Присцилла Ройал - Тиран духа
Роберт — сельский житель, подумал Томас, внешне грубый, но с преданным и любящим сердцем. Наверное, в конце концов, он сам начал терпимее относиться к деревне, одновременно делаясь более смиренным иноком. Он поднял глаза и взглянул в высокое серое небо. Воистину смиренным. Разве не согласился он произнести ложь, которую сочинила его настоятельница, чтобы правда об убийстве вышла на свет? Разве он не хранил молчания, подозревая барона?.. Нет, сказал он себе, сейчас не время думать обо всем этом. Лучше он прибережет эти мысли для долгой дороги назад, в Тиндал.
Томас снова перевел взгляд вниз, на брата своей настоятельницы, и усмехнулся.
— Я обещаю делать все, что в моих силах, Роберт, но она руководствуется собственным суждением, решая, куда ей идти и что делать.
* * *Когда Роберт ушел, сестра Анна, устроившаяся на своем ослике далеко не так удобно, как Томас на лошади, посмотрела на монаха.
— У вас грустный вид, брат, — кивнула она в сторону удаляющейся фигуры. — Неужели вы так сильно будете по нему скучать?
Он улыбнулся, но в глазах блеснули непролитые слезы.
— Я буду скучать по Роберту, сестра, — он мне друг. Но с кем мне по-настоящему тяжело расставаться, так это с Ричардом.
Анна протянула руку и ласково потрепала по шее лошадь Томаса — единственное прикосновение, которое она могла себе позволить к мужчине, не испытывая неловкости.
— И ему тоже будет вас не хватать — ваших сказок и ваших великих познаний по части ухода за игрушечными лошадками. Но не печальтесь. Я слышала, наша настоятельница пригласила мальчика погостить в Тиндал, когда станет теплее.
— Занятно поглядеть, как он будет охотиться на чудовищ в монастырских галереях. — Томас взглянул на Ричарда, который стоял теперь, держа игрушечного коня, и разговаривал с высоким солдатом. Когда Томас прощался с мальчиком, он почувствовал, что Ричарду так же не хочется разрывать объятия, как и ему самому.
— Воистину, такие слова могут показаться странными в устах монаха, но я люблю парнишку, как если бы он был мой собственный сын.
— Вовсе не странно, брат. У него милый нрав, и мое сердце он тоже успел завоевать. — На какое-то мгновение по ее лицу скользнула тень глубокой и необъяснимой грусти, потом оно снова прояснилось, и Анна сказала:
— Что касается упражнений по ловле драконов в галереях Тиндала, — она с улыбкой указала на голову Томаса, — он может решить, что с вашими рыжими волосами из вас выйдет отличный дракон. Хотя, возможно, ваше умение делать игрушечных лошадок и спасет вам жизнь. Мальчик не захочет расстаться с конем, которого вы ему подарили, и я уверена, что возьмет Гринголета с собой, когда приедет к нам погостить. К тому времени ему уже будет что порассказать о своих отважных подвигах, когда они вместе одолеют множество вымышленных чудовищ.
— Ричард в Вайнторп-Касле и так прослыл настоящим героем. Его слава как человека, выведшего на чистую воду убийцу и спасшего своего дядю Роберта, распространилась от каменной стены до деревянных ворот. Ему не нужно придумывать истории, достаточно одной истины.
— Вы и правда говорите как отец, гордый за сына! Нет, вам не из-за чего краснеть, брат. В таком чувстве нет ничего стыдного.
Томас улыбнулся монахине.
— Я всего лишь любящий дядя, но я слышал, что лорд Хью души в нем не чает и как он радовался, когда принес сына в семью. Поэтому я не сомневаюсь, что его отец будет гордиться им, когда услышит о его подвигах этой зимой.
Глядя на то, как он обратил взгляд на юг, Анна уже не в первый раз поймала себя на любопытстве: что скрывается в его прошлом. Томас ей нравился, но она никогда не пыталась узнать о той жизни, которую он вел перед тем, как попал в Тиндал, а сейчас словно темные облака проносились перед его глазами. Знай она больше о нем, подумалось ей, она, наверное, сумела бы как-то утешить его, чего не могла до сих пор.
— Я не перестаю удивляться, как он смог решиться на разлуку с мальчиком, пускай даже и зная, что за ним присмотрят, — снова заговорил Томас.
— Подозреваю, брат, что примерно так же, как сейчас вы уезжаете от него. Ваш долг — вернуться в Тиндал и служить там Господу. Долг лорда Хью — отправиться вместе с принцем Эдуардом в крестовый поход. Не думаю, что кто-то из вас двоих меньше печалился, расставаясь с этим милым парнишкой.
