Валентин Лавров - Триумф графа Соколова
После этого, как заправский обольститель, каким он не являлся, Буня целовал Лушке шею ниже затылка.
Лушке было щекотно и приятно, но она возмущенно трясла могучими грудями:
— Уж такого нахальства позволять не могу!
Делал Буня и подношения: туалетную воду «Цветущая роза», полдюжины прозрачного мыла — «Американское», баночку кольд-крема, а на Лушкин день рождения преподнес роскошное атласное саше — с двойной живописью и за шесть рублей — и еще мягкую подушку.
— Будете себе, Лукерья Васильевна, под головку класть! Или какое другое место. — Буня завел глаза и вздохнул: — Я вашей подушечке отчаянно завидую.
Со всей женской хитростью Лушка назидательно говорила:
— Это только дурочки на любовь до венца соглашаются, а потом всю жизнь слезы горькие льют. Кстати сказать, вы, Осип Борисович, какой веры будете, не иудейской ли?
Буня вздохнул: признаться, он понятия не имел, какой он веры. Правда, по некоторым признакам можно было догадаться, что его мудрый папа Бронштейн позаботился в детстве сделать ему некоторую операцию. Но на этом связи с религиями обрывались.
Так что заслуженный шнифер произнес:
— Если ради вашей красоты, Лукерья Васильевна, так я готов принять христианство, магометанство или даже записаться в самоеды!
Лушка от счастья покраснела, но ничего не сказала, сделала вид, что ложкой мешает что-то в кастрюле.
И хотя больше не было сказано ни единого слова, но как-то решилось, что после окончания рождественского поста Буня примет крещение и сразу же посватается. И было ясно — на этот раз Лушка противиться не будет. Неприступная крепость готовилась к сдаче.
Зеленая крышаИ вот теперь Буня наслаждался жизнью — распивал чаи со своей симпатией и почти невестой кухаркой Лушкой на кухне, пил из самовара крепкий чай и заедал горячими калачами.
Лушка вынула из шкафа хозяйскую бутылку с темной наклейкой — «Какао-Шуа».
— Откушайте себе на здоровье, — сказала с ласковостью.
Буня со всей деликатностью положил короткую и толстую, словно обрубок, ладонь на граненую рюмку:
— Лукерья Васильевна, от ликеров у меня голова болит.
Лушка снова открыла шкаф, вытащила графинчик, налила водки — с верхом. Засмеялась:
— Чтоб жизнь ваша, Осип Борисович, была полной!
Буня поправил:
— Чтоб наша жизнь…
Лушка опять зарделась. Чтобы скрыть смущение, вытянула ликер. Как заведено, поморщилась, назидательно сказала:
— И как это люди пьянствуют…
Буня заверил:
— Относительно меня могу сказать: только за столом, Лукерья Васильевна, желудка и разговора ради.
— Ну, тогда еще по махонькой, — улыбнулась Лушка.
Разговор потек непринужденный.
Лушка хвалила хозяев, рассказала о родственниках в Касимовском уезде и о тетке.
— В Сокольниках живет, в собственном доме под железной крышей — зеленой краской весной сама помогала ей красить, чуть не свалилась. — Рассмеялась. — Себе нынче удивляюсь: смешинка, видать, в рот попала. — Тихо, доверительно добавила: — Тетушка духовную на меня составила, дом, земля и все хозяйство мне завещала. Любит меня.
Буня серьезно отвечал:
— Так вас, Лукерья Васильевна, кто угодно полюбит — пригожая вы да добрая.
Лушка махнула рукой:
— Чего уж там… А тетушка говорит: «Хоть нынче переезжай!» А куда я, одинокая, от господ поеду? С графьями на всех харчах да при хорошем отношении…
КладБуня вдруг смело взял Лушку за руку, притянул ее к себе и на ухо громким шепотом:
— Откроюсь вам, Лукерья Васильевна, как самой родной душе. Никому не говорил, даже Аполлинария Николаевича, своего благодетеля, не беспокоил. А вам поведую: у меня гро-омадный капитал спрятан.
Лушка, не отбирая руки и не отслонясь, недоверчиво покачала головой:
— И впрямь громадный?
— Большое состояние!
— А что вы для себя не пользовали?
— Причина была. Ну а теперь, если свадьба да жизнь совместная, можно и открыть сокровища.
Лушка вытаращила серые глазищи:
— Это вы, может, кого жизни решили?
Буня успокоил:
— Таких глупостей отродясь не делал и за грех великий считаю. Все досталось по счастливому случаю, без всяких, извиняйте, трупов.
