Энн Перри - Опасная скорбь
Стоило Монку переступить порог полицейского участка, как сержант за конторкой поднял серьезное лицо, и глаза его вспыхнули.
– Мистер Ранкорн желает видеть вас, сэр. Прямо сейчас, немедленно.
– Вот как? – кисло откликнулся Монк. – Ну, я сомневаюсь, что наша встреча его сильно обрадует. Где он сейчас?
– У себя, сэр.
– Спасибо, – сказал Монк. – Мистер Ивэн здесь?
– Нет, сэр. Он появлялся, но потом ушел снова. Куда, не сказал.
Поднявшись по лестнице, Монк постучал в дверь кабинета Ранкорна и, получив разрешение, вошел. Шеф сидел за своим огромным полированным столом, на котором валялись изящные конверты, полдюжины неразвернутых еще газет, а также штук пять развернутых и, надо полагать, прочитанных.
Увидев Монка, Ранкорн поднял потемневшее от гнева лицо и прищурился.
– Ну! Газеты смотрели, а? Видели, что они про нас пишут? – Он поднял один из номеров, и Монк прочел заголовок во всю ширь страницы: «УБИЙСТВО НА КУИН-ЭНН-СТРИТ ДО СИХ ПОР НЕ РАСКРЫТО. ПОЛИЦИЯ В ТУПИКЕ». Далее журналист, должно быть, задавал вопрос, оправдывает ли новая полиция затраченные на нее средства.
– Ну? – спросил Ранкорн.
– Этого номера я еще не видел, – ответил Монк. – У меня сейчас нет времени читать газеты.
– Проклятье, да мне и не нужно, чтобы вы читали газеты! – взорвался Ранкорн. – Мне нужно, чтобы они перестали обливать нас помоями, как вот эта! Или эта! – Он хватал газету за газетой и швырял на стол. – Или эта! – Газеты разлетались, некоторые попадали на пол. Ранкорн ткнул пальцем в конверт. – Из Министерства внутренних дел. – Кулаки его сжались, костяшки пальцев побелели. – Мне задают весьма неприятные вопросы, Монк, а я не знаю, что ответить. Я не могу покрывать вас до бесконечности! Чем, черт возьми, вы вообще занимаетесь? Вам же не нужно бегать по всему Лондону; убийца находится в самом доме! Чего же вы тянете? Сколько у вас сейчас подозреваемых? Пять? Четыре? Почему вы до сих пор не покончили с этим делом?
– Потому что четыре или пять подозреваемых – это слишком много, сэр. Если вы, конечно, не предполагаете, что против миссис Хэслетт был целый заговор, – язвительно сказал Монк.
Ранкорн стукнул кулаком по столу.
– Проклятье, прекратите дерзить! Язык у вас больно острый! Кто у вас, собственно, на подозрении? Этот лакей… Как его? Персиваль. Вполне достаточно! Почему вы до сих пор не приперли его к стенке? Вы стали хуже работать, Монк. – Ранкорн даже позволил себе насмешку. – Вы привыкли считать себя лучшим сыщиком, но теперь явно утратили форму. Почему этот чертов лакей до сих пор не арестован?
– Потому что у меня нет никаких доказательств его вины, – коротко ответил Монк.
– Тогда кто еще может оказаться убийцей? Подумайте хорошенько. Вы же всегда слыли проницательным и разумным человеком. – Губы Ранкорна скривились. – До того несчастного случая вы были логичны, как учебник алгебры, и приблизительно так же обаятельны. Но вы хотя бы знали свою работу. А теперь вы меня просто удивляете.
Монк уже с трудом сдерживался.
– Кроме Персиваля, сэр, – медленно проговорил он, – это могла сделать одна из прачек…
– Что? – Ранкорн разинул рот от удивления. – Вы сказали, одна из прачек? Не будьте смешным! Если это все, что вы можете предположить, я передам дело кому-нибудь другому. Прачка! Что, во имя всего святого, может заставить прачку вылезти среди ночи из постели, пробраться в спальню хозяйки и зарезать ее? Она что, сумасшедшая? Она сумасшедшая, Монк? Только не говорите мне, что не сможете отличить нормального человека от безумца.
– Нет, она не сумасшедшая; она просто ревновала, – коротко ответил Уильям.
– Ревновала? К своей хозяйке? Какая нелепость! Как это может прачка приравнять себя к госпоже? Я жду объяснений, Монк. Вы договорились до чепухи.
– Прачка влюблена в лакея – кажется, эта мысль напрашивается сама собой, – с бесконечным терпением в голосе проговорил Монк. – Лакей забылся настолько, что увлекся хозяйкой. Правда это или неправда – несущественно. Прачка просто могла себе все это вообразить.
Ранкорн нахмурился.
– Стало быть, прачка? А арестовать вы ее не можете?
– За что?
Ранкорн воззрился на него.
– Ладно, кого вы подозреваете еще? Вы сказали, у вас на подозрении четверо или пятеро. Пока вы упомянули двоих.
