Охота за наследством Роузвудов - Рид Маккензи

В мгновение ока он становится лукаво-высокомерным.

– Между прочим, в мире меньше процента людей с серыми глазами. Это суперредкий цвет.

Редкий. Это слово поражает меня, как будто в последние несколько дней оно перестало существовать, и Лео, небрежно обронив его, напомнил мне о том, что оно никуда не делось.

– Раньше я считала себя чем-то особенным, чем-то редким.

Я не знаю, откуда это взялось. Меня охватывает смущение, но внезапно я оказываюсь спиной к нему и лицом к залу и понимаю, что он закрутил меня. Я смеюсь и снова утыкаюсь в его грудь.

– Ты говорила, что это благодаря бабушке.

Я думала, он не слушал мою надгробную речь.

– Да, я это говорила. С того самого дня, когда она научила меня шить, я чувствовала себя так, будто смогла бы сделать все, что захочу, стать тем, кем захочу, потому что она верила в меня. И пока я росла, мне казалось, что, если я буду безупречной в ее глазах, она будет считать меня такой всегда. – Я не знаю, почему говорю это, не знаю, почему мне легче быть самой собой, когда я маскируюсь под кого-то другого. – Думаю, теперь, когда она умерла, я больше не чувствую себя чем-то редким или чем-то особенным. Я чувствую себя потерянной.

Его рот приоткрывается, а взгляд смягчается. Между нами повисает напряжение из-за моих слов, и я пытаюсь придумать, что бы добавить, что-нибудь легкое, чтобы нарушить это тяжелое молчание.

– Ну, моя фамилия все равно действительно встречается редко. – Я выдавливаю из себя смешок. – Знаешь, что мне всегда казалось странным? Весь этот город полон роз. Но Роузвуд – это дерево [15]. Притом чрезвычайно редкое. Его древесину больше нельзя достать, поскольку рубить эти деревья запрещено законом.

– Знаю, – отвечает он, и его голос звучит хрипло. – Я хорошо разбираюсь в растениях, ведь я, как-никак, работал в саду.

– Шшш! – шепчу я, не осознавая, как близко придвинулась к его губам, пока его глаза широко не раскрываются. – Жан-Луи никогда бы не занимался садом.

Лео смеется, и это такой чудесный звук, что весь окружающий мир словно исчезает, и вместе с ним сходит на нет и моя чрезмерная откровенность. Музыка становится тише, и он наклоняет меня так низко, что, не будь мои волосы заплетены в косы и уложены в узел, кончики кудрей мели бы сейчас пол. Я невесома, я бесконечна на его сильной руке, поддерживающей меня. Просто жить. Я запрокидываю голову и закрываю глаза, смеясь вместе с ним.

Может быть, это и есть то, чего хотела бабушка. Чтобы я почувствовала вот это, чем бы оно ни было. Я хочу, чтобы это никогда не кончалось. Может быть, это и значит быть по-настоящему счастливой. Чувствовать, что ты живешь полной жизнью.

Я открываю глаза и вижу свет, отражающийся от зеркального шара. Он сияет, наблюдая за нами, как большая всеведущая луна. В ушах звучат слова из бабушкиной подсказки.

У меня перехватывает дыхание.

– Лео! – потрясенно выпаливаю я, выпрямившись так стремительно, что наши головы едва не ударяются друг о друга. Я с бешено колотящимся сердцем хватаю его за плечи.

– Что? – с беспокойством спрашивает он. – Тебе не понравилось?

– Нет, это было прекрасно. – Я улыбаюсь, чувствуя себя так, будто от радостного волнения могу взмыть в воздух и улететь, так что я хватаю его за руку, чтобы этого не произошло, и сплетаю его пальцы со своими. – И я знаю, где это. Знаю, куда бабушка поместила подсказку.

Глава 19

У Лео округляются глаза.

– Ты знаешь?

– Думаю, да! – Я отстраняюсь от него и тащу прочь с танцпола. – Пошли.

– Может, сначала скажем остальным?

– Мы отправим им сообщение.

Нам нельзя терять время, тем более что я замечаю дядю Арбора, ведущего светскую беседу с мистером Хейвортом. Если журналист узнает меня, то наверняка напишет что-то вроде: «Лили Роузвуд явилась без приглашения на Бал Гиацинтов, продолжив череду испорченных ею вечеринок».

