Линдсей Дэвис - Серебрянные слитки
— Наверное, вы смутитесь, если я спрошу вас, где вы это взяли? — усмехнулся серебряных дел мастер.
— Совсем нет, — беспечно ответил я ему. — Я работал рабом на серебряном руднике в Британии.
— Очень смешно! — хмыкнул мастер.
Я отправился домой.
Ления снова меня увидела. Она не потрудилась задать никаких вопросов, а я не потрудился улыбнуться.
* * *Мои проблемы еще не закончились. Я выгнал виночерпия с балкона, мама должна была прийти, чтобы его отмыть. Она недружелюбно замахнулась на меня тряпкой.
Я улыбнулся матери, что было серьезной ошибкой.
— Ты был с одной из своих танцовщиц!
— Нет, — я схватил тряпку. — Сядь, выпей со мной вина, и я перескажу тебе, что знаменитый Тит Цезарь сказал о твоем славном сыне.
Она на самом деле села, хотя от вина отказалась. Я рассказал ей, как Тит хвалил Феста, и очень сильно налегал на комплименты. Она слушала, но я не замечал никаких изменений в выражении ее лица, затем в конце концов она с серьезным видом попросила вина. Я налил, мы подняли кубки в память о Фесте. Она потягивала вино мелкими глотками, как и обычно сидя очень прямо, словно пила только для того, чтобы не показаться невежливой и поддержать общение.
Лицо моей матери никогда не постареет, только в последние годы кожа как будто устала и больше не выглядела упругой и натянутой на костях. После того как я вернулся из Британии, она казалась мне меньше, чем раньше. Ее обведенные черным глаза останутся яркими, а взгляд пронзительным и умным до самой смерти. Когда-нибудь это случится, и, хотя теперь я тратил столько времени, отбиваясь от ее посягательств на мою жизнь, когда она умрет, я буду в отчаянии.
Я сидел тихо, позволяя ей переварить все, что я сказал.
Никто, даже его подруга никогда не критиковали Феста за то, что он сделал. Мать, получив новость о его самопожертвовании, проверила, чтобы Марина и ребенок были должным образом обеспечены (мною). Люди говорили о нем, мать же никогда не сказала ни слова. Мы все понимали, что потеря этого отличного, шумного, щедрого парня выбила почву у нее из-под ног.
Теперь, находясь вдвоем со мной, она внезапно сказала, что думает на самом деле. Когда я допустил ошибку и назвал его героем, она напряглась еще больше. Лицо стало суровым. Она осушила кубок и резко, с грохотом опустила его на стол.
— Нет, Марк! — резко сказала мама. — Твой брат был дураком!
Наконец она смогла плакать, жалея Феста и думая о его глупости у меня в объятиях, зная, что я всегда считал точно также.
С этого дня при постоянном отсутствии отца я стал главой семьи официально. Все это восприняли нормально. Для того чтобы с этим справиться, очень помогло взросление на целую жизнь.
Глава 50
Вскоре после полудня я наведался в переулок Ворсовщиков.
Ничего не изменилось. В переулке валялся мусор, все дома выглядели пустыми и заброшенными, даже прокладывающие канализационные трубы работники трудились у того же люка. На том же месте стояло корыто для извести и лоток для подноса кирпичей. Вокруг самого склада находилось много военных, они были практически везде. Их капитан с грубыми чертами лица отказался меня впустить, хотя сделал это весьма вежливо. Видимо, некто высокого ранга, к кому он относился серьезно, предупредил его о моем возможном появлении.
Таким образом, у меня осталось два пути. Я мог показать себя дураком, оставляя горшки с розовыми гвоздиками у двери одной дамы, или поработать над телом в гимнасии. Я не хотел ее смущать, поэтому отправился в гимнасий.
Я посещал гимнасий, которым заправлял один умный киликиец по имени Глаук. Гимнасий располагался рядом с частными банями, в двух улицах от храма Кастора. Очень необычно то, что он считался приличным. Глаук не допускал в свое заведение профессиональных гладиаторов и аристократических юношей с впалыми щеками, сохнущих по маленьким мальчикам. Он держал заведение для физических упражнений, в котором приличные граждане развивали тело и приводили его состояние в соответствие с умственными способностями (которые в целом были весьма неплохими), а после упражнений наслаждались приятной беседой в бане, в которой выдавали чистые полотенца. На колоннаде имелась небольшая библиотека, а у ступеней портика — отличная лавка, где продавали сласти.
