Николай Свечин - Выстрел на Большой Морской
— А деньги есть?
— Денег-то много, да не во что класть.
Парень насупился:
— Эй! На Юр-базаре[115] так не шутют! Щас как осерчаем, будешь знать!
— Ты, сосунок, кашляй помалу, чтобы на год хватило. А то спроси у Сиплого, что я с такими делаю.
Оборванец среагировал мгновенно:
— Робя! Лататы!
И троица бросилась со всех ног в ближайшую подворотню.
Больше до самой «Каторги» к сыщику никто не приставал. Войдя в трактир, он сразу прошёл к стойке. Посмотрел на Ваньку Кулакова, как солдат на вошь, и скомандовал:
— Проведи!
Тот послушно затрусил впереди него в задние комнаты. Афанасьев сидел в третьей из них и что-то высчитывал на бумажке. Увидев гостя, тут же поднялся:
— Алексей Николаевич? Проходите. Ванька — водки!
— Не надо; я на минутку.
Буфетчик ушёл. Хозяин заведения лукаво улыбнулся:
— Говорят, вы Осмачкина отщекатурили на обе корки?
— Правду говорят.
— И Котяшкиной деревне задали феферу?
— Тоже верно.
Афанасьев одобрительно хмыкнул:
— Пришёл, увидел, победил. Чему обязан сегодняшним визитом?
— Я собираюсь днями навестить Даниловские каменоломни.
Притонодержатель нахмурился:
— Вот куда бы я без нужды не стал соваться. И вам ничем помочь не сумею.
— Этого не требуется. Я уже договорился: за меня замолвят слово перед отцом Николаем.
Афанасьев внимательно посмотрел на Лыкова:
— И об этом уже осведомлены? Ловкий вы человек, Алексей Николаевич!
— Спасибо, Марк Иванович. Я к вам с небольшой просьбой. Одному в каменоломни даже мне идти неуютно…
— Понимаю!
— Я решил взять с собой в качестве свиты Федю-Заломая — это крепкий такой хлопец…
— Знаю.
— … и ещё Тоську-Шарапа. Под землю им спускаться не придётся, они будут ждать меня наверху. На всякий случай.
— Разумно. Желаете, чтобы я прислал к вам Антона?
— Да. Я буду ждать его в Поляковом трактире.
Простившись с хозяином, Алексей отправился знакомым уже путём на Солянку. Как и ожидал, он застал в трактире и Верлиоку, и Федю-Заломая. Фёдор особенно ему обрадовался:
— Здравствуйте, господин Лыков. Ой! Кто это вас?
— Ребята из Хапиловки на сапоги позарились.
— Вот я их! — Федя поднял похожий на кувалду кулак. — Токмо скажите, которые!
— Они сейчас в больничке. Пошли по шерсть, а воротились стриженые…
— А! — довольно осклабился детина. — Будут знать, как налетать на господина Лыкова!
— Ты, Фёдор, завтра можешь мне понадобиться. Я собираюсь в Даниловские пещеры. Вниз-то я пойду один, но наверху должен кто-то остаться. Мало ли что… Как, не испугаешься?
Заломай выслушал сыщика серьёзно и даже взволнованно:
— А што, тама угрожают? Вы тама в опасности будете?
— Всё возможно.
— Господин Лыков! Тогда я тоже в пещеры эти пойду. Вот. Куда вы, туда и я. Любому за вас голову свинчу!
— Спасибо, Фёдор, но это лишнее. С тобою ещё будет кулачный боец, Тоська-Шарап. Просто постоите там, пока я не вернусь.
— А ежели… эта…
— Если я не вернусь?
— Угу.
— Ждёте меня до темноты, потом уходите. Возвращайся тогда обратно к Ногтёву.
— А вы что же? — нахмурил простодушное лицо Федя-Заломай.
— Это как повезёт.
— Я пойду тогда вас разыскивать!
— Нет. Ты должен меня слушаться. Это приказ — уходить, как стемнеет!
Хлопец насупился и отошёл, не смея возразить. Лыков легко договорился с Верлиокой, что тот командирует завтра парня на весь день в его распоряжение, и ушёл играть на бильярде. В половине двенадцатого появился Тоська-Шарап. Алексей объяснил бойцу, для чего он его позвал.
— Как, сможешь?
— Просто постоять?
— Просто постоять. Если я выйду и попрошу в чём-то помочь, то и помочь.
— Не нравится мне, Лексей Николаич. Секреты какие-то… Финти-фанты, немецкие куранты…[116] Ты сказал бы толком. Это ж Даниловка; там, ежли что не так, и лобешник снимут.
— Подземных жителей моё дело не касается и их попросят не мешаться.
— Это кто? Для тиих парней начальников нету.
— Отец Николай Быков там всем заправляет; он и попросит.
