Наталья Александрова - Батумский связной
Все дальнейшее заняло ничтожную долю секунды.
Убийца еще только начал оборачиваться, пытаясь одновременно выдернуть нож, застрявший в металлических пружинах кровати, а Борис, выброшенный из кресла неизвестной силой, в один огромный прыжок подскочил сзади к своему невидимому противнику. Им руководил древний инстинкт, и поэтому он даже не притронулся к револьверу, лежавшему уже на коленях, а воспользовался тем самым шелковым шнурком. Он успел захлестнуть его на шее убийцы прежде, чем тот повернулся, чтобы отбить нападение. Борьба была страшной и совершенно беззвучной. Борис чувствовал, что противник намного сильнее, но помогло то, что ему так и не удалось вытащить застрявший нож, и то, что Борис напал первым и успел уже затянуть шнурок.
Постепенно сопротивление противника слабело, он начал хрипеть, задыхаясь. Борис хотел сохранить ему жизнь – у них с Горецким накопились вопросы к этому человеку, поэтому он ослабил шнурок и быстро, пока убийца не пришел в себя, этим же шнурком туго связал за спиной его руки. Затем он огляделся и, не найдя подходящей веревки, обрезал кусок сигнального шнура и связал убийце ноги. Убедившись, что тот совершенно беспомощен, Борис уложил его, как куклу, на свою койку и побежал в соседний номер за подмогой.
Его удивляло то, что агенты из соседней комнаты не появились на шум борьбы, но когда он открыл дверь, удивление прошло, сменившись ужасом и отвращением. Один агент лежал на полу в луже крови с перерезанным от уха до уха горлом. Второй сидел в кресле, намотав на кисть руки свой конец сигнального шнура. Его поза была совершенно идентична позе убитого месяц назад в этой гостинице батумского курьера Махарадзе, и, подойдя ближе, Борис увидел, что в горле у него точно так же, как у Махарадзе, торчит рукоятка кинжала, которым он приколот к спинке кресла, словно жук в коллекции энтомолога.
Борис огляделся, и в его мозгу мелькнула догадка. Он подошел к платяному шкафу, который стоял в этом номере у стены, смежной с номером Бориса. Открыв дверцу шкафа, он убедился в том, что догадка его подтвердилась: задняя стенка шкафа была отодвинута в сторону, и через образовавшийся проем можно было попасть в такой же шкаф в соседнем номере. Именно так и проник сейчас к Борису убийца, именно так он проник в тот же номер месяц назад и тем же путем ушел с места преступления, оставив в номере, закрытом изнутри, мертвого Махарадзе и бесчувственного Бориса, на которого естественным образом и пало подозрение.
Гостиничный номер заполнился людьми. Врач, писарь Сидорчук, несколько солдат, унылый и заспанный полицейский… Горецкий вошел одним из последних. Лицо его было мрачно, даже фигура утратила обычную осанку. Он подошел к Борису и произнес виноватым расстроенным голосом:
– Борис Андреевич, я виноват перед вами…
– В чем же? О чем вы говорите, Аркадий Петрович?
– Я подверг вас неоправданному риску. Мне не казалось, что этот человек так опасен. Жизни тех двоих людей, – Горецкий кивнул на соседнюю комнату, – на моей совести. А если бы что-то случилось с вами…
Они, не сговариваясь, повернулись к Арсению. Он сидел в кресле, по-прежнему связанный, и лицо его было абсолютно спокойно – ни страха, ни растерянности. Из обычных человеческих чувств на нем читалась только ненависть – если, конечно, ненависть можно считать обычным человеческим чувством. Увидев, что на него обратили внимание, Арсений ухмыльнулся и проговорил:
– Ну что, барин, доволен? Думаешь, изловил Арсюшу? Нет еще таких веревок, чтобы Арсюшу удержали!
Казалось, он обращается к одному Борису и вообще никого, кроме него, не замечает. Борис почувствовал эту странную связь и включился в разговор:
– Однако же я тебя одолел!
– Дьявол тебе помог, сатана тебе пособил! Один бы ты со мной нипочем не сладил!
– Не тебе сатану-то поминать! Сатана таким, как ты, помогает – злодеям да убийцам!
– Не злодей я! – воскликнул Арсений. – Только камешки мне нужны были, а люди эти у меня на дороге стояли! Камешки мне сердце радуют, душу греют! Когда смотрю, как они сверкают-переливаются, – будто заново жить начинаю…
Лицо у него удивительно переменилось, он страшно побледнел, глаза лихорадочно заблестели.
«Страшный человек! – подумал Борис. – Совершенный маньяк! Не дай Бог оказаться на пути его больной страсти!»
– А месяц назад, когда в этой же комнате ты убил человека – помнишь человека в черно-белой черкеске, ты приколол его кинжалом к спинке кресла, этого самого кресла, в котором ты сейчас сидишь… – Борис замолчал, потому что увидел – Арсений его не слушает, ему просто неинтересно, и тогда он начал вопрос по-другому: – Помнишь человека, у которого ты взял один, только один камень, но очень большой?
