Валерия Вербинина - Сапфировая королева
Кроме того, среди студентов местного университета начались аресты. Король дна Хилькевич куда-то исчез, да так и не объявился, а в столичных газетах появилась туманная, но оттого не менее зловещая заметка о раскрытии заговора, который имел своей целью отнятие жизни у его императорского величества во время приезда оного величества в некий южный город.
Узнав, что в образе плутовки Дашеньки он имел дело с самой баронессой, а также вспомнив, как давал ей взятку и заглядывал в декольте, полицмейстер де Ланжере заболел от огорчения. Столь вольное поведение было, с его точки зрения, совершенно недопустимо. Но тут жена (та, которая невенчаная) весьма кстати напомнила ему, что губернатор и вице-губернатор проштрафились куда сильнее, расточали хвалы самозванке, приняв ее за аристократку, и что это унижает их куда больше, чем его – фамильярное обхождение с баронессой.
– А Бертуччи, поговаривают, собирался сделать госпоже баронессе предложение, – добавила невенчаная жена, чтобы окончательно излечить хворающего супруга.
– Да ну! – вытаращил глаза полицмейстер. – Той, которая горничная? Вот срам-то! Он же говорил, что не женится ни за какие коврижки!
– Ну мало ли что вы, мужчины, говорите, – вздохнула невенчаная супруга, припоминая красивые черные глаза маэстро.
– Ты слышал о Бертуччи? – спросила венчаная супруга, едва де Ланжере после долгого трудового дня вернулся домой. – Вот смех-то!
– Мне некогда заниматься всякими пустяками, – с достоинством ответил полицмейстер, падая в кресло. – Мы, матушка, на государственной службе заговоры распутываем, а заговорщики не дремлют!
– А что с похищенными украшениями? – спросила законная половина. – Удалось найти что-нибудь, кроме ожерелья?
– Увы, нет, – вздохнул де Ланжере, с горечью косясь на ее жеваную шею.
И в самом деле, если дней через пять заговор был раскрыт окончательно и все бомбисты взяты под стражу, то парюра, украденная у Агаты Дрейпер, как в воду канула. Валевский на все расспросы о ней упорно отвечал, что не имеет к ее исчезновению ни малейшего отношения.
Его вновь арестовали после того, как он прыгнул в окно, чтобы спасти Амалию, но отделили от остальных заключенных и обращались с ним с подчеркнутым уважением. Однако какие бы услуги поляк ни оказал баронессе, за ним числилось слишком много дел, чтобы его могли отпустить, и в конце концов было решено перевезти его в Варшаву, где должно было состояться самое громкое слушание – по поводу дерзкого ограбления Польского банка, произошедшего аж несколько лет назад.
– Эх, сошлют меня на каторгу… – вздыхал Валевский, поедая божественные эклеры, которые ему приносили по особому разрешению от шеф-повара гостиницы «Европейская». – Холод, Сибирь, тоска и уголовники… Что может быть гаже? – Леон доел последний эклер, облизнул пальцы и с ностальгией покосился на пустую тарелку. По натуре Валевский был сладкоежкой, что вовсе не мешало ему сохранять завидную фигуру. – И будет мне так плохо, что я, пожалуй, даже начну читать книги. Еще и заделаюсь поклонником какого-нибудь Дюма или, не приведи господи, Достоевского. – Молодой человек скривился от отвращения.
Баронесса Корф, слышавшая его слова, не смогла удержаться от улыбки.
– Вам понравится Дюма, – сказала она. – Кроме того, я не уверена, что вы задержитесь на каторге, пан Валевский.
– У меня слабые легкие, – пожаловался Леон и в доказательство кашлянул два раза. – Я простужаюсь на любом сквозняке, а ваша каторга для меня – почти наверняка чахотка и скорая смерть. И кто будет обо мне жалеть? – Он пожал плечами. – Никто!
– Почему вы вернулись? – спросила Амалия.
– Воображаете, что я сделал это ради ваших прекрасных глаз? – задорно осведомился поляк. – Можете не волноваться. Вы спасли мне жизнь, когда тот мерзавец пытался перерезать мне горло, и я счел, что долг платежом красен. – Он зевнул и прикрыл рот рукой. – Кстати, вы нашли парюру?
– Нет, – ответила Амалия. – Но де Ланжере ее ищет.
– Значит, украшения никогда не будут найдены, – философски подытожил Леон.
Когда Амалия вышла из здания тюрьмы, она сразу же заметила Наденьку Русалкину, которая стояла на противоположном тротуаре и, судя по всему, кого-то ждала. Увидев баронессу, девушка поспешно подошла к ней.
– Мы можем поговорить, сударыня? – проговорила Наденька, волнуясь. – Это… это может быть очень важно.
Амалия пригласила ее к себе в гостиницу, и вскоре барышня Русалкина уже входила в ее номер. В дверь заглянула Дашенька, сменившая наряд госпожи на более привычный, справилась, не нужно ли чего баронессе, и удалилась.
