Гийом Прево - Семь преступлений в Риме
«Гаэтано прислал нам письмо, в котором велит срочно прибыть в катакомбы для суда над Капедиферро. Если через четыре часа нас там не будет, он убьет его и уничтожит известную вам вещь…
Я немедленно отправляюсь туда с командором Сан-Спирито и капитаном полиции. По получении сего пусть вас проводят на старую Аппиеву дорогу. После большого виноградника и разрушенной башни вы увидите проход в развалившейся стене. В ста шагах к югу вы найдете провал в скале. Туда спущена веревочная лестница, которую вы заметите по привязанной к ней красной ленточке. Поспешите, никого не ставьте в известность. Леонардо знает, что он должен сделать».
— Катакомбы… — пробормотал да Винчи. — Последняя жертва! Человек, брошенный в яму на гравюре Босха! Конечно же: это не колодец, это катакомбы!
— Нам нужны лошади, — засуетился я. — Балтазар!
— Погоди, — остановил меня мэтр. — Сперва нужно вернуться в Ватикан.
— В Ватикан? Но у нас нет времени, да и в письме сказано…
— Мне необходимо кое-что забрать в Бельведере. А ты пойдешь за планом подземелий. Гаэтано наверняка подготовил себе другой выход.
Я извинился перед дамами и попрощался. Не скрывая досады, пристально взглянул на Флору. Она же посмотрела на меня, как на пустое место…
На колокольне Санта-Мария-Портико колокола пробили половину третьего.
24
Балтазар и другой солдат подвезли нас на своих лошадях к древней римской дороге. У разрушенной башни стояли три привязанные лошади, одна из которых принадлежала капитану Барбери. Балтазар узнал ее, но не высказал удивления.
— Возвращайтесь назад, под деревья, — сказал я ему, — и не показывайтесь.
Затем мы перешагнули через руины небольшой стены и направились к югу, к куче из камней, старых кирпичей и обломков скалы. Пройдя немного, заметили красную тряпку, обозначавшую вход в расщелину. Была она довольно широкой, пролезть в нее можно было свободно, однако она круто уходила в глубину. Путь был указан веревочной лестницей.
Леонардо развернул план катакомб, повертел его и так и сяк.
— Увы, никаких отметок! Невозможно сориентироваться.
Я первым ухватился за лестницу, чтобы начать спуск. У Гаэтано, видимо, выработалась привычка лазить по подобным штукам, чего нельзя было сказать ни обо мне, ни о Леонардо. Я слышал его охи и вздохи.
Мы спускались все ниже и ниже, нас обволакивали холодная сырость, непроницаемая темнота.
Наконец футов через пятнадцать мы ступили на твердую почву.
— Все в порядке? — шепотом спросил я.
— Рука сильно болит, — тяжело дыша, отозвался Леонардо.
На коленях мы продолжили путь по низкому тоннелю. Чуть дальше, левее, виднелся огонек. Вскоре проход расширился до размеров галереи, и мы смогли встать. Она оказалась высотой в два человеческих роста и проделана была в известняке. По бокам были выдолблены подобия прямоугольных выемок со стенками, в которых первые христиане хоронили своих покойников. Такие гробы поднимались до потолка, но все они были пусты. На равном расстоянии в специальных небольших нишах горели светильники, распространяя вокруг желтоватый свет.
Я уже хотел было удивиться, когда вдруг с противоположного конца галереи раздался голос Гаэтано:
— Подходите! Подходите же… Не бойтесь!
Мы двинулись дальше, опасаясь ловушки, которую он вполне мог нам устроить.
Галерея оканчивалась довольно просторной пещерой, по-видимому, когда-то служившей склепом. Над древними могилами высился свод, вытесанный уступами прямо в скале.
Оказавшись в пещере, мы увидели капитана Барбери, кардинала Бибьену и чуть в стороне, в тени, командора Сан-Спирито, которого мы узнали по традиционной одежде. Все трое, побросав оружие на пол, стояли, повернувшись к Гаэтано.
Тот находился в дальнем конце пещеры, стоя за чем-то вроде жертвенного алтаря, на котором, связанный по рукам и ногам, лежал Капедиферро. Казалось, главный смотритель улиц спал, во всяком случае, так нам хотелось думать. В ногах и у головы горели свечи. Гаэтано держал в руке кинжал, упертый острием в грудь Капедиферро и в любой момент мог пронзить его сердце.
Заметил я, что убийца подготовил себе и путь к бегству: он стоял у выхода из склепа, готовый в любой момент исчезнуть в лабиринте галерей, знакомых только ему.
— Ну-ка, кто к нам пришел? А! Молодой Синибальди и…
Леонардо вынужден был откинуть капюшон.
— И?.. — повторил тот.
— Это член городского суда, — солгал Бибьена. — Я попросил Гвидо сопроводить его сюда.
Леонардо молча поклонился, рассчитывая, что в полумраке его невозможно узнать.
— Судья, надо же… — присвистнул Гаэтано. — Я велел вам привести папу…
— Его святейшество принимает делегацию нового короля Франции. Он не может уклониться от своих обязанностей. Однако я являюсь его первым советником и имею все полномочия для…
— Этого достаточно, — прервал его Форлари. Затем, повернувшись ко мне, сказал: — У вас есть оружие?
И я, и Леонардо широко распахнули плащи, показывая, что безоружны.
— Прекрасно. Только прошу не подходить ближе: мне не хотелось бы нажать на кинжал до суда над Капедиферро.
