Елена Ярошенко - Карающий ангел
На окраине Слепухина, в кирпичных казармах, окружавших пыльный плац, был расквартирован пехотный полк. Город вполне можно было назвать процветающим.
Здание Купеческого собрания, где было назначено заседание феминисток, не отличалось особым изяществом, но построено было добротно, что называется, на века. В синей гостиной собралось человек двадцать приглашенных.
Слепухинские феминистки и вправду оказались дамами не первого разбора. Кроме Маруси Терской и ее камеристки Евгении, стремительно делавшей карьеру и уже почти назначенной секретарем, присутствовали: конопатая телеграфистка, жена местного аптекаря, две гувернантки из состоятельных семей, весь женский персонал земской больницы — фельдшерицы, сестры милосердия, акушерка и кастелянша, несколько учительниц, три чиновничьих вдовы и небогатая помещица. Дамы принесли на заседание цветы из собственных палисадников и какую-то домашнюю выпечку. На столиках был сервирован чай. Обстановка казалась непринужденной. В углу я заметила темный мужской силуэт.
— Неужели мужчины тоже посещают ваши заседания? — тихо спросила я у Маруси.
— Ну если они прогрессивно мыслят и разделяют наши взгляды, почему мы должны их прогонять? Тот господин в углу — местная знаменитость. Известный поэт-декадент Варсонофий Десницын…
— Известный в Слепухинском уезде или шире?
— Его два раза печатали в петербургских журналах. Не знаю, насколько он известен в столице, но что слава его перешагнула границы Слепухина — это точно.
Между тем пора было открывать заседание. Маруся, как председательница, взяла слово, поприветствовала собравшихся, представила гостей — меня и поэта, который, естественно, был хорошо знаком местным дамам, — и приступила к докладу.
В повестке ожидалось еще мое сообщение об успехах французских женщин в деле получения образования, выступление поэта и обсуждение организационных вопросов, а именно благотворительный базар с целью сбора средств для нужд Лиги.
По мне, эти базары, выручка с которых еле-еле покрывает накладные расходы, чистая ерунда. Гораздо разумнее найти состоятельного купца, склонного к благотворительности, и время от времени выпрашивать у него немного денег на общественные нужды. Купцы, сдирающие со своих должников проценты до копеечки, не всегда могут отказать молодым дамам-просительницам, даже если деньги, по купеческому разумению, пойдут на ерунду.
Маруся ознакомила присутствующих с формами языческого брака у славянских племен дохристианского периода в Древней Руси, а также имущественных прав наших прародительниц. Члены Лиги вежливо слушали, но, как мне показалось, скучали. Мое сообщение о современной французской жизни было встречено с большим интересом.
Потом поднялся со своего кресла поэт и вышел вперед, чтобы приступить к декламации. Я наконец смогла как следует рассмотреть его — элегантный, хоть и поношенный сюртук, длинные волосы, выражение бледного лица недвусмысленно свидетельствует: он любит воспевать прелести могильного покоя… Предчувствие меня не обмануло! Поэт заломил руки, поднял к потолку свои дивные голубые глаза и заголосил, слегка подвывая:
В гробу ты лежала тиха и безгрешна,
Юна, пред людьми невиновна.
Как горе мое остро и безбрежно,
Хотя оно вовсе не ново.
Чернеют гроздья волчьих ягод,
Осенний парк наполнен грустью…
О, если б был пропитан ядом
Тот воздух, что вдыхал я полной грудью!
— А разве волчьи ягоды растут гроздьями? — спросила я у Маруси. — Это ведь не виноград.
— Тише, — шикнула она. — Какая ты бестактная! Это поэтический образ.
— Я люблю поэзию без гробов! — прошептала я в ответ и замолкла.
Если отвлечься от «гробовых» поэтических образов, стихи юноши, «чья слава перешагнула границы Слепухина», и по форме показались мне далекими от совершенства. Но мое мнение, похоже, разделяли не все…
Дамы слушали поэта с восторгом. Я наконец поняла, зачем феминистки оборвали свои клумбы — жаждущий отравленного воздуха юноша был осыпан цветами.
Возвращаясь в авто в Марусино имение, я поняла главное преимущество нового транспорта — темную вечернюю дорогу освещали фары, и мы вполне благополучно преодолели все три версты пути. Возле дома стояла чья-то чужая бричка.
У крыльца нас никто не встретил, зато в глубине дома царила страшная суета. Прислуга бестолково носилась по комнатам, слышался женский плач и уверенный басовитый мужской голос. Маруся схватила за руку няню:
— Петровна, ради Бога, что происходит?
— Ой, горе, барышня, помирают, помирают бабы…
— Какие бабы? Кто помирает?
Няня рыдала и отвечала все невпопад.
В конце концов нам удалось выяснить, что заболели кухарка и горничная, привезенные в имение из дома Марусиной бабушки. У них наблюдались симптомы сильного отравления.
Подозрение пало на грибы, которыми кухарка угощала своих старых подружек в честь собственных именин. Няня, страдавшая болезнью печени, отказалась от всех острых закусок и ела мало, а горничная и кухарка налегли и на грибочки, и на огурчики, и на селедочку… Через пару часов обе женщины занемогли, но, слава Богу, няня догадалась сразу же послать за доктором.
Врач, увидев, что хозяйка дома вернулась, попросил ее пройти куда-нибудь в тихое место для конфиденциального разговора. Маруся пригласила доктора в свой кабинет. Я по ее просьбе тоже приняла участие в разговоре. Врач явно предпочел бы говорить с хозяйкой с глазу на глаз, но Маруся строго объяснила, что от гостьи у нее секретов нет.
— Видите ли, мадемуазель Терская, положение у меня довольно сложное.
Врач явно волновался и все время то снимал, то снова надевал пенсне. Мы с Марусей молча смотрели на почтенного эскулапа, выжидая, когда он сможет достаточно ясно сформулировать, в чем сложность его положения.
— Ваша заболевшая прислуга… Видите ли, диагноз таков, что вынуждает меня предпринять определенные шаги…
— А разве диагноз — не отравление? — не выдержала Маруся.
— Отравление, конечно же, отравление, но только, как бы вам сказать, не пищевое.
— Не пищевое?
— Н-да, судя по симптоматике, вместе с пищей женщины получили некое отравляющее вещество.
— Вы хотите сказать — им подсыпали яду?
— Похоже на то, хотя я предпочитаю избегать подобных формулировок, вызывающих в памяти романы Дюма. К сожалению, ваша камеристка, ну, такая молодая вертлявая девица, не знаю, как ее зовут, только что выбросила всю оставшуюся от застолья еду в отхожее место, как она утверждает, от греха, чтобы больше никто не отравился. Я теперь не могу провести исследование продуктов и дать более определенное заключение. Но, во всяком случае, ясно, что кто-то пытался отравить вашу прислугу, и я обязан проинформировать об этом полицию. Но тогда, мадемуазель, вам не удастся избежать громкого скандала и полицейского расследования. Я сталкивался с подобными вещами и хорошо знаю, насколько они неприятны. И сплетни, естественно, неизбежны… Ваше имя, простите уж великодушно, мадемуазель Терская, и так в нашем городе притча во языцех, а после скандала обыватели начнут утверждать, что суфражистки травят в своем доме людей…
— Да Бог с ними, со сплетнями, мне не привыкать! — закричала Маруся. — Лучше скажите, в каком состоянии бедные женщины? Я пригласила их в имение, чтобы дать им возможность достойно жить, а не умереть в мучениях.
— Успокойтесь, успокойтесь, госпожа Терская, к счастью, за мной вовремя послали, я сделал все, что было в моих силах, и жизнь бедняжек уже вне опасности, хотя ущерб их здоровью нанесен серьезный и оправятся они не скоро. На этот раз все обошлось, летального исхода женщины избежали, об этом можно говорить определенно… Поэтому я и позволил себе задуматься о вашей репутации. Я был когда-то большим другом вашего покойного батюшки, мадемуазель, принимал у вашей матушки роды, когда вы изволили появиться на свет… Я помню вас милой толстенькой крошкой в кружевном чепчике и не могу навлечь на голову этой крошки, дочери моего друга, серьезные беды…
