Алексей Поярков - Ликвидация. Книга первая
— Вот только повышать тон на меня не надо, молодой человек… На меня уже повышали тон. И плохо кончилось!.. — Он неожиданно весело подмигнул и добавил: — Для меня.
— Вы извините, но у меня времени в обрез, — встрял Гоцман, щелкая карманными часами-луковицей. — Шо еще требуется?
— Я понимаю, уголовный розыск… Ну шо ж, если вы уже подумали…
— Я подумал, — быстро сказал Гоцман.
— Хорошо подумали? — недоверчиво блеснул очками председатель.
— Хорошо.
— И вы спешите…
— Очень!
— Угу, — понятливо буркнул председатель. — Тогда… тогда пусть молодой человек подпишет, а завтра мы выдадим вам все бумаги…
Председатель положил перед Мишкой заявление Гоцмана, открыл чернильницу, положил на стол ручку. Карась, насупившись, начал катать ее по столу.
— Ну и что я должен буду делать? — пробубнил он, ни на кого не глядя.
— Ничего, — пожал плечами Гоцман. — Человеком становиться.
— И на хрена мне это?
— Не знаю, — снова пожал плечами Гоцман, глядя в сторону.—Думай…
— О!.. — Председатель одобрительно поднял палец, достал из кармана платок и, шумно сморкаясь, побрел куда-то за шкафы.
— А тебе зачем? — после паузы спросил у Гоцмана Мишка.
— У меня семью убили, — тоже не сразу ответил Давид.— Ты пацан вроде хороший…
— Ты что, моим отцом хочешь стать? — тихо спросил Мишка.
— Да…
Теперь они пристально смотрели друг на друга — чумазый вихрастый Карась и угрюмый, устало опустивший руки на колени Гоцман.
— Дуришь, — наконец сдавленно прошептал Мишка.
— Нет. Правда, хочу.
— Та ну…
— Клянусь, — тихо сказал Гоцман.
В следующий миг Мишка бросился ему на шею, стиснул изо всех сил:
— Папка!..
Из-за шкафов показалось лицо председателя. Он попеременно шумно сморкался и утирал бегущие по щекам слезы. Гоцман почувствовал, что у него в глазах тоже жарко щекочет…
— Знаешь, как я тебя буду слушаться?! — жарко пообещал Мишка, хлюпая носом в порыве чувств.
— Знаю… — Гоцман с трудом справился с собой. — Сынок, ты только часы мои верни… А еще раз залезешь в чужой карман, выпорю. Понял, сынок?!
Он ловко залез пальцами в Мишкин карман, извлек оттуда свои часы и водворил их на место. Строго взглянул в Мишкины мигом высохшие глаза.
— Где расписаться? — хором спросили отец и сын, оборачиваясь к председателю.
На галерее в поте лица работала Циля. Если бы она так работала за деньги, она давно уже купила бы себе пол-Одессы и немножечко больше. Но она работала для души. Она боролась за свое женское счастье. Окрестности вздрагивали от ударов огромного молотка, которым Циля загоняла гвозди в доски. Доски крест-накрест закрывали вход в комнату тети Песи…
Саму тетю Песю было слышно довольно плохо. Она металась по комнате и жаловалась людям на жизнь. Эммик сидел у ног Цили на дощатом полу галереи и, обхватив руками голову, глухо стонал: «Мама, мама…» Видимо, ему было жаль мать, но семейное счастье тоже ж не валялось на дороге.
— Шо происходит? — Гоцман кивнул смеющемуся дяде Еште, который в глубине двора наблюдал за происходящим.
— Тетя Песя довела детей до крайности, — пояснил тот. — Так Циля кует счастье собственными руками…
— Шо ты делаешь, Циля?.. — Гоцман поднялся на галерею, но Циля глянула на него с такой злобой, что даже Давид понял: мешать молодым ковать свое счастье не нужно, дороже обойдется…
Вогнав в доску последний гвоздь, Циля с грохотом уронила молоток на пол галереи и, полюбовавшись работой, подхватила Эммика под руку. Было слышно, как тетя Песя забилась в истерике, пытаясь освободиться из заключения.
— Циля, ты только его не замучай! — окликнул со двора дядя Ешта. — Оставь чуть-чуть на завтра!
— Дядя Ешта, уйдите, я вас попрошу! — взвился Эммик. Дверь в его комнату захлопнулась.
Оконное стекло в комнате тети Песи со звоном разлетелось на куски. Тетя, насколько можно, показалась в проеме, рискуя порезаться торчащими во все стороны острыми зубьями.
— Шоб ты задохнулась под этим счастьем, биндюжница!.. Давид Маркович, ну вы же хоть!.. — попыталась она пригласить в соучастники Гоцмана.
— Тетя Песя, та хоть внуками обрадуетесь,— рассмеялся тот, звеня ключами.