– Майлз Келлард, муж другой дочери…
– А этот-то здесь при чем? – Теперь Ранкорн был откровенно встревожен. – Вы ведь, надеюсь, пока не предъявили ему обвинения? – На его худых щеках вспыхнули красные пятна. – Это весьма щекотливая ситуация. Мы не можем бездоказательно обвинять таких людей, как сэр Бэзил Мюидор и члены его семейства. Боже мой, о чем вы думаете?
Монк глядел на него с презрением.
– Вот потому-то я еще никому не предъявил обвинения, сэр, – холодно молвил он. – Майлз Келлард был не на шутку увлечен сестрой своей жены, о чем жена прекрасно знала…
– Это еще не причина для убийства, – возразил Ранкорн. – Если бы он убил жену, тогда еще было бы понятно. Ради бога, Монк, изъясняйтесь проще!
Уильям решил не приплетать Марту Риветт, пока не разыщет девушку и не расспросит ее лично. Лишь после этого можно будет судить, насколько все услышанное им от Мюидоров соответствует действительности.
– Если он пытался добиться ее близости силой, – терпеливо продолжал Монк, – а она защищалась, могла возникнуть борьба, в которой миссис Хэслетт и была зарезана…
– Кухонным ножом? – Ранкорн приподнял брови. – Который она по случаю прихватила с собой в спальню?
– Я не представляю такого случая, сэр, – злобно огрызнулся Монк. – Но, если Октавия предвидела приход Майлза, она могла прихватить этот нож умышленно.
Ранкорн проворчал что-то себе под нос.
– Еще виновной может оказаться миссис Келлард, – продолжал Монк. – У нее были все причины ненавидеть сестру.
– Она что, была распущенной женщиной, эта миссис Хэслетт? – Ранкорн брезгливо скривил рот. – Сначала лакей, теперь муж сестры…
– Нет никаких доказательств, что она кокетничала с лакеем, – резко сказал Монк. – И уж совершенно точно, что миссис Хэслетт не поощряла домогательств Келларда. Вряд ли вам удалось бы обвинить ее в том или другом случае, если только вы не путаете красоту с распущенностью.
– Вы вечно все переворачиваете с ног на голову…
Ранкорн был растерян. Угрожающие газетные заголовки выражали общественное мнение. Письма из Министерства внутренних дел, лежавшие на столе, были вежливы, холодны и грозили крупными неприятностями, если дело не будет успешно раскрыто в самое ближайшее время.
– Ну так не стойте здесь! – взорвался он. – Ступайте, займитесь вашими подозреваемыми. Видит бог, их пятеро, но вы же уверены в том, что один из них виновен! Работайте методом исключения. Миссис Келлард сразу можете отбросить. Поссориться с сестрой она могла, но я сомневаюсь, чтобы дело дошло до хладнокровного убийства. Мне все-таки кажется, что виноват кто-то из мужчин… или эта прачка. Словом, беритесь за работу. Нечего стоять тут и трепать языком.
– Вы сами меня вызвали.
– Да… А теперь отпускаю. И прикройте плотнее дверь, в коридоре холодно.
Следующие два с половиной дня Монк потратил на поиск Марты Риветт. Кеб двигался по узким улочкам, мокрые булыжные мостовые мерцали в свете газовых фонарей, шумела толпа, гремели колеса, цокали копыта. Инспектор начал с работного дома Кларкенуэлл на Фаррингдон-роуд, затем посетил работный дом Холборн – на Грейс-Инн-роуд. Второй день он посвятил работным домам Сент-Джордж – на Маунт-стрит и Сент-Мэрилебон – на Нортумберленд-стрит. Утром третьего дня, направляясь в Вестминстерский работный дом на Поланд-стрит, Уильям уже начал отчаиваться. Атмосфера этих заведений давила ему на психику. Одно название «работный дом» пугало его, а когда он воочию видел эти низкие желтоватые строения, в душе его возникал холод, с которым не мог равняться даже студеный ноябрьский ветер, гулявший в эти дни по улицам, шурша старыми газетами в канавах.
Монк постучал, и дверь ему открыл тощий печальный мужчина с черными прямыми волосами, которому инспектор тут же объяснил, кто он, откуда и с какой целью сюда явился. Уильям почему-то боялся, что о нем могут подумать, будто он ищет крова и пищи подобно многочисленным беднякам, ради которых и строились эти дома.
– Войдите. Я доложу о вас хозяину, – безразлично ответил мужчина. – Но если вам нужна помощь, то лучше не лгите, – добавил он, точно эта мысль пришла ему в голову с некоторым опозданием.
Монк едва не вспылил, но сдержался: перед ним был как раз один из тех, кто нуждался в помощи настолько, что обратился в это мрачное заведение, где люди теряли все – собственное лицо, решительность, достоинство, становясь неотличимыми друг от друга. Их держали на хлебе и картошке, разбивали семьи, отделяли мужчин от женщин, детей – от родителей, разводя их по разным спальням, напяливали на них одинаковую форменную одежду и заставляли работать с рассвета до заката. Перед Монком стоял человек, уже не способный даже испытывать отчаяние при мысли, что оказался в подобном месте.
