А. Веста - Алмазная скрижаль
Бел заметил отчаяние, мелькнувшее в глазах Молника:
– Я все знаю, сын. Да, ты не покинешь Ясны, но скоро сможешь побывать там, где ты родился и вырос. Увидеть мать и любимую… Подожди немного, я отведу тебя туда, когда созреет твой разум, очистятся чувства и откроется иное, духовное зрение…
* * *– Смелее, Молник. Достаточно поверить в свои силы, и ты пройдешь по воде, не замочив края плаща.
Ведогона стояла на другом берегу глубокого озерца-бочажины. Дразня его, она только что проскользила босыми ногами по тонкой пленке воды. Молник неуверенно ступил на воду и сразу провалился.
– Поверь и иди!
Ведогона наклонилась к воде, укоризненно глядя в его глаза, прошептала несколько слов и начертила знак на водной глади. Вода замерла, схватилась коркой мороза и проросла до глубины кристаллами льда. Через несколько секунд на месте бочажины блестел крепкий, серебристый лед.
Он ступил на лед и пошел, не глядя под ноги, балансируя на ледяном стекле, и даже не заметил, как мановением руки Ведогона рассеяла чары: лед под его босыми стопами исчез, но он дошел до берега по тонкой водяной пленке, как посуху…
Каждый день она учила его чему-нибудь новому: взглядом зажигать огонь, раздвигать облака, давая ход солнечным лучам, превращать в молоко родниковую воду и даже ткать покров из солнечного света.
Вокруг Ясны ликовала весна. Держась за руки, они бродили по окрестным болотам. Теперь он ходил по водам так же уверенно, как его учительница. Ведогона остановилась у глубокого озерка. На черном зеркале у самого берега сиял одинокий бутон лилии.
– Каждое движение человека – это приказ, который кругами расходится по Лику Земному, рождая здравые и умные ответы Природы. Но если приказ безумен, то ответ Природы разрушителен. Лилия – северный лотос. Она долго растет под водой, прежде чем появится ее белоснежный цветок. Отец говорит, что так же долго человек собирает знания, прежде чем раскроется лотос его могущества. – Девушка протянула руку к сжатому бутону. – Отец не велит торопить Природу, но я попросила эту лилию расцвести… для тебя. Молник, тебе предстоит последнее испытание. Ты станешь разумом этого леса, ты научишься слушать его и дышать вместе с ним. Ты почувствуешь и полюбишь каждую былинку, бабочку, песчинку, огромное старое дерево или камень. Ты пробудишь разум ручья и будешь говорить с ним, как со мной. И все малые и большие творенья будут живить тебя силою, питать мудростью, все они взойдут выше, проснутся и станут разумны благодаря тебе! Ты – будешь Вседержителем этой земли. Это древнее испытание-посвящение Святорусья. Я буду рядом, но далеко, прощай, Молник!
Суровое очарование одиночества не тяготило Молника. Он был слит воедино с природой, обручен с нею, переплетен миллионами нервных узлов. Он охватывал мыслью и оберегал молитвой всю доверенную ему землю, от недр до звезд, мерцающих над березовыми полянами. Он лечил и латал раны земли по начертаниям древней Грамоты, очищал траву и листву от тончайшего ядовитого окисла с далекой самолетной трассы, сжигал вкрапления зла, ставил обереги…
На одном из уроков Бел открыл ему науку воскрешения. Но передавать дыхание жизни «из уст в уста» было разрешено лишь человеку. Для воина существовало воскрешение в буре, когда в блеске молний и порывах стихий Веди соединяли начала плоти и духа. В памяти вплыл рассказ Бела: «Когда был крепок завет людей и Природы, то и вороны не клевали человечьих тел на поле брани. Ворон – птица вещая, ведает воду мертвую и живую. Он-то и научил людей своему танцу. Кувыркаясь и кружа в небе, ворон мог исчезать из виду, попадая в иные пространства и времена. Русские девы сделали черные платы с бахромой по краям, напоминающие перья, и украсили их яркими цветами Ирия. Тогда и родился Танец Птицы. Танцуя, девушка могла исчезнуть, но вскоре являлась вновь и рассказывала подругам о том, где побывала. Потому женщины Руси так любят эти платы и шали – память крови неистребима. Ворон стережет ключи прошлого и будущего, он пьет из реки забвения и реки грядущего…»
* * *– Сегодня я поведу тебя в поля Нави. Веди с детства знают дороги туда. Тебе будет тяжело смотреть в беспредельность космоса. И вид зверей Запределья будет ужасен. И большинство людей покажутся тебе погибшими. Собери все твое мужество.
Бел сидел у пламени Весты, неотрывно глядя в огонь. Жестом он пригласил Молника сесть рядом.
