Борис Акунин - Коронация, или Последний из романов
По-моему, обличье особы шестого класса было мне очень даже к лицу. Я словно родился при бархатных, украшенных золотым позументом петлицах и Владимире на шее (орден был всё оттуда же, из саквояжа). Никто из посетителей не пялился на меня с удивлением или недоверием — чиновник как чиновник. Разве что служитель, сидевший в окошке корреспонденции до востребования, со временем стал бросать в мою сторону внимательные взгляды. И то — ведь я маршировал мимо него с трех часов пополудни. А присутственные часы на почтамте в коронационные дни по случаю обилия почтовых отправлений были продлены аж до девяти, так что вышагивать мне пришлось долгонько.
Но служащий-то ладно, оно и Бог бы с ним. Хуже было то, что время шло впустую. Никто из подходивших к окошку не предъявлял казначейских билетов. Никто не вертелся поблизости подозрительно долго. Не заметил я и того, о чем предупреждал Фандорин: чтобы кто-то выходил из зала, а затем появлялся в нем вторично.
К исходу дня мною понемногу стало овладевать отчаяние. Неужто Линд раскусил наш замысел и всё сорвалось?
А без пяти минут девять, когда на почтамте уже готовились к закрытию, в двери быстрой, деловитой походкой вошёл седоусый, осанистый моряк в темно-синей тужурке и фуражке без кокарды — по виду, отставной боцман или кондуктор. Не глядя по сторонам, сразу направился к окну с надписью Poste restante и пророкотал сиплым, пропитым голосом:
— Мне тут письмецо полагается. На предъявителя купюры за нумером… — Он, порывшись, достал из кармана бумажку, дальнозорко отодвинул её подальше и прочёл. — Один три семь нуль семь восемь восемь пять девять. Есть чего?
Я бесшумно приблизился, тщетно пытаясь унять дрожь в коленях.
Почтовый пялился на моряка во все глаза.
— Не было таких писем, — произнёс он наконец после изрядной паузы. — Ничего такого нынче не поступало.
Как не поступало? — мысленно ахнул я. А куда же оно делось? Неужто я зря здесь битых шесть часов проторчал!
Заворчал и боцман:
— Ишь, гоняют старого человека почём зря. Тьфу!
Сердито зашевелил густыми бровями, провёл рукавом по пышным усам и зашагал к выходу.
Ясно было только одно — нужно следовать за ним. На почтамте более оставаться незачем, да и присутствие закончено.
Я выскользнул на улицу и двинулся за стариком, держа внушительную дистанцию. Впрочем, моряк ни разу не оглянулся. Он держал руки в карманах, шёл вроде бы не торопясь, вразвалочку, но при этом удивительно ходко — я едва за ним поспевал.
Увлечённый слежкой, я не сразу вспомнил, что по плану мне отведена совсем иная роль — подсадной утки. Нужно было проверить, не идёт ли кто за мной. Руководствуясь полученной инструкцией, я вынул из жилетного кармашка часы, в которые Фандорин специально для этой цели вставил маленькое круглое зеркальце, и сделал вид, что разглядываю циферблат.
Вот оно! Сзади, шагах в двадцати, шёл подозрительный субъект: высокий, ссутуленный, с поднятым воротником, в широком картузе. Он явно не сводил с меня глаз. На всякий случай, я чуть повернул часы, чтобы осмотреть другую сторону улицы, и обнаружил ещё одного, не менее подозрительного — такого же громилу и тоже проявлявшего недвусмысленный интерес к моей персоне. Неужто клюнуло?
Сразу двое! А может быть, и сам доктор Линд неподалёку?
Видит ли всё это Фандорин? Я-то роль наживки исправно исполнил, теперь дело за ним.
Боцман повернул в переулок. Я — за ним. Те двое — за мной. Сомнений уже не оставалось: они, голубчики, докторовы помощники!
Вдруг моряк свернул в узкую подворотню. Я замедлил шаг, охваченный понятным смятением. Если те двое пойдут за мной, а Фандорин отстал или вообще куда-то отлучился, очень вероятно, что живым мне из этой тёмной щели не выбраться. Да и старик-то, похоже, не так прост, как показался вначале. Неужто самому лезть в ловушку?
Не сдержавшись, я оглянулся в открытую. В переулке кроме двух бандитов не было ни души. Один сделал вид, что рассматривает вывеску бакалейной лавки, второй со скучающим видом отвернулся. И никакого Эраста Петровича!
Делать было нечего — двинулся в подворотню. Она оказалась длинной: двор, потом ещё арка, и ещё, и ещё. На улице уже начало смеркаться, а здесь и подавно царила темень, но всё же силуэт боцмана я бы разглядел. Только вся штука была в том, что старик исчез, будто под землю провалился!
Не мог он так скоро преодолеть всю эту анфиладу. Разве что припустил бегом, но в этом случае я услышал бы гулкий звук шагов. Или повернул в первый двор?
