Эллис Питерс - Один лишний труп
— Если ты прав, — задумчиво сказал Берингар, у которого еще оставались сомнения, — мы должны найти этот кинжал — это наша улика. И все-таки, Кадфаэль, ради Бога, скажи, что же теперь делать? Господь свидетель, трудно сказать что-либо хорошее о человеке, который ценой измены пытался купить себе спасение, оставив товарищей на погибель. Но ни ты, ни я не решимся рассказать Элин всю правду — это было бы новым ударом для невинной и достойной девушки. Довольно того, что она оплакивает своего брата. Пусть продолжает думать, что хотя путь, избранный Жилем, был ошибочным, зато сам он был верен своему выбору до конца и отдал жизнь за свои убеждения, а не испустил дух с жалким лепетом на устах, как трус, которому обещали милость за низкое предательство. Она не должна узнать об этом, никогда!
С этим брат Кадфаэль не мог не согласиться.
— Однако, — заметил он, — если мы выдвинем против убийцы обвинение и дело дойдет до суда, все неизбежно выплывет наружу. А этого мы допустить не можем — и в этом наша слабость.
— И наша сила, — яростно вскричал Берингар, — ибо он тоже не может этого допустить. Ему нужна королевская благосклонность, ему нужны почести и должности, но ему нужна и Элин. Ты думаешь, я этого не знаю? И кем он будет в ее глазах, если даже намек на это коснется его? Нет, он не меньше нас будет стараться похоронить всю эту историю. Предоставь ему подходящий случай покончить с ней одним ударом — и увидишь, он ухватится за такую возможность.
— Твои мысли в основном об Элин, — мягко проговорил Кадфаэль, — и я тебя понимаю и вполне сочувствую. Но и ты меня пойми: у меня есть и другой долг. Николас Фэнтри не обретет покоя, пока не свершится правосудие.
— Доверься мне и будь готов поддержать меня сегодня вечером за королевским столом, что бы я ни предпринял, — заявил Берингар. — Правосудие свершится, и Фэнтри будет отомщен, но пусть это произойдет так, как задумал я.
Кадфаэль приступил к своим обязанностям за креслом аббата Хериберта, оставаясь в некотором недоумении, ведь он не имел четкого представления о том, что же замыслил Берингар, и не был уверен, что без сломанного кинжала удастся выдвинуть против Курселя весомое обвинение. Фламандец не видел, как Курсель брал кинжал, а те слова, которые он в отчаянии кричал Элин над телом ее брата, — это не доказательство. И все же Хью Берингар обещал возмездие — ради Элин Сивард и погибшего Николаса Фэнтри. Главное, что имело сейчас значение для Хью, — это чтобы Элин никогда не узнала, что ее брат опозорил их род, и ради этого он готов был без колебаний пожертвовать своей жизнью, не говоря уж о жизни Адама Курселя.
«А ведь я, — с грустью размышлял Кадфаэль, — успел привязаться к этому юноше, очень бы не хотелось, чтобы с ним стряслось что-то худое. Я бы предпочел довести дело до суда, даже если бы нам пришлось действовать осторожно, накапливая улики, и умолчать обо всем, касающемся Торольда Бланда и Годит Эдни. Но для этого потребуются — обязательно потребуются — веские доказательства того, что Адам Курсель завладел кинжалом Жиля Сиварда, и желательно было бы предъявить сам кинжал, чтобы примерить к нему найденный на месте убийства обломок. В противном случае Курсель будет попросту лгать и изворачиваться, отрицать все и вся и заверять, что он отродясь не видел ни этого топаза, ни кинжала, к рукоятке которого он крепился. При том высоком положении, которое он занимает, без неопровержимых улик к нему не подступиться».
В тот вечер дамы приглашены не были — гости собрались для обсуждения политических и военных вопросов, однако пиршественный зал ратуши был украшен позаимствованными для этой цели драпировками и ярко освещен светильниками. Король был в прекрасном настроении: те, кому было поручено потрясти горожан, отменно справились со своей задачей, и провизии для войска было запасено в достатке.
Со своего места, позади кресла Хериберта, стоявшего на помосте за королевским столом, Кадфаэль оглядел битком набитый зал и прикинул, что гостей набралось человек пятьсот. Он поискал глазами Берингара и нашел его за столом пониже. Хью был в пышном наряде, любезный и оживленный, и прекрасно владел собой — даже встретившись взглядом с Кадфаэлем, он и виду не подал, что затеял что-то серьезное.
