Валерий Введенский - Мертвый час
Дмитрий Данилович быстро нащупал дыру в подкладке и вытащил пачку облигаций, перевязанных бечевкой, а также несколько листков, на которых были переписаны их серии и номера.
– Позвольте посмотреть, – увидев знакомые листки, встала с места Мария Дмитриевна.
Графиня вышла к свидетельскому месту:
– Это почерк покойного батюшки, генерала Масальского. Облигации принадлежали ему, а после его смерти перешли к моему брату. Мой муж всего лишь опекун.
– Я не знаю, как они попали в портфель. Мне их подкинули, – стал уверять ее Четыркин.
– Всегда знала, что вы негодяй, – оборвала его Волобуева.
Тарусов кинул победный взгляд на Лизу. Та поощряюще улыбнулась.
По окончании заседания Дмитрий Данилович принимал поздравления – как и предполагал прокурор Михаил Лаврентьевич, процесс с участием поверенного Тарусова вызвал интерес и у публики, и у прессы. В коридоре стайка репортеров и завсегдательниц Окружного суда облепила Диди со всех сторон. С довольным видом он отвечал на вопросы и раздавал автографы.
Сашенька всегда радовалась успехам мужа, но сейчас пребывала в смешанных чувствах. Да, победа, но какой ценой – подзащитный вместо грабежа подозревается теперь в убийстве. Нет! Подозревается – неудачное слово. Сбежав из суда, Урушадзе в нем расписался.
– Ваше сиятельство! – раздался сзади знакомый голос.
Княгиня обернулась – Крутилин.
– Рад вас видеть, – поприветствовал Сашеньку начальник сыскной полиции. – Скажите, Александра Ильинична, а князь Урушадзе курит сигары?
– Нет, он вообще не курит.
– Плохо, ой, как плохо.
– С ума сошли? Курить очень вредно. Диди вон как кашляет…
– Я не про здоровье. Плохо, потому что убийца Красовской, мы это знаем наверняка, курит сигары.
– Значит, Урушадзе не убийца?
– Узнаем, когда поймаем. Всего хорошего, княгиня.
– Постойте, Иван Дмитриевич, сигары курит тесть Урушадзе, граф Волобуев.
– Кто их только не курит…
– А вы знаете, что четверть века назад Волобуев хотел жениться на Красовской?
– Да вы что!
– Иван Дмитриевич, – к Сашеньке и Крутилину подбежал помощник Тарусова Выговский. – Кое-что вспомнил. Думаю, это имеет отношение к убийству.
Прокурор Гаранин даже не кивнул оппоненту. Нехорошо сверкнул карими глазами в его сторону и свернул в противоположную. Дмитрий Данилович нарочно его окликнул:
– Михаил Лаврентьевич.
Гаранин с презрением и брезгливостью повернул голову.
– Когда можно забрать мое поручительство? – с улыбкой спросил Тарусов.
– Шутите? – сквозь зубы процедил прокурор.
– Какие шутки? Мой подзащитный оправдан…
– Ваш подзащитный – убийца.
– Позвольте, – явно играя на публику, возразил Дмитрий Данилович. – Во-первых, сие не доказано, во-вторых – поручительство я внес по другому делу, которое вчистую выиграл.
– Завтра. Приходите завтра.
Когда поклонницы и репортеры разошлись, к Тарусову подошла Четыркина.
– Князь, мой муж арестован.
– Сожалею.
– Глеб не виноват. Говорит, что не крал…
– Господин прокурор во всем разберется…
– Смеетесь? Сами его целый день мордой об стол возили… Прокурор ни на что не годен. Прошу, нет, умоляю, станьте защитником мужа.
– Извините, не могу, это неэтично. Именно я поспособствовал его аресту.
– Заклинаю, возьмитесь. Гонорарий будет щедрым. Вот аванс.
Четыркина достала из ридикюля десять сторублевых купюр и протянула князю. Сумма была внушительной, и Тарусов дрогнул:
– Ладно. Все равно завтра ехать в Ораниенбаум.
Малышка Жаклин бросилась Выговскому на шею:
– Тохес! Так рано? Ой, и Иван Дмитриевич.
Крутилин покраснел.
– Вдвоем желаете? – уточнила вертихвостка.
– Нам поговорить, – строго сказал начальник сыскной полиции.
– Поговорить стоит столько же…
– Ты лучше сядь, Жаклинушка, – приказал Крутилин. – И расскажи, откуда у тебя этот кринолин.
– Приобрела по случаю. Актриса, что жила поблизости, съехала, а старые платья побросала…
Дуся Саночкина запросто могла отгавкаться от целого села. Потому запиралась долго, до очной ставки с Жаклин.
– Ах ты дрянь, – закричала, увидев проститутку, Дуся. – Бархатное тебе за сорок рублей уступила, а ты вон как благодаришь!
– Хватит, – оборвал дворничиху Крутилин. – Голова от тебя ужо болит. Сама актрису убила? Или с мужем?
Дуся вскочила и кинулась на Ивана Дмитриевича с кулаками:
– Ах ты чуваша проклятый! Да как твой рот поганый на такое открылся…
Мужика Крутилин приструнил бы боксом, но вот с бабой стушевался. Хорошо, Яблочков с Выговским бросились на помощь, схватили дворничиху и привязали к стулу.
