ЮРИЙ МУХИН - СССР имени БЕРИЯ
Поэтому вскрыть заговор в МГБ требовалось как можно быстрее, однако Абакумов глупо выкручивался на допросах, но о причинах своего проеврейского поведения молчал, а, главное, молчал, почему он замял расследование убийства Щербакова. Арестованные вместе с ним евреи, работники МГБ и прокуратуры, признавались во многих мелких проступках, в обычном для определенной части евреев расизме, но еврейский заговор с целью терроризма отрицали решительно.
Политбюро распорядилось бить Абакумова, и для МГБ это оказалось определенной проблемой, поскольку не было ни специалистов этого дела, ни палок. Палки нашли, работникам за битье Абакумова пообещали отпуска, премии и внеочередные звания, но толку не было – Абакумов не признавался, хотя били его почти год и пытки прекратили врачи, предупредив, что Абакумов умрет.
В середине сентября поздно вечером после очередного совещания правительства Сталин задержал Берию в кабинете.
– Ты читаешь протоколы допросов по еврейскому заговору в МГБ?
– К сожалению, товарищ Сталин, я их скорее просматриваю, вникать не успеваю.
– Черт его знает, – пожал плечами Сталин, – складывается такое впечатление, что еврейского заговора нет, но тогда непонятно, почему так отчаянно лжет Абакумов, почему он скрывал убийство Щербакова, почему потакал преступникамевреям, что его с ними связывает?
Принесли чай, Сталин и Берия, оба уставшие от длинного рабочего дня, долго задумчиво молчали.
– Уже понятно, что Рюмин перемудрил с этим еврейским заговором, а мы продолжаем смотреть на дело его глазами… – не спеша продолжил тему Сталин.- Может, в этом деле все на виду и очень просто? Что-нибудь вроде французского «шерше ля фам»?
– Знаете, товарищ Сталин, вообще-то нееврею заниматься расследованием преступлений евреев страшновато.
Пусть этот еврей даже и негодяй-преступник, а тебе все равно приклеят кличку «антисемит». А этой кличке придано значение какого-то пещерного человека, какого-то дегенерата.
Не каждый способен плюнуть на мнение этой визжащей толпы, считающей себя цветом человечества…
– Но Абакумов – министр, генерал-полковник, ему ли обращать внимание на это стадо, состоящее из каких-то ак¬ теришек, бездарных: поэтов и писателей?
Оба опять задумались.
– Постойте! – вдруг осенило Берию. – А, может, вы и правы насчет «шерше ля фам» – насчет того, что нужно искать женщину, но только не женщину, а много женщин!
– Что ты имеешь в виду? – заинтересовался Сталин.
– Ведь Рюмин составил список любовниц Абакумова, и в этом списке в основном еврейки. А если Абакумов боялся, что если его объявят антисемитом, то перестанут пускать в общество, в котором он развлекается? А если дело еще хуже – если ему подсунули несовершеннолетнюю, да еще и повернули дело так, что он ее изнасиловал или якобы изнасиловал? А если он был под этим шантажом? Между прочим, таким способом вербуем агентов даже мы, а уж у капиталистических разведок это стандартный прием. Как ему, генерал-полковнику, теперь признаться в этом позорнейшем преступлении? Ведь оно позорно даже в среде уголовников – в лагерях из насильников делают педерастов, хотя мы с этим и боремся.
– Может быть, может быть,- задумчиво проговорил Сталин, – но убийство Щербакова почему скрывал, да еще так неуклюже – на глазах Рюмина? Это шантажом раскрыть изнасилование не объяснишь…
– А может, он боялся аналогий? Может, он боялся, если вскроется убийство Щербакова, то оно потянет за собой и расследование смерти Жданова?
– До этого Рюмин додумался – он проверил обстоятельства смерти Жданова – там, похоже, все чисто.
– Да, я помню, – подтвердил, Берия, – он проверял…
Но я не помню, назначал ли он медицинскую экспертизу?
Конечно, Рюмин, в желании раскрыть как можно более страшное преступление, занялся и проверкой обстоятельств смерти Жданова. Но немедленно охладел к этому делу, как только выяснил, что среди лечащих врачей Жданова не было евреев. Игнатьев и Хрущев, у которых сначала задрожали колени, когда следователи МГБ начали вызывать на допрос этих врачей, успокоились, видя этот антиеврейский уклон следствия под руководством Рюмина, более того, Игнатьев ненавязчиво этот уклон поощрял, согласовывая Рюмину арест все новых и новых евреев, перегружая этой, ни к чему не приводящей работой следственный аппарат МГБ. «Хорошо» вела себя и Тимашук, ее вызывали в МГБ 24 июля и 11 августа 1952 года, но она ни слова не сказала ни о сокрытии врачами инфаркта у Жданова, ни о своем письме Власику.
