Сусана Фортес - Кватроченто
Самый страшный ужас — не тот, что перед глазами, а тот, что в воображении. Послышался зловещий звук, вроде скрипа старых лыковых веревок, — мне представилось спускаемое в колодец ведро. Сердце мое забилось сильнее. Раздалось мягкое шлепанье резиновых подметок; оно приближалось. Лестница осветилась очень ярким лучом фонарика, и сверху показался чей-то силуэт, долговязый и смутно знакомый.
Я сглотнула слюну, борясь с головокружением. Тень росла — человек дошел до середины крипты. На мгновение я вспомнила пророчество Мазони: «И появятся колоссы на двух ногах, напоминающие древних гигантов, но если приблизиться к ним, ты увидишь, как они уменьшаются в росте». В лицо мне ударила струя затхлого воздуха. Это было последним, что я ощутила: то ли от прицельного удара, то ли от страха — не знаю в точности — я потеряла сознание. Это случилось неожиданно, будто я оступилась на лестнице и полетела в глубь колодца.
Глубоко-глубоко под землей должны существовать целые города, где мерцают кости, подобно болотным огонькам; тайные проходы, связывающие царство мертвых с миром живых, время и пространство, где никого нет, кроме нас, но где, смешавшись, текут все образы и голоса, встречавшиеся нам в жизни.
Сколько времени прошло, я не знаю. Медленно приходила в себя, перед глазами мелькали слабые вспышки. Кровь стучала в висках. Я ощутила сильный приступ боли, попыталась шевельнуться — тело не слушалось. Кровь судорожно пульсировала в сосудах, казалось, пузырилась, и мышцы будто протыкало тысячами мельчайших иголок. Я полулежала на заднем сиденье полицейской машины, завернутая в оранжевую накидку со специальной подкладкой, — с их помощью спасают от переохлаждения вытащенных из воды. Что стало с профессором Росси, я не имела понятия. Незнакомая женщина проверяла мой пульс — видимо, очень редкий: я безвольно и покорно позволяла делать со мной все, что угодно, дрожа и не понимая, что произошло.
Асфальт периодически озарялся отблесками синей мигалки. Машина катилась по ровному шоссе, с обеих сторон виднелись ночные поля, бензоколонки, промышленные строения… Вскоре мы свернули на национальную автомагистраль. Перед нами ехали грузовики, порой такие большие, что заслоняли шоферу весь вид и ослепляли его огнями.
Чуть позже я снова открыла глаза и увидела знакомую картину — флорентийские улицы с фасадами из рустованного камня, подсвеченный фронтон дворца, металлическая штора на пиццерии, темные сады, объятые густой тишиной, пустынные площади, ярко-синие, если смотреть через стекло… Вдруг мы повернули направо, на виа деи Тинтори, машина нырнула под арку галереи, ведущей к реке, и остановилась перед железной решеткой старого здания жандармерии.
XXVIII
Заглянуть в разум художника — все равно что заглянуть во дворец. Легко, как бесплотный дух, художник двигается среди красок. Он самолично толчет кору, киноварь, малахит, умбру, семена, чтобы получить нужный тон: охристо-желтый, el negro vegetal, белый… в точности как мельник. Он знает лучшие масла, льняное и ореховое, ему известно, какое дерево употреблять, смотря по способу грунтовки. Художник смазывает поверхность будущей картины мастикой и белым скипидаром, два или три раза наносит водку, в которой растворено немного мышьяка, затем пропитывает всю доску кипящим льняным маслом. Дав ей высохнуть, он, взяв лопаточку, покрывает ее белым лаком и моет мочой. Художник может часами заниматься всей этой ремесленной работой, но в то же время он — маг, который улавливает траекторию движения, поглощенный лишь углом падения света на холст. Он способен сказать про любого прохожего, как тот будет падать, если ударить его кинжалом, он знает, как наклоняется женщина после купания, завертывая огненные волосы в мокрое полотенце.
Рукопись художника — план этого дворца.
Есть, кроме того, картины, служащие одновременно и документами. Произведение живописи не считается личным свидетельством, как завещание или письмо, но может многое рассказать о художнике и о том, в каких условиях он работал. Поверхность картины рассказывает о ее истории так же, как срез скальной породы — о ее геологическом возрасте. Иногда микроскопический слой краски толщиной в тысячную долю миллиметра говорит о полотне больше, чем десятки монографий. А еще картина порой заключает в себе секретное послание.
