Николай Норд - Яичко Гитлера
— В моей душе есть нечто такое, что я принес еще из Ленинграда, — вернувшись на свое место и отхлебнув из бокала, начал свое повествование он. — Все началось с моей любви к Ксении, хотя, преддверием ко всему этому было, пожалуй, мое знакомство с Федотовым. Когда я приехал в Ленинград поступать в институт, то, не успел сойти с поезда, как столкнулся на перроне с мужичком лет пятидесяти, невысокого роста, крепким таким, по виду — бурятом или монголом. На груди у него табличка висела — «Сдаю жилье». Я хотел, было, пройти мимо, полагая, что институт даст мне место в общаге, но он словно загипнотизировал меня своими черными глазами — есть в нем что-то такое. Я и остановился, рот открыл, заговорил.
Спросил его — что, мол, почем? Тот сразу признал во мне абитуриента, спросил — откуда? Из Новосибирска, отвечаю. Бурят говорит, что знает этот город, хороший город, люди в нем хорошие, неиспорченные, ученые в Академгородке известные живут — академик Лаврентьев, там, другие, спортсмены хорошие — команда «Сибирь» хоккейная, боксер молодой, но уже известный — Николай Север. Я ему говорю, мол, Север мой лучший друг. Монгол: «Да ну?» Я ему: «Мамой клянусь!» Он говорит, в таком разе, мол, квартиру тебе своего брата бесплатно сдам на время экзаменов, на северах тот калымит, не скоро вернется. Это пока я с общагой не определюсь, все равно, мол, там мест на всех абитуриентов не хватит. Одно условие поставил — никого туда никогда не водить и цветочки дома поливать, а то ему, вроде, некогда мотаться из одного конца города в другой.
Это, как ты, наверное, понял, и был Федотов Харитон Иринеевич, так мы с ним и познакомились. Квартира, куда он меня вселил, была двухкомнатная, полногабаритная, и для меня, привыкшего к тесноте, хоромами показалась. Цветов там действительно было много, да таких редких которых я никогда не видывал. На самом деле, это оказывается, такие карликовые деревца были. Но не это в нашем знакомстве было тогда главным. Понимаешь, я по конкурсу в ЛЭТИ не прошел. Собирался уже уезжать, а ключи он мне наказал, если что, ему привезти в зоологическую лабораторию Академии наук, где он завхозом работал. Я и приехал, а там, оказывается, лаборатория размещалась в бывшем буддийском дацане, ну, не важно, короче, нашел его. Он порасспросил про мою беду, почему уезжаю, взял мой аттестат, все остальные документы и наказал ждать его до завтрашнего вечера.
Николай, слушавший своего пленителя вполуха, тем временем напряженно размышлял, что бы такого можно было предпринять, чтобы получить свободу. Мысли крутились в его голове, как лихо закрученные футболистом мячи, но реальных задумок пока не находилось. С досады он даже выплюнул сигарету.
— Зачем же мусорить? — терпеливо заметил Васильев. — Сказал бы, я б пепельницу подставил.
Он поднялся, поднял с пола окурок и затушил его в пепельнице. Потом прошел к окну, приоткрыл занавеску и некоторое время напряженно смотрел в темень в сторону кладбища. Затем посмотрел на часы на руке и сверился с настенными, где стрелки уже близко подходили к одиннадцати.
— Что ж ты замолчал, продолжай, — как можно спокойнее сказал Николай, которого душили спазмы ярости и безысходности. Ему казалось, что в данном случае наиболее разумным будет тянуть время, авось он что-нибудь да придумает или ситуация поменяется.
Володя повернулся и сел на подоконник:
— Да, пожалуй, надо успеть все тебе рассказать — времени у нас действительно осталось немного.
— Сколько? — насторожился Николай.
— К двенадцати ночи мы должны все закончить, Коля.
— Что потом?
— Потом? Ксения уедет, а насчет тебя мы решим после нашей беседы, — пожевав губами, неопределенно ответил Васильев.
— Ну, давай, говори дальше.
— Так вот, к вечеру следующего дня Федотов вернулся и сказал, что я зачислен в институт. Как он этого добился — объяснять не стал, но я понял, что этот человек — сила. Еще он сказал, чтобы я об этом нигде не распространялся и, вообще, о знакомстве с ним никому ни гу-гу. Я не знал, как его благодарить, но он сказал, что сейчас ему ничего не надо, но если что, сам ко мне обратится. Еще сказал, что если будут другие какие-то затруднения, чтоб обращался без стеснения, а квартирой могу пользоваться, сколько хочу, мол, брат на Север умотал на многие годы.
Но мне было неудобно бесплатно пользоваться этим жильем, ведь стипендию я первый семестр не получал, пользовался теми деньгами, которые привез с собой, и, как только появилась возможность съехать в общагу, так сразу и сделал. И Харитон Иринеевич на несколько лет исчез из моего поля зрения.