Курсель сидел за столом, стоявшим на возвышении, вместе с высшими сановниками. Статный, великолепно одетый, прославленный воин в чести у короля — глядя на него, немыслимо было представить, что такой человек мог опуститься до низкого грабежа. Хотя что в этом странного? Сейчас, в хаосе междоусобной войны, когда благосклонности короля запросто мог прийти конец вместе с его правлением, когда бароны беспрерывно переходили то на ту, то на другую сторону — в зависимости от того, куда склонялась фортуна, когда даже графы думали только о своей корысти, напрочь забывая о благе государства, которое того и гляди рухнет и погребет их под своими обломками, — поведение Курселя было всего лишь симптомом поразившего страну недуга. Если эти распри не прекратятся, подумал Кадфаэль, то скоро такие молодчики будут попадаться на каждом шагу.
«Да, не нравится мне, что творится с Англией, — размышлял Кадфаэль с тревожным предчувствием, — а больше всего мне не по нраву то, что здесь затевается, ибо, видит Бог, Хью Берингар вознамерился вступить в неравный бой, не вооружившись как следует».
Все время, пока длился пир, монах не находил себе места от беспокойства и почти не уделял должного внимания аббату Хериберту, благо тот всегда воздерживался от вина и был неприхотлив в еде. Кадфаэль машинально подливал, убирал, предлагал чашу для омовения и салфетки, а голова его была занята совсем другим.
Когда унесли последнюю перемену блюд и в зале заиграли музыканты, а на столах осталось только вино, слуги, в свою очередь, получили возможность полакомиться остатками королевской трапезы, а повара с поварятами разбрелись по укромным уголкам и принялись за угощение. Кадфаэль взял большой поднос, сложил на него куски мяса и вынес через двор к воротам — для Осберна. Впридачу он прихватил с собой и мерку вина. Почему бы бедняге хоть раз не угоститься за счет короля, а то ведь чем человек беднее, тем меньше перепадает ему от королевских щедрот... Деньги из бедняков выколачивают исправно, а вот как доходит дело до пиршества, о них забывают напрочь.
Кадфаэль уже возвращался в пиршественный зал, когда взгляд его упал на паренька лет двенадцати — тот сидел, удобно привалясь спиной к внутренней стенке караульни, и при свете факела разрезал мясо на мелкие кусочки. Орудовал он ножом с длинным, узким лезвием. Кадфаэль уже видел этого парнишку раньше, на кухне — там он этим же ножом разделывал рыбу. Тогда Кадфаэль рукоятки не увидел, как не увидел бы и сейчас, если бы мальчуган, принявшись за еду, не отложил нож в сторону.
Монах замер, уставившись на рукоятку. Это был не обычный кухонный нож, а превосходный кинжал с серебряным эфесом тонкой филигранной работы. С одной стороны удобной, округленной по руке рукояти, у самой гарды, светилась и переливалась россыпь мелких камней, а с противоположной серебряное плетение было обломано на конце. Трудно было поверить своим глазам, но и не поверить тоже было нельзя. Может, и впрямь всякая мысль — молитва?
Кадфаэль заговорил с мальчиком ровным, доброжелательным голосом, стараясь не напугать и не насторожить его.
— Дитя, где ты взял такой чудесный нож?
Мальчик спокойно поднял на монаха глаза и улыбнулся. Он проглотил мясо, которым был набит его рот, и дружелюбно ответил:
— Я его нашел. Я не украл эту вещь, клянусь, отче.
— Боже упаси, паренек, у меня и в мыслях такого не было. Но где же ты его нашел? А ножны к нему у тебя есть?
Ножны лежали рядом, в тени, и мальчик горделиво погладил их.
— Я все это выловил из реки. Пришлось нырять, но я достал со дна и ножик, и ножны. Он ведь теперь мой, отче, — хозяину этот нож был ни к чему, раз он его выбросил. Наверное, потому, что у него рукоятка сломана. Но лучшего ножа для разделки рыбы нельзя и придумать.
Значит, он его все-таки выбросил! Но вовсе не потому, что сломалась усыпанная драгоценными камнями рукоять.
— Ты сам видел, как он зашвырнул его в реку? А где и когда это случилось?
— Я удил рыбу под крепостной стеной и увидел, как со стороны тех ворот, что выходят к реке, спустился человек. Он бросил что-то в реку и сразу вернулся в замок. Ну а я нырнул туда, где эта штука плюхнулась, да и вытащил ее. Это было рано утром, в тот день, когда всех мертвецов унесли в аббатство — завтра тому как раз неделя будет. Это был первый день, когда можно было порыбачить спокойно.
Да, все сходилось. В тот самый день Элин забрала тело Жиля в церковь Святого Алкмунда, а Курсель остался в смятении, наедине со своим запоздалым и бесполезным раскаянием, а заодно и с такой вещицей, которая могла бы навек отвадить от него девушку, стоило ей только ее увидеть. Вот он и нашел выход, который сам напрашивался — взял, да и закинул кинжал в реку. Ему и в голову не пришло, что ангел мщения рукою мальчика-рыболова может вернуть кинжал из речных глубин, чтобы предъявить эту улику тогда, когда он считал, что ему уже ничто не угрожает.
