Майкл Кокс - Смысл ночи
Впоследствии мне показалось странным, что мой ум не возвращался снова и снова к роковому моменту, когда нож вошел в податливую плоть жертвы. Вместо этого мне постоянно представлялось, как я иду за мужчиной по темной пустынной улице. Время от времени мы вступаем в полосу тускло-желтого света, падающего из открытой двери в высокой глухой стене, а потом опять продолжаем путь в густом мраке. Забываясь тревожным сном, я неизменно переносился на черные безымянные улицы и все шагал, шагал по пятам за своей жертвой. И я ни разу не увидел лица мужчины, он всегда оставался спиной ко мне, пока мы медленно двигались от одного оазиса желтушного света к другому. Потом, погрузившись в дрему перед самым рассветом, я снова увидел его.
Мы с ним находились в ялике, скользившем по речной глади тихим знойным днем. Он лениво греб, а я полулежал на корме и неотрывно наблюдал, как спинные мышцы напрягаются у него под сюртуком, когда он налегает на весла. Несмотря на жару, он был одет точно так же, как холодным октябрьским вечером накануне, — вплоть до шарфа и черного цилиндра. Когда мы вошли в узкий канал, он опустил весла на воду, повернулся ко мне и улыбнулся.
Но я увидел не лицо своей безымянной жертвы. А лицо Феба Рейнсфорда Даунта — человека, к убийству которого я столь усердно готовился.
Не будя Беллу, я, по обыкновению, запечатлел легкий прощальный поцелуй на ее разрумянившейся щеке и отправился домой. Небо уже начинало светлеть над просыпающимся городом, и отовсюду неслись звуки, сопровождающие пробуждение Великого Левиафана: звон молочных бидонов; мычанье воловьего гурта, гонимого по пустынной улице; первые крики «Свежая жеруха!» на Фаррингдон-маркет. Церковные часы били шесть, когда я остановился у кофейного лотка при входе на рынок, чтобы погреть руки над жаровней — утро стояло морозное. Хозяин возмущенно уставился на меня, но тотчас стушевался под моим пристальным взглядом и отошел, недовольно ворча.
Дойдя до ворот Темпл-Бар, я подумал, не прогуляться ли мне еще раз до места моего нападения на рыжеволосого незнакомца, дабы убедиться, что все в порядке, но в конечном счете решил позавтракать и переодеться. На углу Темпл-стрит в Уайтфрайарс я поднялся по узкой темной лестнице, что вела с улицы на верхний этаж дома, где я нанимал жилье, и вошел в длинную, обшитую панелями гостиную под самой крышей.
Я жил один, мое уединение нарушала лишь миссис Грейнджер, заходившая время от времени, чтобы выполнить разную мелкую домашнюю работу. На моем письменном столе валялись в беспорядке бумаги, тетради и блокноты; некогда красивый, а ныне выцветший турецкий ковер покрывал почти весь пол; вся обстановка комнаты состояла из нескольких предметов мебели, привезенных из матушкиного дома в Дорсете. Отсюда дверь вела в узкую спальню со слуховым оконцем в потолке, а дальше находилась совсем уже крохотная — размером с чулан — каморка, служившая мне одновременно гардеробной и умывальной.
Лицо, встретившее меня в маленьком треснутом зеркале на полке над умывальником, на мой беспристрастный взгляд, не походило на лицо хладнокровного убийцы. Глаза смотрели на меня благожелательно, со спокойным вниманием. Лицо внушало расположение и доверие; однако я прикончил ближнего почти с такой же легкостью, с какой раздавил бы насекомое. Может, я дьявол в человеческом обличье? Нет. Я всего лишь человек, причем человек в глубине души хороший — но я вынужден исправлять несправедливость, мне причиненную, и все мои поступки, даже убийство, оправдываются велениями неумолимого рока, управляющего моей жизнью. Рок представлялся мне Великим Кузнецом, постоянно кующим цепи, что крепко-накрепко привязывают меня к действиям, которые я должен предпринять. Я твердо верил: судьбой мне предназначено вернуть принадлежащее мне по праву, невзирая на последствия.
Я всмотрелся в зеркало. Худое узкое лицо с большими тяжеловекими глазами; оливковая кожа; нос, пожалуй, чуть скошенный набок, но изящно выточенный; губы, даже в минуту покоя сложенные в едва заметную улыбку; черные волосы без массакарового масла, откинутые со лба и пышно спадающие на уши, но, надо признать, уже редеющие и слегка тронутые сединой на висках. Красивые густые усы. Просто роскошные. В общем и целом, полагаю, окружающие находили меня довольно привлекательным малым.
А это еще что такое? Я подался ближе к грязному зеркалу. На воротнике сорочки, на самом уголке, темнело бурое пятнышко.
