Валерий Введенский - Мертвый час
– У Красовской старичок был, клакер[133]…
– Кто-кто? – снова удивился незнакомому слову «бестолковый».
Фрелих ткнул его локтем в бок, чтоб заткнулся.
– Клакер… Ну подсадной в публике. Первым вскакивает, громко хлопает в ладоши, кричит что есть сил: «Браво!»
– Сигары курит?
– Еще как. Даже во время спектакля из зубов не выпускал. А уж за кулисами…
– Звать как?
– А я знаю? Старичков не жалую. Еще помрут на мне, хи-хи…
Кораллов, снова увидев в своем номере сыщиков, замахал руками:
– Нет, больше разговаривать не стану. Сыт по горло вашими инсинуациями.
– Чем-чем? – не понял «бестолковый».
– Наветами, подозрениями, оскорблениями…
– Один лишь вопрос, – не обращая внимания на возражения, уселся на прежнее место Фрелих. – У Красовской был…
Вот, черт, не записал незнакомое слово, а оно бац – и вылетело.
– Квакер, – подсказал «бестолковый».
– Во-во, – обрадовался Фрелих. – Хотелось бы фамилию ква-ква этого.
– Во-первых, клакер, а во-вторых, неужели его подозреваете?
– Почему нет?
– Столбовой дворянин, – пояснил Кораллов.
– Но курит сигары…
– И что? Я тоже…
– Вот ты и сознался, – обрадовался «бестолковый».
– Помолчи, – взмолился Фрелих. – Назовите фамилию или, клянусь, арестую вас и отвезу в Петербург.
– Вот это по-нашему, – похвалил агента из Питера напарник.
– Князь Тарусов.
Дмитрий Данилович прибыл первой машиной и, не заходя к семье, отправился в арестный дом. На этот раз князь не стал утруждать себя получением разрешения, а, как и все, заплатил надзирателю.
– Сами сюда засадили, сами явились вызволять? – ехидно поприветствовал Тарусова Глеб Тимофеевич. – Какая выгодная у вас работенка, без куска хлеба никогда не останетесь. Помощники, часом, не нужны? А то я на подобные каверзы мастер.
Сидел Четыркин в той же комнатке, из которой три дня назад князь вызволил Урушадзе.
– Сам пока справляюсь. Надеюсь к вечеру и вас выпустить на свободу.
– Даже так? Неужели выяснили, кто облигации мне подкинул? Я-то теряюсь в догадках…
– Говорите, подкинули? Значит, вину не признаете?
– Пардоньте, не понимаю. Обещаете выпустить, а сами грабителем считаете?
– Я намерен объяснить ваши действия пьяным состоянием: не помня себя, пошли в кабинет графа, сломали замок, стреляли шутки ради из револьвера, выкинули из окна кресло, спрятали облигации…
– Как бы я умудрился? Кабинет графа и всех присутствовавших тщательно обыскали.
– Черт, об этом я не подумал. Ладно, ерунда. Главное, что все облигации на месте. Да-да, не удивляйтесь, их две и было.
Вчера после заседания Лиза переписала номера с листочков, найденных у Четыркина, а камердинер Дмитрия Даниловича отнес сей документ Сашенькиному брату Николаю Стрельцову. Уже вечером князь получил от него записку, в которой сообщалось, что триста девяносто восемь облигаций из списка были проданы еще в феврале.
– Так что ущерба никакого…
– Тогда меня в лжесвидетельстве обвинят.
– А вы скажете, что Урушадзе спьяну вам привиделся. Ну что? Готовы сделать признание? Я после завтрака иду к прокурору возвращать поручительство. Могу и ваше дело обсудить. Уверен, что после вашего признания его передадут в мировой суд. А там сразу отпустят.
– А мое честное имя?
Князь пожал плечами, мол, о глупостях беспокоитесь.
– Нет, спасибо, князь. Лучше здесь посижу, подожду, пока полиция выяснит, кто мне пачку резаной бумаги подкинул. Это ведь несложно. Достаточно допросить вас. От кого вы про нее узнали, а?
Дмитрий Данилович до начала разговора пребывал в уверенности, что грабителем является Четыркин. Но раз вину свою отрицает, следует переговорить с Ниной. А вдруг она сверток и подкинула? Однако Четыркину про падчерицу говорить не стал:
– Записку из зала получил.
– Надеюсь, не выкинули? Покажите-ка. Вдруг автора по почерку узнаю.
– Затерялась. Столько бумаг…
– Понимаю. Раз уж вы мой адвокат, позвольте вас просьбой обременить: загляните к Волобуеву, попросите его меня навестить. И чтоб побыстрее.
– Позволю напомнить, ваш предшественник по этой камере тоже искал встречи с графом. Но он так к нему и не зашел…
– Скажите графу, что дело важное. Очень важное. А если заупрямится, припугните, мол, иначе Глеб Тимофеевич наш с ним вчерашний разговор следователю перескажет.
– А мне перескажете?
– Возможно, но только после разговора с графом. Так что, как освободитесь от прокурора, заезжайте.