Решительно шагая, я веду Лео обратно в коридор и теперь, когда мы очутились подальше от дяди, наконец выдыхаю. Затем поворачиваюсь к Лео и…

И замираю, увидев мать Куинн, входящую с улицы. Она останавливается прямо перед нами.

– Надеюсь, вы отлично проводите время, – говорит она, обращаясь к Лео.

Он бормочет «спасибо», сделав свой голос на октаву ниже. Я молча киваю, боясь выдать себя. Лиз с ослепительной улыбкой заходит в бальный зал.

– Мы едва не спалились, – выдыхает Лео.

– Спасибо вам, дешевый краситель для волос и маска, – говорю я, подавив ухмылку, и иду, ускоряя шаг, пока мы не останавливаемся перед дверью бального зала «Хедера».

Я подныриваю под бархатный канат, и Лео делает то же самое, предварительно убедившись, что вокруг никого нет. Я нажимаю на дверь ладонью, и она отворяется.

– Это здесь? – спрашивает Лео, когда мы заходим внутрь. Запах опилок смешивается с цветочным ароматом, который в «Плюще» витает повсюду. В отличие от бального зала «Голдчайлд» здесь нет столов и стульев, комната пуста, не считая строительных инструментов на полу. Люстра здесь не горит, но зал полон золотого сияния заката, поскольку окна от пола до потолка выходят на океан.

А на дальней стороне зала стоит стремянка. Прямо под сверкающим шаром, свисающим с потолка.

– Бабушка сказала: «А теперь обрати свой взор к морю». – Я показываю на океан. – «Где луна целует волны» – вот только это не луна. Подсказка находится в зеркальном шаре, – говорю я Лео, сдвинув маску наверх и чуть ли не пробежав по залу. – Бабушка знала, что в этом зале никого не будет, поскольку здесь еще несколько месяцев будет идти ремонт. Это идеальный тайник, и нам надо каким-то образом спустить его.

– По-моему, он на чем-то висит. – Лео сдвигает маску наверх и, прищурившись, смотрит на шар.

– Я попробую подняться туда. – Я хватаюсь за перекладину стремянки и начинаю взбираться по ней. – Подержи ее, чтобы она не опрокинулась.

Он хватается за края стремянки, и я поднимаюсь все выше. Мои золотистые туфли на каблуках затрудняют подъем. Нога соскальзывает с перекладины, и я прижимаюсь к холодному металлу с колотящимся сердцем.

– Спускайся! – кричит Лео, стоя внизу, по меньшей мере в десяти футах от меня. – Это небезопасно. Давай я поднимусь.

Я сбрасываю туфли. Он крякает, когда одна из них попадает в него.

– Извини, но я уже почти добралась. И не заглядывай мне под юбку!

– Я и не заглядываю! – отвечает он, но звучит неубедительно.

Я уже почти на самом верху, но по-прежнему не могу дотянуться до зеркального шара. Я ступаю на следующую перекладину. Ноги дрожат.

– Лили! – говорит Лео, и в его голосе, доносящемся издалека, звучит страх. – Будь осторожна!

– Спасибо, ведь я даже не пыталась быть осторожной, пока ты мне не напомнил. – Я хватаю шар и чувствую гладкую и твердую поверхность под пальцами. Он свисает с крюка, и мне приходится напрячь все силы, чтобы снять его. Но он слишком велик, чтобы поставить его на верх стремянки. Чтобы отвинтить крышку, мне придется спустить его.

Как и в случае с картиной, я не могу представить, каким образом бабушка могла подняться сюда. Должно быть, ей кто-то помогал, вероятно, тот же человек, который отправил письма и спрятал остальные подсказки. В кулинарии у меня мелькнула мысль, что это может быть Фрэнк, но нет, он наверняка не стал бы взбираться на стремянку высотой в двадцать футов.

По спине у меня пробегает холодок. Тогда кто?

Я не могу найти ответ на этот вопрос. Я обхватываю шар одной рукой, а другой хватаюсь за перекладины, медленно спускаясь. Это тяжело, и по моей спине течет пот, несмотря на холодный воздух, дующий из кондиционера. Ладони тоже вспотели и стали скользкими, и мне кажется, что гладкий стеклянный шар вот-вот выскользнет из хватки.