Войдя к себе, Гоцман зашарил по ящикам в поисках обувной щетки — после поездки на Фонтаны слой пыли на сапогах был такой, что не дай бог. Рома мирно лежал в углу на своем мешке, словно и не вставал, подымливал самокруткой.
— Как торговля?
— Та-а… — пренебрежительно протянул Рома и вдруг спохватился: — До вас тута женщина заходила.
— Какая?
— Такая… ничего себе. Бумажку вам оставила… — Он торопливо плюнул на самокрутку.
— Где?
Рома, виновато опустив глаза, протянул Гоцману погашенную самокрутку:
— Вот. Я тут скурил ее немножко… Извиняйте. Гоцман, сжав губы, вырвал из его ладони бумажку. Это был билет на концерт Утесова. Под взглядом Гоцмана Рома невольно сжался, подтянув мешок поближе к себе.
— Шо она сказала?! — прорычал Гоцман, хватая парня за ворот. — Вспоминай!
— Та не знаю я, — просипел Рома. — Шо-то казала… Та пошла.
Швырнув обувную щетку на пол, Гоцман загремел вниз по лестнице. Остановившись на полпути, рявкнул:
— Шоб завтра же все продал, понял?! И вали в свою Гораевку…
Дверь открыл чернявый мужичок лет тридцати пяти, в тельняшке и длинных футбольных трусах. Оттолкнув его, Гоцман прошел к комнате Норы, вслушался в тишину за дверью.
— Нора дома?
— Не знаю. Кажется, нет.
Гоцман молча прошел на кухню. Пусто. Сосед зашлепал следом.
— Давид Маркович, вы меня не узнаете? Я же Петюня. Помните? Мы ж с Фимой соседи были до войны. А меня потом призвали, я пулеметчиком был на фронте против финнов… А зараз ездил в Измаил, тама на стройке работал. Строители ж везде нужны. А шо такое у вас с носом?
— Помню, помню…
Он снова подошел к двери Норы, стукнул пару раз кулаком.
— Може, спит? — предположил Петюня. — Хотя вы так стучите, шо уже можно и проснуться…
В ответ Гоцман, сжав губы, саданул ногой по двери и вышиб ее. В комнате было пусто. На тумбочке рядом с постелью несколько книг. Он приподнял верхнюю, уже знакомого Бунина… Толстые, в добротных переплетах томики. Жуковский. Пушкин. Вяземский. Все стихи.
— Где она? — повернулся Гоцман к Петюне.
— Я не знаю, Давид Маркович, — сжался тот. Гоцман устало прислонился к косяку вышибленной двери. Неприятно, сухо трепыхалось в груди. Он набрал воздуху в легкие и выпучил глаза, прижав ладонь к сердцу. В кармане пиджака хрустнула, зашуршала бумага. Под любопытным взглядом Петюни он извлек смятый серый листок. Это было извещение из военкомата. Вот еще не было печали… Давид взглянул на часы — как раз поспеет. Заодно и разберется с военкомом, который не давал Фиме пенсии…
На столе лежала большая довоенная карта Одессы. Поверх нее была разложена схема военных складов, выполненная черной тушью на тонкой бумаге. Чекан и Штехель задумчиво изучали обе схемы, время от времени негромко переговариваясь. Рядом Толя Живчик выбирал ложкой ягоды из банки с вишневым компотом, время от времени капая на пол. Штехель раздраженно, с сопением косился на него.
— Сколько будет человек? — обронил Чекан.
— Десять. — Штехель поднял свинцовые глаза на Живчика. — На пол не капай!
— Десять мало…
Штехель отошел от стола, нашарил в углу тряпку и прошелся ею по компотным каплям.
— «Мало»! — передразнил он Чекана. — Я тоже сказал — мало! А Академик — хватит! Главное — толпу завести…
Чекан в задумчивости заскрипел половицами.
— Нужны как минимум три грузовика. Заметь, не наши, а трофейные или ленд-лизовские, тяжелые… Чтобы ворота вышибить. И оружие.
Живчик снова капнул на пол компотом. Штехель швырнул ему под ноги тряпку:
— Сам три! Шоб чисто было!.. Нуты и сказал, Чекан… Где ж я тебе возьму три грузовика?
— Это не мое дело, — покачал тот головой. — Если толпа пешком пойдет, всех по дороге переловят. У склада мы должны оказаться через десять-пятнадцать минут. Раз этим занимается контрразведка, все будет серьезно. И еще… Войти, допустим, мы войдем. А как будем выходить?!
Живчик допил из банки остатки компота, удовлетворенно икнул, облизал ложку и, нагнувшись, вытер руки о половую тряпку. Штехель, глядя на него, даже застонал от ненависти. Сдерживая себя, уставился на карту. Но тут же поднял глаза снова — Живчик, кряхтя, достал с полки над буфетом еще одну банку компота, локтем надавил на крышку…
Мыча что-то нечленораздельное, Штехель вырвал банку у него из рук, подхватил с полу огромный таз, вывалил туда компот. Таз отнес в коридор и с грохотом швырнул на пол:
