Элеанор Каттон - Светила
К тому времени как Анна переоделась, в очаге уже пылал огонь. Гаскуан скосил глаза на платье. Оно сидело на проститутке так же плохо, как и на его покойной жене. Анна заметила его взгляд.
– Теперь я смогу носить траур, – промолвила она. – У меня никогда не было черного платья.
Гаскуан не стал спрашивать, кого она оплакивает и как давно этот человек умер. Он наполнил чайник, поставил его на плиту.
Обер Гаскуан предпочитал сам начинать разговор, а не подстраиваться под чужую тему и темп. В обществе он не возражал и помолчать, пока не ощутит настоятельную потребность высказаться. Анна Уэдерелл, с ее чутьем проститутки, по-видимому, распознала эту сторону его характера. Она не понуждала хозяина к беседе, не следила за ним взглядом и не ходила за ним по пятам, пока он занимался рутинными вечерними делами: зажигал свечи, пополнял портсигар, переобувался, сменив грязные сапоги на домашние туфли. Она подхватила в охапку подбитое золотом платье, пересекла комнату, расстелила его на столе. Какое тяжелое! Золото добавляло к весу ткани еще фунтов пять, прикинула Анна, пытаясь подсчитать его стоимость. Корона покупает чистый металл по расценкам примерно три соверена за унцию, а в фунте шестнадцать унций, а тут по меньшей мере фунтов пять. Сколько ж это всего-то будет? Анна попыталась нарисовать в уме столбец чисел, но цифры расплывались.
Пока Гаскуан сгребал угли, накрывая огонь на ночь, и ложкой засыпал чай в заварочное ситечко, Анна внимательно рассматривала платье. Тот, кто спрятал в нем золото, явно умел управляться с иголкой и ниткой – то есть это либо женщина, либо матрос. Уж больно аккуратно все прошито. Золото было проложено вдоль косточек корсета по всей длине, вшито в оборки и равномерно распределено по подолу: на этот дополнительный утяжелитель она сперва не обратила внимания, потому что сама частенько крепила свинцовые дробинки по краю кринолина, чтобы платье не задиралось на ветру.
Гаскуан подошел к ней сзади, достал свой длинный охотничий нож, начал было вспарывать корсет, но он подступился к делу как мясник, и Анна страдальчески вздохнула.
– Ты не умеешь, – промолвила она. – Пожалуйста, дай я.
Мгновение поколебавшись, Гаскуан протянул ей нож и отступил на шаг, наблюдая. Анна трудилась медленно, пытаясь сохранить форму и вид платья, она сперва выпотрошила подол, затем стала продвигаться снизу вверх, вдоль каждой оборки, надрезая нитки кончиком ножа и вытряхивая золото из швов. Дойдя до корсета, Анна чуть подпарывала ткань снизу, а затем пальцами извлекала золото из вставок между косточками. Именно эти комковатые сверточки и напомнили Гаскуану кольчугу – там, в тюрьме.
Золото, добытое из складок, слепило взгляд. Анна бережно собрала его в кучку в центре стола, чтобы песок не сдуло на сквозняке. Всякий раз, добавляя еще горсть золотой пыли или очередной самородок, она накрывала груду ладонями – как будто грелась в ярком сиянии. Гаскуан наблюдал за нею и хмурился.
Наконец Анна закончила: золота в платье не осталось.
– Вот, – промолвила она, выбирая самородок размером примерно с последний сустав Гаскуанова большого пальца. И пододвинула его через весь стол к хозяину дома. – Один фунт один шиллинг. Я не забыла.
– Я к этому золоту даже не прикоснусь, – отрезал Гаскуан.
– И плюс цена траурного платья, – вспыхнула Анна. – В благотворительности я не нуждаюсь.
– Сейчас – нет, потом – кто знает, – отозвался Гаскуан.
Он присел на край кровати, нашарил в нагрудном кармане портсигар. Со щелчком откинул крышку, выбрал сигарету, аккуратно зажег ее и только после того, несколько раз затянувшись, вновь обернулся к гостье:
– На кого вы работаете, мисс Уэдерелл?
– В смысле, кто хозяин над девушками? Мэннеринг.
– Не знаю такого.
– Увидишь – узнаешь. Толстый такой. Ему принадлежит «Принц Уэльский».
– Толстяка я видел. – Гаскуан пососал сигарету. – Ну и какой из него работодатель?
– Характер у него не сахар, – признала Анна. – Но условия его по большей части справедливые.
– Это он дает тебе опиум?
– Нет.
– А он знает, что ты к опиуму привержена?
– Да.
– Так кто тебе его продает?
– А-Су, – сообщила Анна.
– Это кто еще?
– Да просто китаеза. «Шляпник». Держит курильню в Каньере.
– То есть этот китаец шляпы мастерит?
– Нет, – покачала головой Анна. – Это такое местное выражение. «Шляпник» – это одинокий старатель.
Гаскуан, прервав расспросы, затянулся сигаретой.