Пьерпаоло Мазони, как и всякий настоящий художник, боялся, что у него украдут идеи, и не позволял никому наблюдать за своей работой, как и другие мастера Возрождения — Боттичелли или сам Леонардо. Он берег свои наброски от чужих глаз. Иногда эти опасения были связаны с творчеством и вполне объяснимы — гордость гения, чувство незащищенности… Но подчас тут действовали мотивы иного порядка — ведь в ту эпоху положение художника, зависевшего от прихоти мецената, было шатким. И сверх того, при определенных политических либо личных обстоятельствах свобода и жизнь живописца оказывались под угрозой.
На «Мадонне из Ньеволе» можно видеть контуры, прорисованные свинцовым карандашом, — техника, типичная для мастерской Верроккьо. Ее хорошо освоили и Мазони, и Леонардо да Винчи — последний еще подростком, только начав работать у Верроккьо. Первоначальный контур был подправлен впоследствии пером, оставившим повсюду небольшие белые пятнышки. Линии были почти неразличимы, и лишь великий реставратор — Франческо Феррер, несомненно, был им — мог углядеть, что в картине Мазони скрывалась еще одна, написанная несколькими людьми, возможно по заказу — но указания клиента соблюдались не во всем. Согласно наиболее достоверным источникам, включая контракт, на полотне следовало изобразить Мадонну с Младенцем в окружении архангелов, играющих на музыкальных инструментах. Ничего подобного на картине нет, зато есть не оговоренные персонажи и загадочные знаки — ни в одном из имеющихся исследований их смысл пока не прояснен.
Феррер полагал, что картина изображала основание общества Eruca Sativa, обряд коленопреклонения, подобный клятве верности Папе, когда понтифику целуют руки и ноги. Конечной целью этого союза — его символом стал лист рукколы — было создание могущественного ватиканского банка, который контролировал бы все банки Европы и упрочил бы абсолютную власть Папы. Но для этого было необходимо избавиться от Медичи. Отсюда и заговор с участием влиятельнейших лиц, чтобы свергнуть флорентийское правительство путем переворота.
К такому выводу реставратора подтолкнуло изучение картины и особенно сделанная им находка: оказалось, что на полотне слева нацарапаны слова Eruca Sativa, скрытые под позднейшим слоем краски. Они были выведены свинцовым карандашом, справа налево, характерным зеркальным почерком Леонардо. То был не афоризм и не загадка, столь полюбившиеся позже автору «Джоконды», но эти слова уже свидетельствовали о страсти ко всему таинственному, которая впоследствии поселилась в душе зрелого мастера. Может быть, именно это открытие встревожило ватиканских деятелей, через несколько месяцев пришедших к такому же заключению. Этим объясняется их стремление завладеть тетрадями Мазони — они знали, что Лупетто заносил в них абсолютно все, вплоть до мельчайших подробностей, как нотариус. Если картина могла вызвать подозрения, то дневники Мазони, подтверждая их, становились еще более опасными. Пристальное изучение кем-нибудь этих рукописей было чревато тем, что на поверхность выплывет — нет, не финансовая операция, которую пять веков назад задумала Римская курия для достижения всеевропейского господства, но нечто намного более неприятное, что могло бы угрожать папству и в наши дни. И секретные службы Ватикана решили не допустить этого любой ценой.
— Так что же это? — спросила я профессора Росси, не понимая, как столь давние события могут повредить Римской курии сегодня, в двадцать первом веке.
— Пока не знаю, Анна. Но есть лишь одно объяснение. Если гипотеза Феррера верна, не будет слишком нелепым предположить, что Ватикан — или кто-то в Ватикане — хочет скрыть факт существования общества Eruca Sativa, потому что оно слишком похоже на организацию, существующую доныне. Может быть, это ложа «Пропаганда-два», или попросту «П-два», которая сколько-то лет назад вызвала один из крупнейших в истории финансовых скандалов. — Профессор достал из кармана пиджака пачку сигарет и неловко зажег одну, прикрывая огонек согнутой ладонью. До этого я видела лишь, как он курит трубку, умиротворенно, вдыхая запах табака с наслаждением, какое доставляют лишь тихие домашние радости. Но, честно сказать, последние часы были не самыми спокойными в нашей жизни, а сигарета, что бы там ни говорили медики, успокаивает. Затянувшись, он продолжил, уже более невозмутимо: — Это было довольно давно, ты вряд ли помнишь. В скандале были замешаны банкиры, военные, судьи, университетские преподаватели, главные редакторы газет… все, кто обладал хоть каплей власти, в том числе, конечно, и Ватикан, через Институт религиозных дел кардинала Марцинкуса: оказалось, что курия отмывала деньги в странах, считающихся «налоговым раем».