Я замер на месте.
Вдруг откуда-то сбоку, из темноты, раздался голос Фандорина:
— Да не торчите вы тут, Зюкин. Идите не спеша и держитесь на свету, чтобы они вас видели.
Окончательно перестав что-либо понимать, я послушно зашагал вперёд. Откуда взялся Фандорин? И куда делся боцман? Неужто Эраст Петрович уже успел его оглушить и спрятать?
Сзади загрохотали шаги, отдаваясь под низким сводом. Вот они участились, стали приближаться. Кажется, преследователи решили меня догнать?
Тут я услышал сухой щелчок, от которого разом вздыбились волоски на шее. Этаких щелчков я наслышался предостаточно, когда заряжал револьверы и взводил курки для Павла Георгиевича — его высочество любит пострелять в тире.
Я обернулся, ожидая грохота и вспышки, но выстрела не последовало.
На фоне освещённого прямоугольника я увидел два силуэта, а потом и третий. Этот самый третий отделился от стены, с неописуемой быстротой выбросил вперёд длинную ногу, и один из моих преследователей согнулся пополам. Другой проворно развернулся, и я явственно разглядел ствол пистолета, но стремительная тень махнула рукой — снизу вверх, под косым углом — и язык огня метнулся по вертикали, к каменному своду, а сам стрелявший отлетел к стене, сполз по ней наземь и остался сидеть без движения.
— Зюкин, сюда!
Я подбежал, бормоча: «Очисти ны от всякия скверны и спаси души наша». Сам не знаю, что это на меня нашло — верно, от потрясения.
Эраст Петрович склонился над сидящим, чиркнул спичкой.
Тут обнаружилось, что никакой это не Эраст Петрович, а знакомый мне седоусый боцман, и я часто-часто заморгал.
— П-проклятье, — сказал боцман. — Не рассчитал удара. Все из-за этой чёртовой темноты. Проломлена носовая перегородка, и кость вошла в мозг. Наповал. Ну-ка, а что с тем?
Он приблизился к первому из бандитов, силившемуся подняться с земли.
— Отлично, этот как огурчик. П-посветите-ка, Афанасий Степанович.
Я зажёг спичку. Слабый огонёк высветил бессмысленные глаза, хватающие воздух губы.
Боцман, который все-таки был никем иным как Фандориным, присел на корточки, звонко похлопал оглушённого по щекам.
— Где Линд?
Никакого ответа. Только тяжёлое дыхание.
— Ou est Lind? Wo ist Lind? Where is Lind? — с перерывами повторил Эраст Петрович на разных языках.
Взгляд лежащего уже был не бессмысленным, а острым и злым. Губы сомкнулись, задёргались, вытянулись трубочкой, и в лицо Фандорину полетел плевок.
— Du, Scheissdreck! Küss mich auf…[38]
Хриплый выкрик оборвался, когда Фандорин коротко пырнул смельчака прямой ладонью в горло. Злой блеск в глазах погас, голова глухо стукнулась затылком о землю.
— Вы его убили! — вскричал я в ужасе. — Зачем?
— Он все равно ничего не скажет, а у нас очень м-мало времени.
Эраст Петрович вытер со щеки плевок, стянул с убитого куртку. Бросил ему на грудь что-то белое, маленькое — я толком не разглядел.
— Скорей, Зюкин! Снимите свой мундир, бросьте. Наденьте это.
Он оторвал свои седые усы и брови, швырнул на землю боцманскую тужурку и оказался под ней в полусюртуке с узкими погончиками, на фуражку прицепил кокарду, и я вдруг понял, что фуражка вовсе не морская, а полицейская.
— Вам не хватает шашки, — заметил я. — Полицейский офицер не может быть без шашки.
— Будет вам и шашка. Чуть п-позже. — Фандорин схватил меня за руку и потащил за собой. — Быстрей, Зюкин, быстрей!
Жалко было бросать добротный мундир на землю, и я повесил его на ручку ворот — кому-нибудь пригодится.
Эраст Петрович оглянулся на бегу:
— Орден!
Я снял с шеи Владимира, сунул в карман.
— Куда мы спешим? — крикнул я, бросившись вдогонку.
Ответа не последовало.
Мы выбежали из переулка обратно на Мясницкую, однако перед самым почтамтом повернули в какие-то ворота. За ними оказался узкий каменный двор, в который выходило несколько служебных дверей.
Утащив меня в угол, за большие мусорные ящики, доверху набитые коричневой обёрточной бумагой и обрывками шпагата, Фандорин вынул часы.
— Девять минут д-десятого. Быстро управились. Он наверняка ещё не выходил.
— Кто он? — спросил я, тяжело дыша. — Линд?
Фандорин сунул руку прямо в мусорный бак, достал оттуда узкий и длинный свёрток. Внутри оказались портупея и полицейская шашка.