– А этот «шляпник»… – промолвил он спустя какое-то время. – Он держит опиумную курильню – в Каньере.
– Да.
– И ты к нему ходишь.
– Да, – сощурилась она.
– Одна. – Слово прозвучало укором.
– Чаще всего, – подтвердила Анна, покосившись на хозяина. – Иногда я покупаю чуть больше, чтоб дома тоже было.
– А он-то откуда берет опиум? Из Китая, верно.
Она покачала головой:
– Ему Джо Притчард продает. Он же аптекарь. У него аптека на Коллингвуд-стрит.
Гаскуан кивнул:
– Я знаю мистера Притчарда. Тогда в толк не могу взять: зачем связываться с китайцами, если можно покупать дурман напрямую у мистера Притчарда?
Анна чуть вздернула подбородок, а может быть, просто поежилась – Гаскуан не вполне понял.
– Не знаю, – отвечала она.
– Не знаешь? – удивился Гаскуан.
– Нет.
– Каньер далеко, за глотком дыма туда не вот тебе набегаешься, сдается мне.
– Пожалуй.
– А лавка мистера Притчарда – чего там? – минутах в десяти ходьбы от «Гридирона». Быстрым шагом так и того меньше.
Она пожала плечами.
– Зачем вы ходите в каньерский Чайнатаун, мисс Уэдерелл? – ядовито осведомился Гаскуан; он полагал, что знает вероятный ответ на свой вопрос, и хотел, чтобы гостья произнесла эти слова вслух.
– Может, мне там нравится. – Лицо ее оставалось абсолютно непроницаемым.
– А! – кивнул он. – Может, тебе там нравится.
(Да ради всего святого! Что на него нашло? Какое ему дело, предлагает шлюха свои услуги китайцам или нет? Какое ему дело, ходит ли она в Каньер одна или со спутниками? Она ж шлюха! Он только нынче вечером с ней впервые познакомился! Гаскуан просто не знал, что и думать, а в следующий миг накатил гнев. В замешательстве он взялся за сигарету.)
– Мэннеринг… – произнес он, выдохнув дым, – тот толстяк. Ты можешь от него уйти?
– Как только выплачу долг.
– И сколько ты должна?
– Сто фунтов, – отозвалась Анна. – Может, чуть больше.
Выпотрошенное платье лежало между ними, точно освежеванный труп.
Гаскуан посмотрел на сверкающую груду. Анна проследила его взгляд.
– Тебя, конечно же, будут судить, – произнес Гаскуан, не сводя глаз с золота.
– Я всего лишь появилась в нетрезвом виде в общественном месте, – отозвалась Анна. – Меня оштрафуют, и вся недолга.
– Тебя будут судить, – повторил Гаскуан. – За покушение на самоубийство. Начальник тюрьмы подтвердил.
– Покушение на самоубийство? – Анна уставилась на него во все глаза.
– Ты разве не пыталась свести счеты с жизнью?
– Нет! – Она вскочила на ноги. – Кто это сказал?
– Дежурный сержант, который подобрал тебя прошлой ночью, – объяснил Гаскуан.
– Чушь какая!
– Боюсь, она занесена в протокол. Тебе придется оправдываться, так или иначе.
Минуту Анна молчала. А затем в сердцах воскликнула:
– Все мужчины хотят, чтобы их девки были несчастны, – все до единого!
Гаскуан выпустил тонкую струйку дыма.
– Девки в большинстве своем и впрямь несчастны, – промолвил он. – Прости, но это чистая правда.
– Как меня могут обвинять в покушении на самоубийство, не спросив сперва, неужели я?.. Как так можно? Где…
– Доказательства?
Гаскуан окинул ее сочувственным взглядом. Недавнее столкновение со смертью наложило свою печать на лицо Анны и на весь ее облик. Кожа бледная, словно воск; волосы тяжело обвисли и засалились. Девушка непроизвольно теребила рукава платья; на глазах у клерка по телу ее волной прошла крупная дрожь.
– Начальник тюрьмы опасается, что ты психически больна.
– За все те месяцы, что я провела в Хокитике, я с начальником тюрьмы Шепардом ни единым словом не обменялась! – возмутилась Анна. – Мы вообще незнакомы.
– Он упомянул, что ты недавно потеряла ребенка.
– Потеряла! – с отвращением выговорила Анна. – Потеряла! Отличное словечко!
– Ты бы предпочла другое?
– Да.
– У тебя забрали ребенка?
Лицо Анны посуровело.
– Ребенка выбили из моего чрева. Причем выбил не кто иной, как родной отец ребенка! Но об этом, полагаю, начальник тюрьмы Шепард тебе не рассказывал.
Гаскуан молчал. Сигарету он еще не докурил, но бросил, затушил тлеющий пепел каблуком, зажег другую. Анна снова села. Положила руки на разложенное по столу платье. Принялась поглаживать ткань. Гаскуан глядел вверх, на стропила, Анна – на золото.