– Добрый день, – поприветствовал Дмитрий Данилович кухарку Четыркиных Макриду. – Хозяйка проснулась?
– Тише, князь, барыня спит. До полуночи лампу жгла, комнату шагами мерила, все за Глеба Тимофеевича переживает… Вот горе-то…
– Как проснется, передайте, что Четыркина я посетил. И еще раз к нему зайду. А вот завтрак Глеб Тимофеевич просил не приносить…
– Как? А я тут стараюсь…
– Говорит, не голоден. Зато коньячку был бы не прочь.
– Барыня не позволит.
– Значит, попрошу графа Волобуева, чтоб прихватил. Глеб Тимофеевич его очень ждет. Нина встала?
– Тоже нет. У барышни сон молодой, обычно до полудня не встает…
– Нет, я не сплю, книжку читаю, – отворилась дверь, и в кухню в халате вышла Нина, за ней, виляя хвостиком, проник Тузик.
– Здравствуйте, Нина, – поцеловал девушке ручку Дмитрий Данилович. – Хочу с вами поговорить.
– Слушаю.
Дмитрий Данилович выразительно покосился на Макриду. Та замахала рукой:
– Выйти не могу, булочки в печи. Сами в сад ступайте. И Тузика прихватите, не дай бог барыню разбудит.
Однако у Тузика имелись планы поинтересней. Загнав на яблоню Обормота, который проснулся как ни в чем не бывало, пес нырнул под забор и присоединился к стайке местных барбосов, бегавших по городку за лохматой шавкой.
Нина с Тарусовым уселись на скамейку, на которой обычно читал свои газеты Четыркин.
– Я защищаю вашего отчима…
– Чем страшно меня разочаровали, ваше сиятельство. До вчерашнего дня я вами восторгалась. Вы представлялись мне этаким Робин Гудом, спасителем несчастных, защитником обиженных, последней надеждой несправедливо обвиненных. А вы всего лишь алчный крючкотвор. За какую-то тысячу согласились обелить мерзавца…
– Нина, я знаю, отчима вы не жалуете…
– Ненавижу.
– Но даже Четыркин имеет право на защиту. И я, как его поверенный, обязан задать вам вопрос: это вы подложили ему облигации?
– Я обязана отвечать?
– По правде говоря, нет. Но этот же вопрос я задам вам в суде…
– Значит, там и встретимся…
– Нина…
Девушка, не оборачиваясь, ушла.
После завтрака в кругу семьи Тарусов отправился к Волобуевым. Проходя по их саду, он снова наткнулся на Марию Дмитриевну.
– Митенька, как славно, что заглянули. Вы не знаете, что с Асей, что с Авиком? – спросила с надеждой графиня.
Тарусов развел руками.
Мария Дмитриевна заплакала. Пришлось присесть к ней на скамейку.
– Авик Красовскую не убивал… – сказала она, утерев слезы платком. – Я знаю, кто это сделал.
– И? – спросил Тарусов с придыханием.
– Поклянитесь, что если Авику с Асей удастся скрыться, вы никому, слышите, никому не скажете…
– Клянусь.
– Красовскую убил мой муж. Подозреваю, что из-за сифилиса, которым та его наградила.
– Он вам признался?
– Нет, у нас не те отношения. Петюня сообщил. В вечер убийства Андре неожиданно отправился в Петербург, якобы на встречу с вашим тестем. На самом деле Петюня высадил его на Артиллерийской…
Евгений давно подметил, что Нина проявляет к нему интерес, лишь когда ей что-то нужно от него. Подобное отношение юношу задевало, но очевидный вывод и неизбежное решение он гнал от себя. Ведь Нина так ему нравится!
– Жако, милый, как я рада вас видеть, – вместо обычного «здравствуй» ласково, нараспев произнесла девушка.
– Здравствуйте, Ниночка.
– Давайте присядем.
Они прошли к скамейке.
– Жако, у вас, случайно, нет трех рублей?
– Случайно есть, – пошутил Женя.
– Одолжите. Очень-очень надо.
– Что-то хотите купить?
– Вам соврать или правду? Нет, вам врать не буду. Потому что вы – самый лучший, самый милый и хороший. Мне опять надо в Петербург.
– Как? Опять? Но мы договорились пойти в Верхний парк…
– Говорите потише! У maman в спальне открыто окно, вдруг услышит? Про парк помню, но… у меня обстоятельства изменились. Надо снова встретиться с тем человеком…
– С каким?
– Что в прошлый раз.
– Погодите. В прошлый раз вы ездили к даме, с которой… – Евгений смутился и опустил глаза, – с которой ночевал Урушадзе…
– Нет, я соврала.
– И к кому вы ездили?
– Жако, не спрашивайте. У женщины должны быть тайны. Женщина без тайн словно прочитанная книга. Ее, конечно, могут и перечитать, но, скорей всего, закинут на антресоль. В общем, мне надо ехать, а денег, как обычно, нет. Одолжите, умоляю… И побыстрей. Надо улизнуть, пока maman не проснулась.