– Говорят, не муж ее бьет, а она его, – прокомментировала сценку малышка Жаклин.
– А ты свободна. Езжай домой, – гаркнул на нее Яблочков.
– Какой невоспитанный, – поднялась девица. – До скорого, мальчики.
Выговский с Крутилиным, не поднимая глаз, кивнули.
Саночкина не унималась:
– Орлы, герои, старицу заломали…
– Ты убила? – съездил ей по лицу Яблочков.
Дуся притихла буквально на секунду, а потом заголосила:
– Простите дуру, не убивала, платья в леднике[130] нашла…
– Почему в полицию не заявила? – перекрикивая стоны и плач, спросил Крутилин.
– Я что, умалишенная? – с ходу успокоилась Дуся. – Вы их сами продали бы, без меня!
Помучив с полчаса, Саночкину отпустили. Вызвали Маланью Варфоломееву, которая признала платье, что купила Жаклин. В нем Красовская выходила на сцену в образе Джульетты.
– Итак, дело раскрыто, – подытожил Иван Дмитриевич. – Сомнений никаких. Урушадзе убил Красовскую, спрятал тело в сундук, кринолины мешали, вот он их в подвал и сбросил.
– Значит, отпустите? – с надеждой спросила Маланья.
– И тебя, и кавалера, – обрадовал ее Крутилин. – Антон Семенович, Урушадзе по-прежнему ваш клиент?
– Думаю, да.
– Если вдруг заявится к князю, пошли за мной. И задержи до приезда…
– Постараюсь, – пообещал Выговский.
Когда Антон Семенович распрощался и ушел, Крутилин многозначительно посмотрел на Яблочкова:
– Круглосуточное дежурство у дома? – понял Арсений Иванович.
Иван Дмитриевич кивнул.
Мария Дмитриевна предложила Сашеньке и Тане возвращаться в Ораниенбаум в ее карете. Всю дорогу графиня переживала из-за Аси. На подъезде к Ораниенбауму, уже у самых ворот, Татьяна задремала, и Мария Дмитриевна, перейдя на шепот, переменила тему:
– Если быть честной, смерти Красовской я очень рада. Поделом ей. Кабы бы не она, у нас с Андре сложилось бы по-другому. Но он, даже лаская меня, думал о ней и называл Катенькой, – не сдержала слез графиня. – Как только она смела явиться на Асину свадьбу!
– Вероятно, граф не знал, на ком… как звать того, что с парохода упал?
– Мызников, – напомнила графиня.
– На ком Мызников женат. Пригласил армейского товарища, а вышел конфуз, – предположила Сашенька.
– Все он знал. А Мызников та еще свинья… Это он напоил Мишину лошадь.
– Зачем?
– Мызникову поднесли бокал с шампанским, он пригубил, вкус ему, видите ли, не понравился, вот и вылил в ведро, из которого лакала кобыла. Не сомневаюсь, из-за этого и понесла.
Сашенька пожала плечами: лошади бокал шампанского – что слону дробина!
Мария Дмитриевна была столь добра, что довезла Тарусовых до самого дома. Женя с Володей выбежали встречать своих.
– Эй, барчук, – окликнул Евгения кучер Петюня. – Приглядишь за лошадьми? Я на минутку, с родителями поздоровкаюсь.
Евгений с гордостью взялся за уздцы, а кучер, к немалому удивлению Сашеньки, зашел в сад через калитку и направился к сараю, в котором жили Мейнарды.
– Как тесен мир, – сказала она Волобуевой. – Не знала, что Петюня их сын.
– Он им не сын, – строго произнесла графиня. – Мейнарды взяли его из Воспитательного дома.
Продажная любовь и внебрачные связи чреваты не только венерическими заболеваниями, но и нежеланными младенцами. Чтобы несчастные матери их не убивали, в царствование Екатерины Второй в Петербурге открылся Воспитательный дом, куда можно было анонимно сдать ребенка. Но таких детей было слишком много, персонала и помещений не хватало, потому воспитанников пристраивали в крестьянские семьи на откорм и воспитание за плату. Не брезговали подобным «промыслом» и немецкие колонисты…
Одетый в пестрый жилет с застежками доверху, Герман Карлович встретил приемного сына холодно, зато пожилая супруга его прослезилась, и на смеси русского с немецким предложила чай с Koffeekuche[131]. Кучер посмотрел на хозяйку, но Волобуева выказала на лице неудовольствие. Пришлось Петюне пирог забирать с собой.
В портфеле Глеба Тимофеевича вместо четырехсот облигаций было обнаружено всего две, остальные листы были вырезаны из бумаги. Однако номера обеих настоящих облигаций нашлись в списке, сделанном когда-то генералом Масальским. И полицмейстер Плешко решил провести у Четыркиных обыск, чтобы найти недостающие. Напрасно Глеб Тимофеевич умолял спросить об их судьбе графа Волобуева. Полицмейстер после фиаско в суде был зол и настроен решительно. Сашеньку и Матрену пригласили в качестве понятых.