На его лице появилась гримаса, которую игра света сделала особенно отвратительной. Ничего общего с приветливым выражением служащего Ватиканской библиотеки…
— Так на чем мы остановились? Да… Эти синьоры крайне озабочены судьбой их друга. Я их успокоил: он всего лишь усыплен… Вчера вечером он любезно ответил на мое приглашение. Он, без сомнения, рассчитывал извлечь из него для себя какую-то выгоду. К сожалению, во время короткой дискуссии он вспылил. Так что я был вынужден…
Он указал на главного смотрителя улиц, мешком лежавшего на каменном столе.
— Некоторые растения являются опасными ядами. Они либо усыпляют, либо убивают — в зависимости от используемого количества. Да вы и сами, молодой Синибальди, смогли в тот вечер убедиться в их силе. Но согласитесь, что действовал я разумно: вы живы, так же, как и тот завитой синьор, бывший утром на мессе. Кстати, как он?
Ответил опять Бибьена:
— Посол Джорджо находится под наблюдением врачей. Они уверяют, что ему уже лучше.
— Так это был посол? В отверстие я плохо разглядел. И тем не менее это является доказательством моей правоты: кара настигает лишь тех, кто этого заслуживает.
— Даже через пятьдесят лет, — заметил Бибьена.
— Вам и это известно, кардинал? Поздравляю! А впрочем, это не так уж и важно. Но здесь вы правы, мне потребовалось время. Записи Платина я нашел лишь прошлой весной. До того я считал, что мои родители умерли от какой-то заразной болезни. Зараза! Представьте, что я испытал при чтении написанного! Пришлось раздобыть кое-какие дополнительные сведения об этой Римской академии… Хорошенькая подобралась компания ученых в кавычках, отъявленных карьеристов и мошенников… Известно ли вам, что после смерти Павла Второго в 1471 году большинство заговорщиков помиловали? Так что стоит иногда заниматься свержением пап! Некоторые даже получили приличные должности… Платина, Капедиферро, многие другие… Помпонио Лето возобновил чтение лекций, академия вновь вернулась к своим привычным занятиям и порокам. К своим привычкам и порочности! Взгляните-ка, молодой Синибальди, на надпись на стене справа от вас.
Я осмотрел стену, как было велено, и вслух прочитал:
— «18 января 1475 года
Пантагатус, Маммеус, Папириус, Минициус, Емилиус.
Исследователи античного мира в правление Помпонио Лето, верховного понтифика, и Минутиус, сладчайшей из проституток Рима».
— 1475 год, через семь лет после раскрытия заговора! Они продолжали приходить сюда! Теперь-то вы понимаете: я хотел бы, чтобы Лев Десятый увидел все это своими глазами, — язвительно произнес Гаэтано. — «Правление Помпонио Лето, верховного понтифика»! Это весьма и весьма позабавило бы его, так гордящегося своим саном!
— Прошу не оскорблять его святейшество… — начал было Бибьена.
— Да будет вам, кардинал! Мы не сомневаемся в ваших верноподданнических чувствах… Оцените лучше совпадение: этой надписи ровно сорок лет, день в день. Неплохая годовщина, не правда ли? Настоящий праздник, не так ли? Более того, Капедиферро признался мне этой ночью, что и он в этом списке! Да-да, под именем Пантагатус. И не он один: Джентиле Зара был Маммеусом, Массимо Беллаторре — Емилиусом, Мартина д'Алеманио звали Папириусом, а Фларимондо — Минициусом. Трогательная семейка, что скажете? Хотя что тут говорить? Суперинтендант рассказал мне, что за несколько дней академики устали от своих забав. И катакомбы постепенно стали тем, чем и не переставали быть, — местом упокоения наших предков.
Он ненадолго замолк, потом скрипучим тоном произнес:
— Что до моего отца, то он не познал этого эстетства. Не вернулся ни к своей карьере, ни к любви своих близких. В то время как его убийцы купались в деньгах и почестях, он был мертв. Мать моя, кстати, тоже… А я… я был сиротой. Не находите ли вы это несправедливым, ваше преосвященство? В высшей степени несправедливым! А вы, командор? Как бы вы поступили, узнав о таком позоре? О позоре настолько горьком, что он перевернул вашу жизнь? Что он сделал ее… невыносимой… Не возникло бы у вас желание отомстить? У меня же оно появилось. О дальнейшем вы догадываетесь… Какое-то время я работал у мэтра д'Алеманио. Недостаточно долго для того, чтобы он меня узнал, как мне кажется… но это другая история. Как бы то ни было, идея сообразовать наказание преступников с изображением на одной из этих гравюр показалась мне… уместной, да и… даже забавной. Кстати, это не наводило прямо на мысли о Римской академии: оставшиеся в живых могли не спасаться бегством. Ну а найти их не составило труда… Д'Алеманио я знал, да и Капедиферро тоже. Я познакомился и «подружился» со старухой Джульеттой, которая, впрочем, в молодости звалась Минутиус. Мы частенько встречались, выпивали, и она мне рассказала… О ростовщике Зара, к примеру… Довольно-таки гнусный был тип… Не один римлянин возблагодарил Всевышнего за его смерть. Говорила и о Флоримондо, ничтожестве, опустившемся до попрошайничества. О Массимо Беллаторре, погибшем на поле битвы более тридцати лет назад. А ведь ему было уготовано место на гравюре… очень жаль… О знакомстве нашего суперинтенданта с неподобающими людьми… Именно Джульетта свела меня с молодым Верде. Ну а остальное… Остальное зависело от моей ловкости и фантазии.
