Далия Трускиновская - Деревянная грамота
— Ты, свет, не горюй! Не может же быть, чтобы в нем ничего не шелохнулось! Тогда-то вы оба растерялись. А ты ему на глаза попадись тогда и гляди, удержит ли, пойдет ли следом! Ты, главное, сперва его высмотри, потом следом пойди, а потом, будто ненароком, ему навстречу и вывернись! Вот увидишь — дрогнет сердце!
Вдохновленная этими страстными речами, Наталья с утра собралась идти разыскивать Желвака. Первым делом, выпроводив мужа, достала и поставила на стол свой уборный ларец.
Она получила его в приданое и понемногу наполняла всем тем, что требовалось молодой женщине для красы.
В кровельной доске ларца было устроено изнутри небольшое зеркало. А в самом ларце удобно помещались коробочки и баночки с белилами, румянами, сурмилами и даже клеем для подклеивания волосков в бровях, который Наталья приобрела лишь потому, что он был у подружки Домны. Были там и скляницы с пахучими водками, и скляницы с бальзамами для губ. Особенно часто обновлялось содержимое в шестигранной сулейке с гуляфной водкой, куда то ли турецкое розовое масло подмешивалось, то ли ее настаивали на розовых лепестках — Наталья доподлинно не знала.
Отдельно лежали в перстневнике недорогие перстеньки-жуковины — и с жемчугом, и с бирюзой. Перстневник Наталья сама с лица оклеила бархатом, а внутри — тафтой. В особой коробочке Наталья хранила серьги — простые, «лапки», в крошечных коготках у которых крепились или жемчужинки, или камушки наподобие лалов, и дорогие — с запанами. У одной пары запаны были круглые, с травами, у другой на бляшках угадывались человечки, а внизу они имели по три привески из мелкого жемчуга каждая и в целом были вершка в полтора длиной. Наталья видела на других молодых бабах и двухвершковые серьги, но это ей не нравилось — еще и потому, наверно, что такое украшение было ей не по карману.
Там же, в ларце, хранились и переперки, какими закалывать убрус, и шитые зарукавья, которые по мере необходимости пришивались к рубахам, и мелкие серебряные дробницы, и семенной жемчуг — то, что пришивалось по челу и по краям убруса.
Наталья села снаряжаться. Косы уже были заплетены, нарядная сорочка надета и подпоясана, без пояса же — не то чтобы грех, а нехорошо, пояс от всякой нечисти оберег.
Набелилась и нарумянилась она довольно быстро — румянец должен быть ярок и сидеть посреди щеки, это дело нехитрое. Потом вдела серьги с запанами, те, на которых человечки, потом убрала косы в узел и, удерживая его одной рукой, другой подвела сзади волосник и, перехватив, ловко натянула его на голову. Косы оказались в плотно охватившей их сетке, а Наталья стала спускать нарядную ошивку волосника на лоб. Эта ошивка, шириной около вершка, представляла собой золотую сеточку по алому шелку, прикрывала спереди волосы так, чтобы ни единой волосинке наружу не пробиться, а потом следовало надеть и заколоть белое полотнище убруса так, чтобы она была видна во всей своей красе.
Выложив убрус так, чтобы расшитые концы красиво спадали на плечи, Наталья внимательно поглядела на себя в зеркало.
Хороша ли?
Да, пожалуй, еще хороша.
Домна четверых родила, они ее всю высушили, а Наталья — круглолицая, взгляд живой, морщин покамест нет. Ежели не приглядываться.
И косы густы, и тело крепко, и грудь пышна!
Но для кого же вся эта краса соблюдается?..
Для бездельника мужа, который к двадцати семи годам насилу грамоте научился! Смех один был — глядеть, как бородатый мужик, день пробегав по приказным делам, сидит под лучиной с книгой на коленях, склады разбирает. А попадья-то, попадья? Матушке Нениле в ее-то годы пора бы и оставить смехотворение. Уж точно, что смех тридцать лет стоит у ворот, а свое возьмет! Как она рассказывала бабам про Стенькино обучение грамоте! И ведь показывала, как отец Кондрат, намучавшись с бестолковым учеником, охает и пот со лба утирает!
В дверь стукнули. Это была подружка Домна.
— Иду, иду! — отозвалась Наталья и, надев в рукава шубу (срам один, а не шуба, больше бы муж денег на бумагу и чернила переводил!), расправив убрус, вышла на крыльцо.
Умница Домнушка взяла с собой двух своих старшеньких. Жгучее любопытство — посмотреть бы хоть, кто так Наталью распалил? — и горячее желание помочь подружке вовсе не лишили ее разума и более того — разбудили в стрельчихе хитрость. Коли две принаряженные женки пойдут бродить по Кремлю да кому-то из соседей на глаза попадутся — сильно будет недоумевать муж Михайла, да и мужу Стеньке про то знать незачем. А кто посмеет сказать дурное слово про двух женок с малыми детьми? Повели подружки детишек покупать к масленицу нарядные сапожки, заодно и Кремль посмотреть, и Ивановскую колокольню, о которой столько слышано, и надвратные часы с небесной сферой.
