Наталья Александрова - Батумский связной
Борис отдал открывшему дверь слуге шляпу и отрекомендовался:
– Борис Ордынцев, из Петербурга. В Феодосии недавно. Наслышан о вечерах у госпожи баронессы и хотел бы присутствовать.
Слуга молча поклонился, проводил до дверей просторной гостиной, громко сообщил:
– Господин Ордынцев из Петербурга.
Навстречу Борису, лучезарно улыбаясь, вышла хозяйка – пепельная блондинка лет тридцати пяти с выразительными фиалковыми глазами.
– Господин Ордынцев, я рада приветствовать вас, человека, вырвавшегося из большевистского ада, в нашем маленьком черноморском раю! Конечно, наше общество покажется вам очень провинциальным после былых блестящих салонов Петербурга, но мы стараемся в меру своих скромных сил служить музам… У нас здесь почти ничего не изменилось, все совсем так, как было до всех этих неприятностей. – Баронесса сделала рукой широкий жест, будто обведя этим жестом войну, революцию, крушение целого мира. – Мы собираемся каждую неделю, слушаем драмы, стихи… Начальник обсерватории – господин Сарандинаки – замечательный поэт, и директор банка господин Мабо…
– А господин Волошин[15]? – спросил Борис. – Он у вас бывает?
Баронесса поскучнела, Борис понял, что сказал бестактность.
– Максимилиан Александрович… он живет таким затворником… он совершенно нигде не бывает…
Борис вспомнил, как крупный кудрявый Волошин шел по щербатой мостовой в бархатной куртке и плисовых штанах, улыбаясь прохожим и угощая мальчишек конфетами из кулька, и подумал, что на отшельника поэт не очень похож.
– Будьте как дома. – Баронесса одарила его еще одной лучезарной улыбкой и отошла к другим гостям.
Как видно, баронесса вовсю старалась и умела быть очаровательной.
Борис огляделся. В гостиной было человек двадцать – двадцать пять. К чтению стихов еще не приступали, все оживленно беседовали по двое, по трое. Кто из присутствующих замешан в заговоре? Борис переводил взгляд с одного лица на другое. Счастье еще, что пароль так нейтрален – о погоде можно поговорить с кем угодно, это не вызовет подозрений. Он подошел к невысокому полному господину со смешными длинными усами и сказал без предисловий:
– В Петербурге сейчас уже осень.
– Давно вы из Петербурга? – оживился усатый господин. – Правда ли, что там часты случаи людоедства?
– Нет, неправда, – резко ответил Ордынцев и отошел от усатого, утратив к нему интерес.
На этот раз к Борису сама устремилась пышнотелая рыжеволосая дама в причудливом головном уборе, похожем на тюрбан индийского магараджи.
– Софи сказала мне, что вы недавно прибыли из Петербурга. Что там сейчас творится?
– В Петербурге сейчас уже осень, – проговорил Борис и выжидательно замолчал, слушая ответ.
– Я имела в виду другое, – поморщилась дама, – вовсе не погоду…
– Да, я понимаю вас, – кивнул Борис, – там сейчас голод, разруха, нищета… но в людях чувствуется какой-то энтузиазм…
– Энтузиазм?! – возмущенно переспросила дама. – Да вы никак прониклись большевистским духом? Что же вы тогда уехали?
– Отнюдь, мадам, – ответил Ордынцев, но уже в пространство – собеседница его мигом переметнулась к другой группе.
Борис снова огляделся. В углу стоял высокий худощавый брюнет с горящими глазами, очень подходящий на роль заговорщика. Ордынцев пересек комнату, подошел к брюнету и повторил свою магическую фразу:
– В Петербурге сейчас уже осень.
Брюнет необычайно оживился. Он схватил Бориса за пуговицу и воскликнул:
– В Петербурге такие женщины, такие женщины… А правда ли, что большевики провели национализацию женщин и жены теперь у всех общие?
– Не знаю, не слышал, – ответил Борис сухо и отошел.
Он обратился с той же фразой к томному молодому армянину с влажными миндалевидными глазами, но получил в ответ только взгляд, полный левантинской тоски и глубокого непонимания.
Боясь показаться идиотом и испортить все дело, Борис решил на какое-то время прекратить поиски и просто понаблюдать за гостями.
Тем временем хозяйка объявила, что собравшихся осчастливит своими стихами несравненный Исидор Купидония. К роялю подошел уже знакомый Борису худощавый брюнет, озабоченный положением женщин в Советской России. Он встал в картинную позу и прочел длинное и нудное стихотворение, в котором сам Деникин и половина генералов его штаба неумеренно восхвалялись и сравнивались с античными персонажами. Борис ожидал, когда же в этих стихах появится парящий орел – и дождался. Он хотел было спросить Купидонию, он ли пишет все стихи подобного рода под разными псевдонимами для сотни мелких газетенок юга России и Закавказья или же у него десятки братьев-близнецов по перу, но в это время к нему снова подплыла очаровательная хозяйка.