– Я бы хотела спросить о Женечке, – заговорила Наденька, нервно комкая в пальцах ручку сумочки. – Что его ждет?
Амалия поморщилась.
– Его будут судить. Заговор, убийство агента… Вряд ли он легко отделается.
– Вот как… – протянула Наденька, и по ее тону Амалия поняла, что вовсе не судьба кузена волновала девушку. – А… а пан Валевский?
– Его тоже будут судить, – ответила баронесса, – хоть и за другие дела, в которых он замешан. Конечно, у него будут некоторые смягчающие обстоятельства, к примеру, его помощь в моем собственном расследовании, но тут не все просто. Да и в деле с парюрой никто не снимал с него подозрений, а многие высокие лица придают ему очень, очень большое значение.
– Скажите, а если бы… – Наденька нервно завела за ухо прядь волос, – если бы он вернул драгоценности… его бы могли отпустить?
Амалия удивленно подняла голову, и Наденька, решившись, взяла обеими руками свою сумочку, вытряхнула ее содержимое на стол.
– Вот, – проговорила Наденька. Губы девушки дрожали. – Тут… тут все.
В самом деле, тут было все – заколки и пуговицы, украшенные сапфирами и бриллиантами, кольца и запонки… И диадема, сплющенная, очевидно, для компактности формы.
– Я не сразу нашла, – принялась рассказывать Наденька в ответ на вопросительный взгляд Амалии. – Он принес мне подарок… большую коробку с нитками, булавками и иголками… Там они все и лежали – на дне, под лентами и прочим… – Девушка покраснела. – Подарок был чудесный… у меня в жизни не было ничего подобного. И главное, он даже ни слова мне не сказал… Я перепрятала драгоценности и никому, даже брату, о них не обмолвилась. А потом увидела Леона под окном, поздно вечером… и решила, что он вернулся за драгоценностями. Я думала только о том, как бы его спровадить… в голову мне лезли разные гадкие мысли, я думала даже его выдать властям. Я же никогда не была богатой… и не подозревала, что это такое. Но он ушел утром… просто ушел. И мне стало так стыдно… И еще более стыдно, когда в дом ворвались те грабители, и он пытался нас защитить…
Так, подумала Амалия, стало быть, старый библиотекарь плохо обыскал вещи Валевского, или же ловкий вор сумел его обмануть и надежно скрыл свои сокровища… Все-таки она была права: именно поляк украл парюру у Агаты Дрейпер. Украл – и отдал просто так девушке, которая была чем-то ему симпатична.
– А ожерелье? – внезапно спросила Амалия. – Что вы можете сказать о нем?
Но Наденька только покачала головой.
– Там не было ожерелья, что вы… Я все отдала, что там было.
Амалия поглядела ей в лицо, тщательно осмотрела все предметы, лежащие на столе, и, отделив брошку, протянула ее девушке.
– Она не из парюры. Оставьте ее себе.
Наденька отчаянно покраснела и сглотнула.
– Я не могу… Какое я имею право? Ведь вещи не мои…
– Имеете, имеете, – перебила ее Амалия. – Парюра будет возвращена в собственность императорской семьи, но прочих драгоценностей это не касается… Думаю, в ларце Агаты Дрейпер была не только парюра, но и другие украшения. Помнится, мне показывали какое-то кольцо, оно тоже не являлось частью парюры…
Валевский, подложив ладонь под щеку, дремал, когда лязгнула дверь. Приоткрыв глаза, он увидел на пороге силуэт в светлом платье и недовольно отвернулся.
– Я чувствую себя так, будто уже на каторге, – объявил арестант, капризно выпятив нижнюю губу. – А между тем меня только завтра должны увозить… Ну что еще?
Амалия подошла совсем близко, и Валевский увидел, что баронесса улыбается.
– Леон, – неожиданно сказала она, – не хотите рассказать мне, каким образом вы украли парюру?
Валевский приоткрыл глаза, заворочался на жесткой постели, проворчал:
– Я уже говорил вам: я ее не брал.
– А у меня другие сведения, – возразила Амалия. – Кроме того, просто варварство – так портить диадему, чтобы впихнуть ее в чемодан. Ну? Так вы ничего не хотите мне рассказать? Вы отдали драгоценности одной особе… отдали просто так, потому что вам стало ее жаль или по другой причине… Но себе вы должны были оставить хоть что-то на память о столь замечательном деле. Что именно, Леон? Ожерелье? И что с ним потом стало?
Валевский сощурился и стал тереть кулаками глаза. И откуда баронессе удалось узнать, что он в самом деле оставил себе ожерелье, но потом, когда его схватили Пятируков и граф и поволокли к королю дна, изловчился по дороге незаметно выбросить драгоценность в кусты? Само собой, это было не слишком дальновидно, но если бы ожерелье нашли при Леоне, ему бы грозила неминуемая смерть…