Но потом в моей жизни появилась Кира, я ее долго добивался, пока мы не поженились, а что за жизнь в общаге? И я пошел снова к Федотову. Он без разговоров отдал мне ключи от все той же квартиры, сказал, что и за аренду брать не будет, только чтобы сами с ЖЭУ рассчитывались. Мало того, предложил мне денег на семейное обустройство, и сказал, что будет кредитовать всегда, сколько надо, чтобы смело обращался. Я, конечно, не отказывался, не хотел, чтобы такая девушка, как Кира, в чем-то нуждалась, хотел сделать ее жизнь со мной счастливой, тем более что она мне досталась с таким трудом — ведь у нее была тьма поклонников.
— Так вот когда ты стал продаваться, Вова! — заметил Николай, у которого на поддержание разговора уходили километры нервов.
— Да, я тогда тоже насторожился — к тому времени я уже окончательно допер, что Федотов не простой человек и что лучше вовремя отказаться от него и его благодати и попытаться как-то самому пробовать обустраиваться, может, параллельно работать где-то. Но на вечернее отделение, чтобы куда-то устроиться, я перейти не мог — это означало бы потерять контроль над Кирой. Мы же учились в одной группе, и теперь я ее еще не только днем, а еще и по вечерам бы тоже не видел. А Кира для меня — все, не тебе говорить. Я не знал, что делать. Помощи больше ждать было неоткуда — матери хватало заработка лишь на себя да прокорм Толика, он еще в школу ходил. А Кира, ты это знаешь — та, вообще, была сирота. Да если бы у нее даже и были бы богатые родители — разве я б осмелился что-то тянуть с нее?
— Ты мог бы написать мне, я бы помог.
Что-то дрогнуло в лице Володи, когда он ответил:
— Ты мне и так дал прилично, когда я поехал поступать, и к тому времени я еще не отдал тебе старый долг. Да и помог бы ты мне еще разок, ну потом другой, но разве стал бы тянуть меня и мою семью постоянно? Нет, это был не выход. Я попал в замкнутый круг, и это угнетало меня.
Но однажды, когда я брал у Федотова деньги в очередной раз, я прямо спросил его, почему он печется обо мне, что ему от меня надо? Тот сказал, что, возможно, никогда и ничего ему от меня не понадобится, но, может, когда-то потребуется что-то такое, за что цена будет стоимостью в человеческую душу. При этом он улыбнулся, вроде как пошутил, но по его глазам я понял, что он говорит очень даже серьезно. И тогда я ответил, что готов сделать все что угодно, но в пределах закона. Федотов снова улыбнулся, но теперь явно с сарказмом и сказал, что он не какой-то там злодей, чтобы за мою несговорчивость гнать меня взашей из квартиры и требовать возврата долгов, но придет день, когда я сам приду к нему и предложу свою душу.
Эти слова его я запомнил накрепко и теперь жил в напряженном ожидании чего-то страшного. Но что я мог поделать? Конечно, в неопределенном будущем я думал с ним рассчитаться и регулярно записывал все свои долги. Но пока продолжал, скрепя сердце, пользоваться его помощью и с великой надеждой смотрел на свет в конце туннеля — на тот день, когда мы с Кирой окончим институт, уедем из Ленинграда, подальше от Федотова, и сможем начать жить самостоятельно.
И все шло к этому, но тут, как гром среди ясного неба, случилось это наваждение: Кира влюбилась в Сашку Абдуллаева — артиста из Ленкома, известного хлыща и забулдыгу. Помнишь, он был весьма известен лет пятнадцать — двадцать назад? Мы же с тобой в одиннадцатом классе вместе на фильм ходили — «Человек-акула», где он в главной роли снялся — народ валом валил, билетов нельзя было достать.
Николай безмолвно кивнул.
— Тот еще красавчик гребаный был! — продолжил Васильев и грязно выругался. — Но, признаться, очень популярный, особенно у девушек, вот и вскружил бедной Кирюше голову. Когда я узнал — чуть не сдох, сердце рвалось, но виду не подал, не хотел унижать ее упреками. Мог бы и сразу удавиться, да тешил себя надеждой, что перебесится Кира, вернется, и тогда все устаканится. Такие, как Абдуллаев меняют девушек как перчатки. Но все получилось у них, вроде как, всерьез, и тогда я — с моста на камни. Нога у меня — это с тех пор…
— А чего ты Абдуллаева не замочил? Ты же можешь, — не сумел скрыть язвительности Николай.
На мгновение собеседники сшиблись глазами, и Володя примолк. Теперь он беззвучно шевелил губами, смотря куда-то сквозь стены мимо Николая.