— Ну, бежим, светы мои! — воскликнула Наталья и увлекла за собой подружку со старшенькими. — Добежим скоренько — я вам, светам моим, по калачу куплю!
У Натальи водились и свои, независимые от мужа, деньги. Она понемногу пряла и отдавала наработанное одной бабе, торговавшей на Красной площади в тряпичных рядах. Нельзя же во всем на такого обалдуя, как Стенька, полагаться… Вот и пригодятся заработанные рублики!
На торгу Домнушка озиралась вовсю — не попасться бы на глаза Стеньке. Когда миновали опасное место и оказались в Кремле — прямо дух перевели с облегчением. Детишки, Татьяница и Васенька, тут всего лишь раз в жизни и были, просились скорее к Ивановской колокольне. Увидели, задрали головы, тут Васенька и шапку потерял, Домна подхватила, отругала растяпу. Наталья же озиралась — а вдруг?
— А вон там, светики, — Аргамачьи конюшни, — сказала находчивая Домнушка. — Пойдем, поглядим, может, кто на аргамаке выедет? У них вместо поводьев цепи гремячие, и на подковах цепочки коротенькие, чтобы звенело! У них сбруя вся в серебряных и золотых бляхах, а гривы им в косы плетут, и те косы до самой земли…
— И косники вплетают? — радостно спросила дочка.
— Лентами перевивают, и внизу под уздечкой шелковая варворка подвешена, головка жемчугом оплетена, вот такая!
Домна показала руками, что у подвесной кисти-науза головка не менее чем в полторы пядени обхватом, да сама кисть — в четверть длиной.
Хорошо, когда Домна детей к конюшням повела, оглянулась — Наталья встала у стенки и шагу сделать не в силах. Вот ведь что случается, когда чересчур долго о молодце думаешь…
— Пойдем, матушка, поглядим на аргамаков! — с тем Домна ухватила подружку под локоть и поволокла, а сама принялась ей, чуть ли не подпрыгивая на ходу, шипеть в прикрытое убрусом ухо. И ругнула, и ободрила, и пригрозила…
Никаких аргамаков они не увидели, хотя и дошли до самых Боровицких ворот. Зато увидели конюхов — двоих, росту среднего, вида не совсем молодецкого, один — приземист, черноволос, нос — репкой, борода вширь растет, другой как есть татарин, только волосы словно выцвели, а глаза прозрачны, как вода в ручье.
— Они… — шепнула Домнушка. — Их мне показали…
— Кто?.. — без голоса, одним дыханием, спросила Наталья.
— Товарищи его — Тимошка Озорной да Семейка Амосов… Гляди, гляди, куда пошли… Встали…
— Точно — они, — согласилась Наталья, хотя ночью, в суете, товарищей своего ненаглядного совсем не разглядела.
— Но, коли эти — тут, то и твой — поблизости…
— Ах!..
— Тише, дурочка…
Конюхи, толкуя, где бы пообедать, заодно вспомнили и Желвака, дивясь тому, что запропал. Но этого со стороны слышно не было.
Мальчишки с полными горячих пирогов лотками и лукошками бегали по Кремлю, но недавно конюх Родька Анофриев отравился так-то тухлой зайчатиной веры мальчишкам не было.
— Каши нам с поварни вынесут, — имея в виду, что государевы кухонные мужики, стряпающие на несколько сотен рыл придворного народу, помереть голодной смертью конюхам не дадут, — сказал Тимофей. — А коли тебе так уж подового пирожка с говядиной захотелось, так пойдем на торгу у Власия купим, он тухлого не подсунет.
— Надо же напоследок душу потешить, — ответил Семейка. — Со следующей седмицы — Масленица, и никакой тебе говядины! А потом и вовсе Великий пост.
Конюхи неторопливо пошли через весь Кремль к Спасским воротам, а обе женки с детьми увязались следом.
— Они нас к твоему-то выведут, — шептала Домна. — Погоди, погоди, все, с Божьей помощью, наладится…
На торгу конюхи останавливались потолковать со знакомцами, и Наталья с Домной тут же делали вид, будто прицениваются к товару.
— Ты гляди, гляди… — шепотом требовала Домнушка, которой малый рост не позволял уследить за конюхами в толпе. — Куда повернули-то?
Наталья только что за сердце не хваталась всякий раз, как Тимофей или Семейка поворачивались. Боялась — узнают, а почему боялась — сама бы объяснить не могла. Торг — на то и торг, чтобы все туда приходили, и ее блудное намерение на лбу пока не написано…
