Далия Трускиновская - Деревянная грамота
— Ну так поехали к твоему Трещале!
— Спасибо скажешь, свет! Садись!
— Куда везти-то? — спросил извозчик.
— К Денежному двору!
— Без ряды не поеду.
Томила сцепился торговаться. При этом он время от времени озирался, словно опасаясь погони. Данила же недоумевал — о том, что есть на Москве Денежный двор, он слыхивал, самому там бывать не приходилось, и далеко ли это место, и в которой стороне — он понятия не имел.
— Да будет тебе! — прекратил он торговлю. — Вскладчину заплатим. Чего время-то терять?
Для скорости понеслись по реке. Миновали Кремль и, не доезжая Яузы, Томила приказал подыматься на берег.
— Тут серебряники живут, а вот тебе примета — Троицкий храм, объяснил он Даниле. — Коли сам будешь искать, так не ошибешься. А во-он там Кошели, там кошельные мастера живут. Как разбогатеешь — приходи к ним покупать!
— А что — у вас разбогатею?
— А у нас молодцы не жалуются: денег девать некуда — кошелька купить не на что! — неожиданно съязвил скоморох и сам же расхохотался. — Да не бойся ты! Конечно, Трещала, коли по-настоящему учить возьмется, денег с тебя запросит. Так ведь и научит! Сможешь один на один выходить, государя тешить. И я за тебя словечко замолвлю, чтобы он поменьше взял.
— Ты-то как всему этому научился? Ты же скоморох! — сказал Данила, вылезая из саней.
— А раньше скоморохи ведомыми бойцами были, — ответил Томила и тоже выбрался на твердый снег. — Вон, сказывали, при царе Иване судебные поединки устраивали, и кому этого хотелось, тот челобитную подавал — мол, прошу поля! А коли кто был слаб, или женского полу, или стар, так бойца за себя нанимал, поединщика. И знаешь что умные люди сказывали? Будто бы коли одна баба на другую просила, то поединщиков им брать нельзя, а друг с дружкой самим сходиться! Вот как баб тогда уму-разуму учили! То-то волосья в стороны летели!
— Стой! Куда?! — заорал извозчик. — Ты меня шутками своими не корми, ты мне, как срядились, плати! А там уж и убирайся!
Томила пожал плечами — заговорить извозчику зубы не удалось.
Спровадив крикливого извозчика, скоморох и Данила вышли к нужному двору.
— И мы не хуже твоего Сопли тут устроились, — объяснил Томила. — Тоже на реку выход есть. Там учиться сподручно — ко льду привыкать. Там мы никому не мешаем. Эй! Отворяйте!
Скоморох ударил кулаком по забору.
— Ты, что ли? Ты бы еще до ночи прошатался! — донеслось оттуда.
— Заждались! — с превеликим удовлетворением молвил Томила.
Калитка отворилась и пес налетел на шагнувшего первым скомороха, встал ему передними лапами на грудь. Скоморох потрепал кобеля по холке, так что стало ясно — давние приятели. Данилу пес обнюхал — и, очевидно, зная слова «Не тронь, свои!», завилял хвостом. Был он немногим меньше того горбатого, которого Данила видел и слышал на Неглинке.
— Пошли в дом! — сказал обоим крепкий мужик в распахнутом тулупе, среднего роста, с красивой и густой бородой, не вороной, а того цвета, который бывает у темного соболя. — Может, хотя для вас встанет.
— А что, спит? — с беспокойством спросил Томила.
— Набрался вчера. А ведь Масленица-то на носу!
— Вот ведь дурак, прости Господи… — скоморох явственно был расстроен. Вот те и Трещала! Давай, веди к нему! И что — молодцы тоже спят?
— Как пришли из «Ленивки» — он всем еще налил. Молодцы-то просыпаются, встают…
— Сейчас всех, лба не перекрестя, кормить — и на мороз! — распорядился скоморох. — Вот ведь горе…
Мужик пошел впереди, по узкой тропке меж сугробов — к невысокому крыльцу, Томила — за ним, Данила — третьим. Оказалось, мужик крепко прихрамывал. Данила вспомнил, что толковал Семейка про необходимость многослойных онучей, и испугался — ну как всем тут ноги ломают? Решил кулачного учения избегать правдами и неправдами. Лучше пусть Богдаш — он после дедовой встряски, поди, и поумнел…
В горнице на полу спали вповалку, не разуваясь, молодцы. Из-под иного и войлочный тюфяк уполз, а он и не замечал, похрапывал, предовольный! На лавке, укрывшись тулупом, лежал еще один — и он, услышав, что дверь отворилась, сел. мутно посмотрел на вошедших, потом признал Томилу за своего, протянул: «А-а, ты…» — и рухнул спать дальше.
— Будет, вставай! — приказал скоморох. — Как я с утра стенку не строил так она по сей час не строена!
— Ты, это… там был?..
— Был. Да без толку. Боится он.