— Батюшка? Ну, и дела…
— В каменоломнях прячутся Рупейто-Дубяго и твой знакомец Мишка. С ними и будет разговор. Я тебе не всё тогда в кабаке рассказал. Я этих харламов действительно ищу, но с целью поквитаться. Они в Питере взяли у меня и моего товарища, «ивана» Большого Сохатого, фальшивых банкнотов на сто восемьдесят тысяч рублей. Обещали обернуть, а сами скрылись.
— Смошенничали, значит?
— Смошенничали. А мы в «пекарню»[117] свои деньги отдали, в треть номинала. Представляешь, какие это суммы? Мы с Сохатым теперь без штанов, а эти красноплюи жируют. Тут ещё моего напарника в циркулярный розыск объявили[118]. Он ушёл в лаванду, и приходится мне гоняться за ворами одному. Вдруг меня там ранят?
Тоська-Шарап задумался.
— Плачу пятьдесят рублей, — поторопился сказать Лыков. — Больше, извини, нет.
— Ладно. Постою до темноты. Но если ты не выйдешь — я ухожу.
— Конечно!
— Деньги потом отдашь, когда всё выгорит.
— Спасибо. Ты встанешь там не один. Вон того верзилу видишь? Федя-Заломай. Он с тобою будет, в напарниках.
— Вдвоём веселее, — одобрил Шарап. — Особливо в Даниловке. Когда выступать?
— Завтра я это узнаю.
— Сообщи. Я проживаю в доме Кантакузена на углу Якиманки и Второго Хвостова переулка.
— Жди «красную шапку»![119]
Кое-как проведя в «Шиповской крепости» ночь, в восемь утра Лыков был уже у Горсткина.
— Всё в порядке, — сразу сказал тот. — Личное письмо Арсения Ивановича подействовало. Быков ждёт тебя в любое время. Обещал помочь.
— Вот спасибо! — обрадовался сыщик. — Я тогда прямо после обедни и подъеду. А то уж надоело ждать.
Степан понимающе кивнул:
— Вестимо! Уж ежели надо залезть ко льву в пасть, так хочется сделать это побыстрее. Тебе, может, того… помочь?
Алексей знал, что Горсткин храбрый человек и не побоится спуститься с ним в каменоломни. Но один раз он уже попросил друга о помощи…
— Нет, хватит с меня Буффало. Всю жизнь себе этого не прощу. А ты жди хороших вестей. Нам ещё с тобой на коронации вкалывать!
И уехал в Нижние Котлы.
Отец Николай оказался рослым осанистым мужчиной представительной наружности, лет пятидесяти пяти, с благолепным лицом и длинными, с сильной проседью, бородой и волосами. Он принял Алексея в своём доме, смахивающем на богатую господскую усадьбу.
— Проходите, сын мой. Рекомендация самого Арсения Ивановича Морозова — это лучшая рекомендация.
И выставил уже ладонь. Но Лыков под благословение не подошёл и даже не счёл нужным перекреститься на висевшие повсюду иконы.
— Что это? — нахмурился благочинный. — В доме пастыря так себя не ведут!
— Да будет вам, отец Николай, — отмахнулся гость. — Некогда мне спектакли разыгрывать. Кто к вечерне, а мы к харчевне! Давайте лучше об деле говорить.
— А как же с верою Христовой?
— Одну молитву я знаю.
— Какую же?
— «Господи прости, в чужую клеть пусти да подсоби вынести!».
Пастырь рассмеялся:
— Хорошая молитва! Ну, ладно, давайте говорить об деле. Оно у вас в чём заключается? Арсений Иваныч дал только намёк.
— Я, изволите ли знать, приехал из столицы. Лыков Алексей Николаевич. Человек свободного рода занятий, главным образом таких, которые дают хороший доход. Я буду излагать откровенно.
Быков молча кивнул, внимательно наблюдая за гостем.
— Есть два мерзавца, коих я разыскиваю. Одного зовут Рупейто-Дубяго, он бывший офицер. Другой при нём на услугах, вроде денщика; именуется Мишкой Самотейкиным. Эти архаровцы взяли у меня с товарищем на реализацию на сто восемьдесят тысяч «красноярок». Четыре месяца пудрили мозги, ни копейки не заплатили, а потом вообще скрылись, сбежали сюда.
Быков продолжал молча смотреть на Алексея.
— Я у вас неделю, облазил всю Москву. В Хапиловке они мне было попались, но убежали. Полагаю, что мерзкая эта пара укрывается в ваших краях. Мне говорили, что в каменоломнях иногда предоставляют убежище за деньги.
— Редко, очень редко! И потом, почему именно в каменоломнях? Там холодно, неудобно.
— Это вам виднее, отец Николай. Я не настаиваю на подземелье. В Зюзино, Даниловке, Черёмушках множество постоялых дворов, где селят кого попало безо всяких прописок. Степан Горсткин говорит, что вы в этих местах можете всё. Помогите, пожалуйста! Дайте своим команду, чтобы обыскали окрестность. Виды у моих мазуриков на другие имена, но спутать не спутают. Офицера за версту видно. К тому же он рыжий и с родинкой на щеке. А Мишка — тот колбасник. Здоровый как бык! Ходят всегда вдвоём.