Ювелир сразу оживился, в глазах его появилось осмысленное выражение.
– Помню, хороший бриллиант, чистый как слеза и без дефектов. Надо мне было его распилить, да жалко… Жалко красоту такую губить.
– Если ты помнишь камень, вспомни и человека!
– Да помню я, помню. – Арсений скривился, как от жужжания назойливой мухи, – что он тебе дался, этот грузин?
– Ах, значит, помнишь? Так скажи, что ты взял у него, кроме бриллианта?
Арсений взглянул на Ордынцева удивленно:
– Что мне у него брать, кроме камушка? Мне больше ничего не нужно…
– А список! Бумажка, записка? Ничего такого у него не было?
Арсений пожал плечами:
– Ничего не видел, на что мне ваша бумажка?
Борис повернулся к Горецкому и сказал:
– Аркадий Петрович, по-моему, он не врет.
Горецкий, который во все время разговора не спускал с Арсения глаз, кивнул:
– Да, я думаю, что он говорит правду. Я не вмешивался в ваш допрос – он никому, кроме вас, не стал бы отвечать. У вас с ним после сегодняшней ночи сложились отношения особенные, какие бывают у противников после поединка. Сейчас он вам не солгал бы…
– Выходит, все зря?
– Нет, не зря, конечно. Мы поймали с поличным опаснейшего преступника. Это Арсений Лопахин. Я слышал о нем. Одно время был в окружении Махно, но анархисты прогнали его – они простили бы ему идейные зверства, но у этого маньяка все зверства были на почве его патологической страсти к драгоценностям, и батьке это не понравилось. – Горецкий повернулся к полицейскому чину и сказал: – Передаю этого человека в ваши руки. Это грабитель и убийца, контрразведке он не нужен. – После этого он прибавил: – Советую вам немедленно его обыскать. По моим соображениям, при нем может быть большое количество драгоценных камней, и если их сейчас у него не изъять, он позже найдет случай где-нибудь камни припрятать.
Полицейский важно кивнул и направился к креслу. Арсений забился, как эпилептик, лицо его перекосилось судорогой животной ненависти.
– Не смейте, собаки, не подходите ко мне! Не отдам! Мое это все, мое!
Двое дюжих солдат прижали его руки и ноги, а полицейский ловкими движениями обшарил одежду. Через минуту он выпрямился, держа в руке извлеченный из потайного кармана тяжелый кожаный кисет.
– Извольте взглянуть! – На обшарпанный гостиничный стол полились сверкающим ручейком искрящиеся сверкающие камни.
Среди них попадались очень крупные, а один, должно быть, тот самый, за который поплатился жизнью Махарадзе, был просто огромен.
Присутствующие заахали, обступили стол.
– Сейчас же сделайте опись! – решительным тоном сказал Горецкий. – Иначе многое может пропасть. Эти камни чрезвычайно скверно действуют на человеческую мораль. Для грамотного составления описи пригласите ювелира Серафимчика… Да, господа, страшно даже подумать, сколько жизней отнято за содержимое этого кисета!
Все присутствующие толпились вокруг стола с бриллиантами. Борис, движимый неясным чувством, оглянулся. Арсений, пользуясь утратой интереса к своей персоне, сумел чудом развязать руки и ноги и бросился к окну.
– Стой, стой, мерзавец! – Борис вытащил револьвер и направил его на беглеца, но раньше чем он успел снять оружие с предохранителя, рядом с ним прогремел выстрел. Арсений остановился, словно наткнувшись на невидимую стену, и рухнул как подкошенный.
Аркадий Петрович Горецкий спрятал дымящийся револьвер, надел пенсне и снова стал похож на профессора.
– Правильно, голубчик, – сказал он одобрительно Борису, – никогда не нужно смотреть в ту же сторону, куда смотрят все остальные. А реакция… реакция она придет.
– Что ж, – Борис открыл окно и полной грудью вдохнул свежий предрассветный воздух, – что ж, Аркадий Петрович, убийца Махарадзе найден, значит, с меня подозрения окончательно сняты.
– Ну, голубчик, с вас подозрения сняты давным-давно, да я вас на самом деле никогда и не подозревал. Вы ведь петербургский студент, юрист, мы с вами, что называется, свои по духу. – Горецкий поправил пенсне.
Опять вид у него был совершенно профессорский, безобидный, и офицерская форма казалась на нем с чужого плеча. Лицо его было уютным, но несколько отечным после бессонной ночи. Борис подумал, что Горецкий опять слегка кривит душой. Вряд ли он снял бы все подозрения с Бориса, руководствуясь только тем, что тот петербургский студент и «свой по духу». Если бы Горецкий давал оценки людям, руководствуясь такими субъективными представлениями, он не достиг бы такого положения, какое занимает сейчас. А кстати, кто же он все-таки? Но на этом размышления Бориса были прерваны Аркадием Петровичем, который продолжал:
