Елена Михалкова - Тайна замка Вержи
Венсан Бонне по-прежнему молчал. А Николь уже не могла остановиться:
– Ее умершее дитя посылает теперь ливни на наши поля. Когда дождь, Матильде не нужно вывозить помои. Она может хоть немного отдохнуть.
Лекарь поднял на нее глаза. Девочке показалось, что в них мелькнул вопрос.
– Хорошо, что погодой с небес управляют дети, умершие некрещеными, – задумчиво сказала она и перекрестилась. – Хоть им, бедняжкам, заказан путь в рай, они все же сидят на облаках. Наверное, там мягко и тепло. Как вы думаете, месье?
Венсан прокашлялся.
– Дети?
– Конечно. – Николь удивилась его невежеству. – Ведь ни рай, ни ад не могут их принять. Разве вы не знали?
Лекарь теперь внимательно смотрел на нее.
Николь снова стало не по себе.
– Я лишь хотела сказать, что Матильда… Она останется жива. Благодаря вам, месье.
– А отец Годфри сказал бы, что я совершил страшный грех, – глуховато возразил Бонне.
– Отец Годфри? – переспросила девочка, краснея от злости. – Отец Годфри обрюхатил дурочку Катрин! Он завел ее за калитку возле часовни, где растет бузина, и велел лечь на траву. А к концу осени Катрин стала похожа на пивную бочку. Не отцу Годфри говорить о грехе!
Она спохватилась и зажала рот ладонью.
Но было поздно. Глаза Венсана Бонне блеснули.
– Откуда ты знаешь?
Николь помолчала и неохотно призналась:
– Видела. Я сидела на крыше часовни, а они… Он…
– На крыше, – понимающе кивнул лекарь.
Николь снова почувствовала, что краснеет.
– Оттуда очень здорово смотреть вниз, – пробормотала она. – На сторожевые-то башни меня не пускают.
– Зря. Ты бы и с них углядела что-нибудь интересное.
Николь насупилась. Она уже пожалела, что сболтнула про священника. Но очень уж она разозлилась, когда брюхатая Катрин прыгнула с моста и утонула, а отец Годфри отказался отпевать ее – мол, самоубийцам не положено.
Самоубийца? Вот еще! Уж ему ли, жирному распутнику, не знать, что дурочка Катрин даже не понимала, что такое распрощаться с жизнью. Наверняка углядела в тине рыбку и решила, что перед ней серебряная монетка, вот и нырнула с моста.
– Всего доброго, месье. – Николь взялась за ручку двери. – И простите меня.
– Моя жена умерла, рожая нашего первенца, – в спину ей проговорил Венсан Бонне.
Девочка остановилась и изумленно взглянула на него. Никто никогда не слышал от лекаря о его прежней жизни.
– Я сирота, вырос при монастыре, оттуда и мое ремесло. Нас учили, как принимать роды. Только это не помогло. С тех пор…
Бонне оборвал свою речь.
Николь вскинула голову:
– Да простит меня господь, но Хромой Ганс – дурной человек. У него только одно на уме. Он свел бы Матильду в могилу. Вы спасли ее.
– Ты никому не сболтнешь об этом?
Николь покачала головой.
– Я умею молчать, месье. Хотя, может, по мне этого и не скажешь.
Тогда-то она и увидела в первый раз, как смеется Венсан Бонне.
* * *Разгорячившись от выпитого, маркиз без стеснения расстегнул ворот рубашки. Всем бросился в глаза мешочек, висевший на его груди.
– Ваш амулет? – с улыбкой спросила Алиса де Вержи.
Мортемар нежно провел пальцем по истертому шнурку, обвивавшему бычью шею.
– Внутри всего лишь горстка земли с моей родины. Матушка подарила мне его, когда я дал обет истреблять ведьм. Она считала, что он защитит меня от их проклятий.
– Ваша сыновняя почтительность делает вам честь, ваша светлость.
– Хвала господу, теперь мои земли очищены!
– Я слышал, ваша светлость, – вмешался Гуго, – что вы истребляете также и знахарок, не делая различия между ведовством и колдовством.
Маркиз пожал плечами:
– Пьер де Ланкр в своем труде «Примеры непостоянства злых духов и демонов» убедительно доказал, что ведьмы и ведуньи суть одно и то же. Все обвиняемые в суде сознались в колдовстве, наведении порчи и сношении с дьяволом.
За спиной Николь прошуршал подол.
– Посадить бы твою благородную задницу на стул, утыканный иглами, и послушать, как ты запоешь, – тихо проговорила старуха Бернадетта, почти не разжимая губ. – Вспомнишь не то что про дьявола – про сношения твоей неподмытой прабабки с дохлым мерином.
Какой только хулы не доводилось слышать Николь от одноглазой чертовки! Но в отношении господ она никогда не позволяла себе лишнего слова.
Скрывая изумление, девочка незаметно отступила назад и, поравнявшись с ключницей, украдкой взглянула на нее.
Бернадетта стала страшна. Ноздри ее раздувались, желваки ходили на потемневшем от ярости лице. Повязка задралась, приоткрыв слепой провал глазницы. Воздух со свистом вырывался сквозь узкую щель запавшего рта.
– Бернадетта! – Николь дернула ее за край юбки.
Старуха не отозвалась.
– Бернадетта!
В их сторону уже начали посматривать. Пока только слуги, но стоит графу или маркизу обратить на них внимание…
Острым кулачком Николь со всей силы ткнула в костлявый бок ключницы и замерла в ужасе от содеянного.
Бернадетта вздрогнула и вышла из забытья.
– Николь Огюстен, ты в своем уме?!
Даже ругаясь, старуха сохраняла лицо почти неподвижным – умение, которым владели лишь самые опытные слуги.
– Прости! – Девочка тщетно попыталась изобразить ровную улыбку, которая обманула бы окружающих. – Но ты… Ты испугала меня!
Бернадетта выхватила у проходящего мимо разносчика тарелку и сунула ее слуге, шедшему следом.
– Унеси это на кухню и скажи идиоту повару, чтобы напялил колпак на свою тупую башку. Иначе в другой раз его волосы слетят вместе с головой.
Тот бросил короткий взгляд на содержимое тарелки, поменялся в лице и, придушенно булькнув, умчался на кухню.
Николь потихоньку стала отступать, но старуха ухватила ее костистыми пальцами за запястье.
– Удар твоего кулака до сих пор отзывается в моих ребрах, – с угрожающей ласковостью проговорила она. – Ты чуть не пробила меня насквозь, как гнилой забор. Осел и тот лягнул бы нежнее.
– Умоляю, Бернадетта…
– Молодец, что сообразила сделать это.
Забыв, где они находятся, Николь выпучила глаза на старуху.
Должно быть, она ослышалась.
– Да не таращься на меня, козья отрыжка! – прошипела та. И поскольку Николь не пошевелилась, прибавила: – Шмель тебе в зад! Отвернись, кому сказано. Ах ты шмат мышиного дерьма! Да проснись же, дура ты пустобрехая, выскребыш подзаборный, чтоб тебе соплей подавиться!
Произнося все это, Бернадетта ни на миг не утратила невозмутимого выражения лица. Со стороны казалось, что старуха незаметно дает горничной наставления.
Заряд свирепой силы, вложенной Бернадеттой в ругань, оказался таков, что Николь явственно увидела шмеля, с неохотой подлетающего к назначенному для него старухой месту. Ее передернуло. Она уставилась перед собой, напрягла губы в улыбке. Теперь, даже если бы старуха вдруг лопнула и разлетелась на кусочки, Николь не повернула бы головы в ее сторону.
Бернадетта выпустила ее руку.
– На допросе у маркиза даже ангел признается в том, что перерезал горло товарищу и пропил его крылья, – вполголоса заметила она. – Ну да это не твое дело. Госпожа Элен вот-вот докушает. Подойди к ней ближе и будь готова унести тарелки.
За столом господ разговор о ведьмах уже закончился. Маркиз бережно прикрыл ладанку краем ворота и обратился к Гуго де Вержи:
– Вы обещали, мой друг, что завтра мы сможем поехать на охоту.
– Лошади будут готовы, ваша светлость. Я уже выбрал тех, что придутся вам по нраву.
– Горячие?
– Пылкие, как наложницы султана, – тонко улыбнулся Гуго. – Я помню о вашей маленькой страсти.
Николь, стоявшая за спиной Элен, навострила уши. Но господа уже заговорили о другом.
Она не могла дождаться, когда утомительный ужин подойдет к концу. Однако маркиз, казалось, был поражен проклятием ненасытности. Он все ел и ел, обильно запивая трапезу вином, и постепенно начал пьянеть. Голубые глаза помутнели, смех стал громче и развязнее. Наконец де Мортемар хлопнул ладонью по столу и встал, покачиваясь.
– Ваше гостеприимство, Гуго, не знает границ. Но пора и отдохнуть. Завтра нас ждет отличный день!
– Надеюсь на это, ваша светлость.
Маркиз похлопал его по плечу:
– Оставьте церемонии для двора, дорогой друг! А сейчас… Ик!.. Сейчас мне хотелось бы выспаться.
«До чего же он уродлив, – подумала Николь, отводя глаза. – И этому борову достанется Птичка!»
Когда на замок опустилась ночь, двери конюшни со скрипом приотворились.
Лошади уютно посапывали в стойлах. В узкие прорези окон под крышей лился холодный лунный свет.
– Где он?
– Вон, пятый.
Пегий мерин, проснувшись от голосов, заволновался, зафыркал.
– Чш-ш! Притуши.
Фонарь мигнул, тени на стенах стали едва различимы.
Два конюха Вержи прошли в глубь конюшни, пристально вглядываясь в спящих животных, и остановились у стойла крупного гнедого коня.
