпки расцветили яркие пятна горькой зимней рябины. Латышев повернулся к третьему палачу.
Хрущ уже изо всех сил бежал к заросшему мелколесьем оврагу.
– Хрен уйдешь!
Латышев взвел курок, чтобы выстрел был точнее. Он хорошо стрелял и уверенно навел мушку бегущему между лопаток – прямо в позвоночник.
– Дзань… – бесполезно щелкнул металл о металл.
– Дзань, Дзань…
Что за черт?!
И тут же он вспомнил: четыре пули выпущены в самолет! В барабане кончились патроны!
Хрущ нырнул в овраг и исчез из виду.
Проклятье! Но надо и самому уносить ноги, сейчас набегут товарищи..
– Бах! Ба-Бах!
– Та-Та-Та!
Сзади захлопали выстрелы: винтовочные, револьверные, даже пулемет подал свой злой и убедительный голос. Обстановка кардинально менялась. Латышев перезарядил наган и, держа его наизготовку, осторожно направился к штабу.
Оказалось, на выручку подоспел казачий эскадрон есаула Арефьева. Все закончилось быстро и кроваво: около десяти трупов товарищей лежали перед штабом, казаки, спешившись, курили. Напротив парадного входа, уставившись пулеметом в разбитые окна и исклеванный фасад, стоял броневик. Это его мотор Латышев принял за двигатель германского аэроплана. «Арестованных» командиров выпустили из подвала. Громко матерясь, Безбородько отыскал свой маузер, а Игрищев – никелированный браунинг. Новым хозяевам они были без надобности: и особоуполномоченный Лишайников, и председатель солдатского комитета армии Сыроежкин лежали в общем ряду убитых. Только комиссару Поленову и Хрущу удалось скрыться.
– Еще час, и они бы нас шлепнули! – возмущался Безбородько. – Совсем озверели!