– Природа Огня, Воли и Разума едина. Невидимый огонь живет внутри всего сущего. Сегодня ночью ты узришь истинную картину мира, вернее «битвы сил». Сегодня раскроются очи твоего духа. Мы вместе побываем там, где ты родился. А теперь отдохни, Молник.
Он знал, что должен заснуть, но не так, как прежде, а сохраняя сознание, полностью владея своим «огненным» телом, телом «сна». «В земном теле покинуть землю болезненно и трудно, но в теле сна легко и просто. Земля любит своих детей слепой любовью матери и не отпускает от себя даже после смерти. Она забирает их смертную персть, омывает, очищает и вновь возрождает из своего бессмертного тела. Веди – воины Нави. Наши битвы невидимы, но от этого не менее важны для Вселенной», – голос Бела звучал ясно и четко, как если бы он был совсем рядом…
Облик города с высот Нави был страшен. Они с трудом прорвались сквозь защитный купол, закрывающий город. Черные протуберанцы жестких излучений рвались сквозь защитную оболочку, как клубы пламени и чада, и если бы город не был закрыт прочной оболочкой, то испарения ненависти, похоти, жадности и страха пролились бы в пространство и отравили ближние регионы Вселенной. И город задыхался в собственных ядах. Бел и Молник видели город с небольшой высоты: поля Нави здесь были сжаты, спрессованы, придавлены к земле. Внизу в густом багровом тумане вдоль призрачных стен нетвердо брели темные лохматые туши. Молник вгляделся: это были люди! Болезни, вредные привычки, а то и просто черные мысли лохмотьями покрывали их тела. Некоторые были так густо облеплены «грязью», что едва шевелились.
Бел показал Молнику, как можно погрузиться в поток людских мыслей и рассечь его на разноцветные говорящие струи. Молник различил даже отдельные голоса. Люди жаловались и страдали, негодовали и обижались. Угрюмые однообразные заботы, тревога о детях и деньги, деньги, деньги… обида на скудную жизнь и зависть к тем, кто сумел подпрыгнуть чуть выше.
Багровый сумрак застил город. Но чистые цвета милосердия и целомудрия одиноко сияли среди клубов мрачного тумана. «Это святые души, незримые для мира, хотя большинство людей еще способно уловить их тонкий свет, – объяснил Бел. – Истинных праведников немного, и одинокие фонарики их душ тонут, как светляки в беспредельной ночи». Несколько очагов яркого света, как прожектора, подпирали темный грозовой свод, как огненные столпы, горящие от земли до неба. Это были древние места силы и славы.
Облетая город, воины Веди видели воздушные храмы, окутанные в ясные, чистые цвета доброты и мудрости. Но дивные миражи, тонули среди мутных испарений.
Бел указал Молнику на странные уродливые фигуры: на крышах, островерхих башнях и шпилях дремали крупные птице-звери. Химеры сидели, сложив за спиной огромные перепончатые крылья. «Эти крылья позволяют им преодолевать пространства других миров…» – объяснил Бел. Но сон Зверей был обманчив. Они тайно наблюдали за городом, высматривая добычу. Иногда одна или две слетали вниз и склевывали что-то призрачное, видимое только им…
Внизу замелькали знакомые улицы. Вот ее дом, окно, слабый луч света раздвинул окрестный мрак. И не совладав с собой, Молник устремился к окну Гликерии. Все эти месяцы на Ясне он мечтал о ней. Ни аскеза, ни умопомрачительные тренировки не могли выбить влечение и память. Он летел к ней с быстротой своего желания, и тем ужаснее была катастрофа, происшедшая с ним у ее окна. Он словно напоролся на клинки или длинные осколки стекла, вмурованные в стену, с силой ударился о невидимую преграду. Он был предан. Она уже не ждала его, не жаждала душой, духом и телом. Теперь его солнечная плоть была изранена, он чувствовал, как через зияющие раны стремительно вытекают его силы, и он медленно падает в багровый сумрак внизу.
Он не помнил, как Бел догнал его и успел остановить падение в багровую бездну, как старец разгонял черных, слетевшихся на солнечную кровь Зверей, и как нес его по полям Нави. Он проснулся лишь через несколько дней от бережного прикосновения Ведогоны. В ее ладонях, словно облитых мягким золотом, светился крохотный солнечный клубок. Ведогона ткала ему рубашку из утренних лучей, солнечное одеяние для защитника Ясны, она лечила его светом, водой и молитвой.
Он знал, что она читает его сокровенные мысли, ведает о его муках и глухой ночной тоске, когда он, стиснув зубы, думал о Лике. Ведогона помогла ему встать, положила теплые руки на плечи и заглянула в лицо. Ее тонкие светлые брови страдальчески изогнулись.