Буня надолго задумался, потом махнул рукой:
— Все вам, Лукерья Васильевна, доложу! Чтоб не сомневались. Приятель верный был у меня — Федька Курбатов. Взял он в августе девятого года кассу страхового общества «Русский Эквибитель». Все чисто сработал, да привратник его личность случайно узнал — в трактире одном обедали. Пустился мой друг в бега, а заклады бриллиантовые и золотые — целый сундучок — мне доверил. Вроде ушел с концами. Год его ждал, второй, третий — нет и нет. А сундочок я надежно спрятал. А недавно событие — старого знакомца встретил. Тот и говорит: «Федька в Тамбове обретался, его там полицейский застрелил!» Так мне все и осталось. У Федьки никого родных-близких нет, сирота. А эта самая «Эквибитель» давно существовать перестала.
Лушка перекрестилась:
— Слава Богу, а то я уже переживала — вдруг дело нечистое.
Буня мечтательно завел глаза:
— Детишек заведем, я их по металлическому делу пущу… По сейфам. Я ведь это дело насквозь знаю, на ноги поставлю.
Лушка замахала руками:
— Это опять по сейфам лазить? Упаси Господи!
Буня обиделся:
— Напрасное подозрение! Такой завод им открою — по изготовлению сейфов и несгораемых касс. Будет называться: «Бронштейн и сыновья». А?
— Милое дело, не в лакеи же или швейцары детишкам идти! Чай, родители им воспитание могут позволить. Ну, Осип Борисович, самовар шумит, давайте чай пить.
Лушка горкой положила на блюдечко варенья крыжовного, насыпала в вазу печенья «Москва» с двуглавым орлом и вафли «Жокей-клуб» с изображением несущейся под всадником лошади.
Тревога«Молодые», как их прозвал граф, за чаем обсуждали морозную зиму, явление кометы и международное положение.
Когда Лушка стала по второму разу разливать чай — гостю в стакан, себе в чашку, — между прочего разговора Буня сказал:
— А я ведь, Лукерья Васильевна, на собственном горбу тащил узел с дохой барина на наш этаж.
— Да что ж это так? — удивилась Лушка.
— Лифт испортился.
— Это, конечно, дело электрическое, неверное, — вздохнула Лушка. — А ножки у вас, сударь, не устали?
— Чего там, крепкие, еще носят, — бодро сказал Буня. — Но я таки в тепле сижу, да и бурки справил…
— Замечательные бурки! — восхитилась собеседница.
— Моим ногам тепло, а вон наша консьержка Изольда Константиновна всю зиму на сквозняке. А сейчас еще за механиком гоняется, чинить-то надо лифт.
— Хоть какой-нибудь телефон бы ей поставили. Сняла бы трубку: «Але, дайте срочно механика!» А то вот ушла, а теперь в подъезд любой шельмец войти может, зеркало спереть, что у дверей висит.
Буня пожелал успокоить Лушку:
— Изольда Константиновна обдумала, она троих мужчин поставила на лестнице поглядеть за порядком. Вот они и смотрят.
— Какие такие мужчины?
— Из магазина, ковры развозят.
Лушка выпучилась на приятеля.
— Ковры развозят? — Вскочила из-за стола, крикнула: — Да это небось убийцы, они прокурора украли, сожгли, а нам пепел передали. А коли они нашего графа ждут? Сейчас граф приедет, по телефону звонил.
Заметалась по кухне:
— Что делать? И по телефону в полицию нельзя звонить: барыню перепугаем, а она в интересном положении. Чего сидишь? Беги за городовым.
На шум вошла раздобревшая в талии графиня Мария Егоровна:
— Что у вас произошло?
Лушка завертелась, соображая, как сказать и при этом не испугать хозяйку — в ее положении пугаться никак не возможно, — с дипломатией молвила:
— Барыня, да этот так, промеж нами недоразумение, — ткнула пальцем в ухажера.
Барыня ушла.
Лушка цыкнула на Буню:
— Ну, сто раз повторять? Беги скорей, Аника-воин. В голове одна пружинка, да и та заржавела.
Буня побежал в прихожую надевать только что вошедшие в моду бурки — теплые и легкие сапоги из тонкого светлого фетра с кожаной головкой. Бывший взломщик сейфов красовался в них нарочно, чтобы произвести сильное впечатление на свою пассию.
Лушка шепнула жениху:
— Упаси Господи, не связывайся с бандитами! Пусть сам городовой… — Вдруг, словно сердце женское беду почувствовало, схватила Буню за уши, быстро и крепко поцеловала.
Лушка осталась на верхней площадке, а честнейший из взломщиков сейфов через ступеньку запрыгал вниз — к своей гибели.
Гора труповСоколов, как и Буня, обратил внимание на низкие широкие сани, стоявшие возле его подъезда. Подумал: «По описанию очень схожи с теми, на которых в ковре увозили похищенного прокурора на смертные муки». И проследовал дальше.