Услышав от Берии о медицинской экспертизе, Сталин засомневался:
– Возможна ли она, через четыре года после смерти человека?
– А пусть эксперты просмотрят медицинские документы Жданова, может, что-нибудь подозрительное и вскроется.
– Ну что же – это не сложно. Завтра же дам распоряжение министру здравоохранения назначить для этой экс¬ пертизы комиссию из лучших специалистов. – И, поднявшись с некоторым трудом со стула, Сталин подытожил: – Ладно, на сегодня хватит, давай-ка разъезжаться по домам.
Через несколько недель, экспертная комиссия под председательством главного терапевта Минздрава СССР профессора П.Е. Лукомского рассмотрела все имевшиеся документы по лечению Жданова и пришла к выводу, что врачи его «залечили» – при наличии у Жданова инфаркта его лечили такими методами, которые должны были привести к смерти. После этого дело закрутилось осмысленнее: 18 октября был арестован начальник Лечсанупра (начальник врачей, лечащих правительство) Егоров, вместе с ним лечащий врач Жданова Майоров, а 4 ноября – и академик Виноградов.
Припертые выводами комиссии Лукомского, они вынуждены были признаться, что не определили у Жданова инфаркт, лечили его неправильно, а заключение патологоанатома подделано, чтобы скрыть неправильность лечения. (Какое-то время врачи молчали о диагнозе Тимашук, по скольку начальник правительственной охраны генерал-лейтенант Власик изъял из Лечсанупра все документы по рассмотрению ее письма и связанным с этим отстранением Ти¬ машук от работы в Кремлевской больнице).
Теперь Сталин окончательно уверился, что замминистра МГБ Рюмин со своим антиеврейским энтузиазмом потратил год на расследование того, что имело маловажное значение, и этим фактически саботировал расследование террора против членов Правительства СССР. Хрущев тоже, чтобы сберечь Игнатьева; всю вину возложил на Рюмина и предложил его снять, а для помощи еще «слабому Игнатьеву», вернуть из Узбекистана в Москву Огольцова. Никита еще не думал об убийстве Сталина, еще не собирался это делать, но животный инстинкт ему подсказывал, что уже нужно быть к этому готовым. Верящий «простодушному Хрущеву», Сталин согласился с ним: 14 ноября 1952 года был снят с должности и вообще уволен из МГБ полковник Рюмин, а через неделю, 20 ноября генерал-лейтенант Огольцов вновь занял свою прежнюю должность первого заместителя министра государственной безопасности СССР. Хрущев не умел играть в шахматы, но хитрость позволяла ему расставлять фигуры так, что любой гроссмейстер позавидовал бы.
И, надо сказать, Хрущев готовил новое преступление, уверив себя в правоте своего дела – он «спасал не себя», он «спасал ленинскую партию».
ПАРИ
Желание Сталина передать всю полноту власти в СССР Советам было как гром с ясного неба для всех партийных чиновников. Они не представляли, чем будут заниматься и кому будут нужны. Им предстояло стать идеологами строительства Коммунизма и образцами для подражания- какимито учеными-монахами, а они к этому совершенно не были готовы. Идеи, какого человека на какую должность определить, у них были, идеи, кого отругать за невыполнение плана – тоже, но откуда у них было взяться идеям строительства Коммунизма? Что, им, как Сталин, по 500 страниц в день читать? Сейчас им никакая идеология не была страшна: скажут помощнику или какому-нибудь профессору и он им что-нибудь умное из Маркса, или Ленина, или Сталина в доклад напишет, поскольку им-то самим недосуг – они государством руководят. Но, если у них заберут руководство государством и им останется только идеология, то писать-то надо будет самому, а что писать? Ни помощнику, ни профессору написать за себя уже не поручишь, поскольку, если идеи будут помощника, то и идеологом будет помощник, а не ты. Партийным чиновникам стало предельно ясно то, что было ясно и без этого, – они только числились идеологическими работниками, совершенно ничего не умея в этой области.
Все партийные чиновники сознавали, что после реорганизации партии они станут никому не нужны, поскольку их опыт «государственных деятелей» в партии уже будет никому не нужен. Чем им заниматься? Перейти на хозяйственную работу? Но они не были и хозяйственниками – они были надсмотрщиками при хозяйственниках, а это большая разница. По большому счету, им оставалось, как Оста¬ пу Бендеру, «записаться в управдомы».