— Неужели вы не находите странным, что монах может так привязаться к ребенку? Клянусь, у меня нет желания иметь собственных детей…
— Должна ли я понимать это так, что вы не стали ничьим отцом, прежде чем прийти к нам? — Анна спросила, явно поддразнивая, но одновременно испытующе глядя на него.
— Нет, сестра, но признаюсь, дело было не в малом старании, — прямо ответил Томас на прямой вопрос и улыбнулся. Как благодарен он был судьбе за дружбу этой прямодушной монахини.
— В чем в чем, а в этом я не сомневалась.
— Но сейчас… — его глаза снова стали печальными.
— Надеть монашеское одеяние, брат, еще не значит оставить любовь. Случается, что мы уходим от мира, чтобы лучше понять все разнообразие проявлений этого чувства. — Она кивком указала на Юлиану, стоявшую, опустив голову, далеко позади барона Адама, в стороне от всех: — Вот одна из тех, кто стремится к подобному знанию.
— Вы думаете, она найдет то, что ищет?
— Дай Бог всем нам обрести то, к чему мы стремимся. — Ее задумчивый взгляд надолго задержался на монахе.
Томас посмотрел на леди Юлиану. Почувствовав это, она подняла глаза и улыбнулась. Он вздрогнул. Ее лицо светилось добротой, но глаза были такими же непроницаемыми, как в тот день, на стене, когда он решил, что она безумна.
А что, если это так? Он поежился в седле. Если предположить, что все светские и духовные лица дадут согласие, эта женщина прибудет в Тиндал, где ему предстоит, в числе прочих его обязанностей, быть ее духовником. Такая перспектива должна была напугать его, однако вместо этого ему странным образом стало даже как-то спокойно. Он улыбнулся в ответ, после чего не отвел от нее взгляда, а продолжал следить, как она снова опустила голову, словно терпеливо ожидая чего-то, что вот-вот произойдет.
* * *Когда и они, как все прочие, попрощались, барон наклонился к самому уху своей дочери.
— Ты потрясла меня, дочь, — голос Адама был тихим и хриплым.
— Я не осуждаю, отец.
Он отступил на шаг, скрестив на груди руки.
— Ты посвятила себя Богу. Как же ты можешь не осуждать?
— Мое призвание не означает, что я меньшая грешница. А как грешница я не вправе бросать камни.
— Положим, ты уже бросила. Ты предположила, что я совершил очень тяжкий грех. Осуждаешь ты меня или нет, Церковь, конечно, сурово бы меня за это покарала, — возразил он. — Потому твое обвинение так жестоко, что стоит раны от любого брошенного камня.
— Отец, я не собираюсь быть жестокой, а церковное покаяние будет таковым, какое ваш духовник сочтет достаточным наказанием. — Элинор украдкой взглянула на рыжеволосого брата Томаса, стоявшего несколько позади. У нее вырвался вздох. Бог, верно, осудит ее плотскую любовь к этому монаху, но из-за преданности, которую он явил ее семье, и любви, которую он так щедро расточал ее племяннику, она теперь любила его еще сильнее. За что ей такое испытание? Она тряхнула головой и снова повернулась к барону.
— Поскольку я еще молода, есть много грехов, искушения совершить которые я пока еще не испытала. Другие же — напротив. Никто из нас не может сказать, что он сделает, а чего не будет делать прежде, чем этот выбор взаправду встанет перед нами. Возможно, принимая трудные решения с чистым сердцем, мы заслуживаем от Бога большего снисхождения.
— Что-то в этом роде сказала бы, наверное, твоя тетка Беатриса.
— Вероятно, но вы по-прежнему отрицаете то, что я предположила?
— Голодная собака с костью в зубах — вот кто ты!
— Почему вы так говорите? Разве я вам кого-то напоминаю?
— Свою мать.
— Как вам будет угодно, — сказала Элинор, думая при этом иначе. — И насколько часто она оказывалась права, проявляя твердость?
— Часто. — Он опустил глаза, избегая взгляда дочери, — Как правило.
— Значит, и я права. Не так ли? После того как сэр Джеффри исповедался брату Томасу, вы пришли к своему старому другу и, как жест милосердия, открыли его рану, чтобы он мог истечь кровью. Ему не пришлось ни предстать перед палачом, ни погубить свою душу, лишив себя самого жизни. При таких серьезных повреждениях нет ничего особенного в том, что рана могла вновь открыться. Кто будет задаваться такими вопросами, тем более после того потрясения, которое ему пришлось пережить, когда сначала его жена, а потом его дочь по очереди признались в преступлении, совершенном им?
— Если ты знаешь, что это могло случиться, зачем обвинять меня или кого-то еще в том, что рану разбередили нарочно?