Данила поразился — любитель прибаутки, как ему по скоморошьей должности велено, сейчас Томила был краток и строг.
— А с тобой тогда кто?
— Новенького привел. Вставай, тебе сказано? Вставай, Трещала! Ты сколько до Масленицы осталось — помнишь?
— А сейчас который день?
— А сейчас тебе пятница!
— Ого?!?
— Вот те и ого! Выметайся из горницы живо, опростайся, снегом рожу протри! Рассолу в сенцах зачерпни! Я сейчас орлов будить стану!
— Может, пойду я? — спросил Данила, посторонившись, когда хваленый Трещала, пошатываясь, прошел в сени. — Не до меня тут!
— Погоди, свет, ты посмотри сперва. Это они спросонья как мокрые курицы, а я их сейчас строить начну… Пойдем, поторопим баб — они поедят, да и ты с ними заодно. На конюшнях-то вы сами стряпаете, не каждый день горячее едите, а им — каждый день и каша, и щи, да с мясом, да каши — с курами! Чтобы на льду бодро стояли!
Соблазнившись курой с кашей, Данила позволил увлечь себя на поварню, где хозяйничали две бабы — Трещалина жена Дарьица да ее мать Ильинишна. Его посадили отдельно, по Томилиному наказу наложили полную миску. Сам Томила побежал разбираться с бойцами. Понемногу они потянулись на поварню, Данила тем временем поел, поблагодарил хозяек и вышел во двор.
Теперь хотя бы из вежества следовало не удирать втихомолку, а побыть, поглядеть, может, даже чего Томиле пообещать.
Скоморох, очевидно, был сыт — сам не ел, довольно скоро выгнял бойцов на двор. Посмотрел на небо, помотал башкой и сплюнул:
— Не на лед же вас, дураков, сейчас вести!
— Тут, что ли, места мало? — удивился Данила.
— Им ко льду привыкать. Да там все размечено.
Что скоморох имел в виду, Данила понял, когда бойцы в коротких, по колено, тулупах встали в две кривые стенки, каждая — человек по пятнадцати. Расстояния между ними было сажени три, не больше.
— Равняйтесь! — приказал Томила. — Левый локоток — вперед! Чтоб как по струнке стояли! Питухи бесовы! Теребень кабацкая! Как еще крестов не пропили?!.
Стенки подтянулись, бойцы, пихаясь, встали, как надобно.
Неторопливо вышел Трещала, голова его была обмотана полотенцем.
— Чело хорошо стоит, — оценил он ближнюю к себе стенку. — Правое крыло ладно, левое — ни к черту!
Выйдя вперед, он оглядел и дальнюю стенку. Затем прошел меж ними и встал на краю, так, что скоморох с Данилой оказались напротив него.
— Шут с вами! Сходись, молодцы! — негромко велел он и махнул рукой.
— Петрушка, веди клин! — крикнул Томила. — Ну, с Божьей помощью…
Когда между бойцами оставалось шага полтора, не более, в одной из стенок произошло движение, она словно надломилась, и трое мужиков в самой середке, составлявшие чело, устремились вперед чуть быстрее прочих. Назвать это клином можно было с большой натяжкой, однако удалось на мгновение расколоть противоположную стенку.
Разом взлетели и опустились кулаки.
— Назад! Назад, сволочи! — заорал Трещала. — Не проспались! Я вас разбужу-то! Алешка, блядин сын! Петрушку упустили! Он-то проломился, а вы, сволочи, отстали!
И точно — противоположная стенка, подавшись под натиском чела и расколовшись, Петрушку-то пропустила — да и едва за ним не сомкнулась, отрубая бойца от товарищей.
— Это — клин? Клин это? Погибель это ваша! Позор это ваш! Посрамление это ваше! За такой клин пороть надо! — добавил Томила со всей возможной яростью.
Стенки разошлись.
— Вдругорядь! — приказал Томила. — Раньше времени не вылезать! Как крикну — ломи! — так и выходи в клин!
— А вы — не мешайте, — велел другой стенке Томила. — Сейчас перед клином чуток расступитесь, пусть у них хоть раз правильно получится.
Данила смотрел во все глаза. Такое он видел впервые. Стенки сошлись вдругорядь.
— Ты что топчешься? — покрикивал на бойцов Томила. — Ногай, это я тебя учу! Это тебе на снегу, брат, хорошо топтаться! На Москве-реке вприскользь продвигаться придется, ног не отрывая! Хорош ты тогда будешь! Алеша! Бойчее!
До десяти раз сходились стенки — сперва учились клином продавливать противника, потом — расступаться и вновь смыкаться, чтобы успел выскочить надежа-боец.
С каждым разом Трещала все более и более трезвел. Наконец сорвал полотенце, под которым оказалась примотанная к дурной голове квашеная капуста, утерся им и швырнул в снег:
— Бабы подберут! Эх, нам бы еще деньков с пять! Кабы Бугая не сманили!..