Несколько мгновений я стоял неподвижно, охваченный цепенящим страхом. Это безмолвное, но красноречивое свидетельство моего ночного деяния в Каин-Корте застигло меня совершенно врасплох. Самый факт, что оно повсюду сопровождало меня со вчерашнего вечера, я воспринял почти как оскорбление и быстро перебрал в уме все вероятные опасности, которые оно представляло.
Могло ли оно выдать меня? Не заметил ли пятна, тогда еще свежего и недвусмысленного, один из официантов в ресторации Куинна? Не обратила ли на него внимание цветочница, когда я вернулся — и очень зря, как теперь может оказаться — на место преступления? Или Белла — невзирая на лихорадку любовной страсти? Любой из них, прочитав или услышав об убийстве, может вспомнить о кровяном пятне на моей сорочке, и тогда возникнут подозрения. Я пригляделся к обличительному свидетельству своего эксперимента повнимательнее.
Само по себе ничтожное, оно все же значило очень и очень многое. Вот капля крови незнакомого человека, которого я случайно встретил на Треднидл-стрит, когда он шел по своим делам, ведать не ведая об уготованной ему участи. Возвращался ли он домой к жене и детям после рабочего дня в Сити? Или направлялся поужинать в компании друзей? Как его звали и кто оплачет его? Какой он представлял свою кончину? (Уж всяко не в луже крови в темном переулке.) Живы ли еще его родители, чьи сердца разобьет ужасная смерть любимого сына? Как солдат в гуще сражения, вчера в разгаре действий я не задавался подобными вопросами, не имеющими отношения непосредственно к делу; но сейчас, пристально глядя на пятнышко запекшейся крови на моем воротнике, я никак не мог отделаться от них, настойчиво лезущих в голову.
Мои недавно купленные перчатки, я знал, не запачкались. Но не ускользнули ли от моего внимания еще какие-нибудь следы преступления? Я торопливо снял с вешалки пальто, быстро вернулся в гостиную, расстелил его на письменном столе и вытащил лупу из-под вороха бумаг.
При набирающем силу утреннем свете я обследовал каждый дюйм пальто, методично перебирая ткань, время от времени поднося лупу вплотную к ней — точно ювелир, поглощенный изучением некоего драгоценного изделия. Потом снял сперва сюртук и панталоны, а вслед за ними жилет, сорочку и галстук; все они подверглись равно пристальному обследованию. Наконец я внимательнейшим образом осмотрел цилиндр и поставил на стол, теперь озаренный бледными солнечными лучами, свои башмаки. Я тщательно протер один и другой башмак, включая подошву, мокрым носовым платком — медленными круговыми движениями, каждые несколько секунд проверяя, не осталось ли на белом полотне обличительных следов крови.
Удостоверившись в отсутствии других зримых улик, способных указать на мою связь с убитым, я вернулся в умывальную и старательно прополоскал воротник в холодной воде, чтобы удалить кровяное пятно. Через несколько минут, умытый, побритый и переодетый в свежую сорочку, я приготовился встретить новый день.
Было 25 октября 1854 года — день святого Криспина. Далеко в Крыму (хотя мы в Англии еще ничего не знали) героическая кавалерийская бригада лорда Кардигана шла на русские пушки под Балаклавой. У меня день прошел без происшествий. Утро я посвятил предмету, всецело занимавшему меня в последнее время: подготовке к уничтожению своего врага. О нем вы узнаете больше, гораздо больше, по ходу повествования, а сейчас вы должны поверить мне на слово: в силу ряда событий он непременно должен был умереть. Испытание воли, успешно завершившееся накануне вечером в Каин-Корте, показало, к великому моему удовлетворению, что я способен сделать то, что необходимо сделать. Скоро, очень скоро мы с моим врагом встретимся лицом к лицу в последний раз, но пока мне оставалось обдумывать, планировать и ждать.
Во второй половине дня я бегал по делам и воротился в свои комнаты только к вечеру. На моем письменном столе лежал свежий номер «Таймс», оставленный миссис Грейнджер. Я и сейчас отчетливо помню, как лениво листал страницы газеты, покуда мое внимание не привлекла заметка, заставившая сердце забиться чаще. Чувствуя легкую дрожь в руках, я подошел к окну, ибо уже смеркалось, и стал читать:
Вчера вечером около 6 часов… в переулке Каин-Корт у Стрэнда… Мистер Лукас Трендл, первый помощник главного кассира Банка Англии… Стоук-Ньюингтон… злодейски убит… высокопоставленный государственный служащий… церковь на Ильм-лейн… широкая благотворительная деятельность… к ужасу своих многочисленных друзей… представители власти уверены в успехе…