Первым человеком, которого я увидел, зайдя во двор, где располагалась площадка для игры в мяч, оказался Децим Камилл Вер, благородный отец Елены. Он вполне серьезно и с поразительной готовностью и рвением воспринял мое шутливое предложение представить его владельцу гимнасия. Большинство патронов Глаука были молодыми мужчинами, у них еще не выросли животы, и они могли без конца лупить по наполненной песком груше, на что не способно пожилое тело. Глаук считал, что, если какой-то господин пятидесяти лет помрет с красным лицом у него на ступенях, это приведет в уныние других клиентов, и далеко не все они станут впредь посещать его заведение. Я уже разговаривал с Глауком и сказал, что почтенный Децим хорошо заплатит, в виду чего можно время от времени поучить укрощенного сенатора обращению с легким мечом. Если это и не совсем разумно, то по крайней мере, выгодно.
И вот мой сенатор оказался здесь. Мы устроили бой учебными мечами. Я уже заметил, что Камилл Вер лучше управляется с оружием, хотя он никогда и не станет обладателем отменной реакцией. Тем не менее он заплатит, хотя и не сразу же (кто же платит сразу?), и Глаук отработает эти деньги на простых упражнениях и одновременно проследит, чтобы никто никогда случайно не задел благородную шкуру.
Мы побросали мяч во дворе вместо того, чтобы признать усталость, потом расслабились в бане. Мы легко могли здесь встречаться, и в независимости от того, чем закончится дело, похоже, наша дружба продолжится. Гимнасий был тем единственным местом, где мы можем быть приятелями, несмотря на пропасть между нашими сословиями. Его семья притворяется, что не знает об этом, моя уже считала, что я не обладаю чувством такта.
Но теперь мы обменивались новостями. Вспотев в парной и искупавшись в теплой воде, мы легли на плиты, наслаждаясь вниманием девушек, делающих маникюр. Мы ждали огромного массажиста, выворачивающего руки, которого Глаук украл из городских бань Тарса. Он был хорошим массажистом, а это означает — он был ужасен. После его процедур выходишь из бани, словно мальчик после первого в жизни борделя, притворяясь, что чувствуешь себя прекрасно, хотя на самом деле это не так.
— Вы — первый, господин, — улыбнулся я. — Ваше время ценится выше.
Мы оба благородно пропустили вперед кого-то еще. Я заметил, что сенатор выглядит усталым. Я спросил, и к моему удивлению, он ответил без колебаний:
— Сегодня утром у меня был ужасный разговор с матерью Сосии Камиллины. Она только что вернулась из-за границы и узнала новость. Фалько, как продвигается твое расследование? Есть ли хоть какой-то шанс, что я вскоре смогу ей сказать, что мы, по крайней мере, определили, кто нанес удар? Женщина была в большом возбуждении. Она сама хотела кого-то нанять, чтобы занялся этим делом.
— Более низких ставок, чем у меня, она не найдет.
— Хотя наша семья и не такая богатая, мы сделаем все, что только можно сделать! — ответил сенатор довольно натянуто.
— Я думал, что Сосия не знала свою мать, — решил я прощупать почву.
— Нет. — Он молчал какое-то время, потом наконец объяснил. — Все сложилось несколько неудачно, и я не извиняю брата за его поведение. Мать Сосии была женщиной с положением, и замужем, как ты, вероятно, понял. Она никогда не намекала, что хочет что-либо изменить. Теперь ее муж — бывший консул, и ты понимаешь, что это подразумевает. Даже в то время он был важным человеком. Эта дама познакомилась с моим братом, когда ее муж отправился в дипломатическую поездку на три года. Из-за длительного отсутствия мужа было невозможно притвориться, будто это его ребенок.
— Тем не менее она его родила?
— Она отказалась от аборта. Твердо стояла на своем, исходя из нравственных убеждений.
— Несколько поздновато для нравственных убеждений! — хмыкнул я. Сенатору явно было не по себе. — Значит, вы воспитывали их ребенка в своей семье?
— Да. Мой брат согласился ее удочерить…
Я задумался, сколько давления пришлось оказать Дециму, чтобы заставить Публия это сделать.
— Время от времени я давал женщине знать, как идут дела у Сосии. Она настаивала на том, чтобы давать мне деньги для покупки подарков для ее дочери. Но казалось, что лучше им не встречаться. Но теперь это не упрощает ситуацию!
— И что случилось сегодня?
— О-о… несчастная женщина наговорила много вещей, за которые я не могу ее винить. Самое худшее — это ее обвинение моей жены и меня в невнимании и недосмотре.