– Нравится ли вам у нас, господин Ордынцев? – Глаза ее влажно блестели, полные губы улыбались. Заметив, что Борис не ответил на ее вопрос, баронесса сделала вид, что смутилась и продолжала: – Разумеется, сегодня не самый удачный вечер в смысле поэзии… Этот Купидония… Но в молодом человеке столько чувства!
«Зато ни на грош таланта», – подумал Борис, потом взял холеную руку баронессы в свои и произнес, глядя в фиалковые глаза:
– Мадам, я готов выслушивать вирши в сто раз более худших авторов, чем Купидония, но только рядом с вами.
Хозяйка, смеясь, приложила пальчик к его губам:
– Молчите! Он может услышать и обидеться…
– Дорогая баронесса! – с чувством продолжал Борис. – Вы своим присутствием украсили бы любой салон Санкт-Петербурга. Я жажду бывать у вас как можно чаще.
– Салон бывает раз в неделю, по четвергам.
– Неужели так редко? – простонал Борис, опасаясь, не перегибает ли он палку.
Но нет, кажется, баронесса приняла его комплименты как должное.
– Разумеется, вы сможете видеть меня чаще – мы ведь живем в одном городе, – томно проворковала она.
– У вас всегда так много народу? – поинтересовался Борис, стараясь, чтобы вопрос его имел несколько интимную окраску.
– Да, почти всегда. Это ведь все завсегдатаи, редко когда заглянет к нам новый интересный человек.
– Мадам. – Борис склонился к ее руке.
– Друзья называют меня просто Софи, – прошептала она улыбаясь. – А теперь простите меня, я должна вернуться к обязанностям хозяйки.
Борис проводил ее страстным взглядом, потом обвел глазами присутствующих и не рискнул подходить еще к кому-нибудь с рассказом о петербургской осени, чтобы не возбудить подозрений.
«В салоне в четверг», – сказал Вольский. Здесь Вольского нет, Борис бы его узнал. Тому возможны две причины. Первая самая простая: это не тот салон. Вторая: Вольский, несомненно, узнал, что арестовали Керима с дядей, а возможно, и слышал выстрелы в южной бухте. Стало быть, он думает, что курьера либо убили, либо взяли, и не ждет его сегодня вечером в салоне. Горецкий прав: надо Борису быть осторожнее.
Вошел слуга с подносом, на котором теснились бокалы с шампанским. Борис не спеша фланировал по залу, рассматривая картины на стенах и вежливо улыбаясь дамам. Тем временем хозяйка объявила о выступлении нового таланта.
– Сейчас перед нами выступит всем нам хорошо известный прославленный во всех городах юга России Афанасий Крымский.
К роялю подошел высокий обрюзгший мужчина с отвислой нижней губой и мешками под глазами. Вид у него был такой, будто он пьет не переставая уже не первый год. Откашлявшись и обведя присутствующих мутно-наглым взглядом, поэт запрокинул голову и начал заунывным гнусавым голосом:
В фортепьянном концерте
Зябко кутаясь в мех
Ты получишь в конверте
Запечатанный смех,
Словно книгу раскроешь
Беспросветную даль
И на слезы настроишь
Бирюзовый рояль…
Под жидкие аплодисменты Борис ушел не прощаясь, по-английски.
Горецкий ждал его с докладом. Услышав о неудаче, он поморщился и отвернулся.
– Возможно, это не тот салон, – пробормотал Борис, – зря я в парикмахерской торчал. Но в пользу того, что это именно тот салон, говорит то, что третьего августа тоже был четверг, стало быть, салон имел место. Завтра с утра иду к баронессе с визитом, авось не прогонит.
– Посчитает наглецом, да такому красавцу все простит! – вздохнул Аркадий Петрович. – Поздно уже, давайте ложиться, голубчик.
Глава одиннадцатая
На следующее утро Борис, опять-таки посетив парикмахерскую и благоухая одеколоном, прикоснулся к кнопке звонка дома, где располагался салон ОДИ и где, как он выяснил, в верхних комнатах жила баронесса Штраум. На звонок открыла немолодая горничная по утреннему времени в довольно затрапезном платье, без белого фартучка и наколки. В руке у нее была щетка, горничная занималась уборкой. Она застыла в дверях, глядя на Бориса немигающим взглядом.
– К госпоже баронессе, – улыбнулся Борис как можно обаятельнее.
– Госпожа утром не принимают, – буркнула горничная и попыталась закрыть дверь.
