А. Веста - Язычник
Накануне я приготовил несколько белковых растворов. Пользуясь магией чисел, я использовал семь составов. Разноцветные жидкости были насыщены солями, аминокислотами и активными соединениями. Первый состав соответствовал физиологическому раствору, человеческой крови и был багрово-красным. Составы я собирался использовать в порядке солнечного спектра. Феникс, как разбуженное зерно, сам собирал необходимые ему вещества и строил плотное, материальное тело. Дух жизни, заключенный в нем, мог творить на атомном и клеточном уровне, мог ускоренно наращивать живые ткани и на глазах являть чудо воплощения.
Как только я отошел от Наи, сон ее углубился. Я видел, как тело ее трепещет, словно мираж. Ей не хватало моего тепла, энергии живого существа.
Солнце! Я не мог дождаться его первого святого луча. В нетерпении я вышел на крыльцо. Небо было чистым, полным рассветного ожидания. Внезапно все вокруг нахохлилось и померкло. Тяжелая, налитая синью туча закрыла горизонт. Снеговые тучи шли темной, угрожающей стеной. Как последнюю надежду я вспомнил Оэлена. Шаманы умеют повелевать погодой, ворожить на ветер и завязывать его в узлы. Но я не успел освоить эту науку.
Понимая, что надеяться не на что, я бросился к заливу. Оскальзываясь, взобрался на высокий берег. Всей своей волей, воображением и всеми заклятьями, какие знал, я сдвигал тучи руками, сдирал их с неба. Сквозь мое темя, вдоль позвоночника били разряды, волосы наэлектризовались и поднялись дыбом. Я прыгал в неистовой пляске под далекие, едва слышные удары бубна. Я был уверен, что где-то на краю тундры и Молочного моря кружится в шаманском танце Оэлен. Шаманы знают и чувствуют друг друга «по духу», и расстояния для них не имеют значения. Я умолял духа тучи найти другую дорогу, я призывал светлых солнечных воинов, я ловил и скручивал северный ветер. И тучи нехотя поползли прочь, и солнце победно засияло над леденеющим заливом. У кромки воды и льда закурился туман. От горизонта к берегу катились волны, они сбивали и крошили тонкий припай.
Ветер бил в грудь, он родился там, в облачном вихре, где среди темных неповоротливых туч кружился в танце шаман, где плясали поверх облаков мои животные-проводники: олень и черный пес.
Задыхаясь от бега и пережитого счастья, я вернулся в лабораторию, сдернул кожухи с лазерных батарей, включил уловитель.
Мощный поток белого утреннего света оживил приборы. Излучатель едва заметно вздрогнул и загудел. Через несколько минут солнце скрылось, но я был уверен, что агрегат уже заряжен.
Через час я убедился — мне нужен сильный и постоянный источник силы.
«Ты сможешь, — шептал я, — ты сможешь…» Я раздевался и торопливо клеил клеммы к макушке, лбу, между ключицами, к солнечному сплетению, к животу и паху. Датчиков было семь, по числу родников силы, так называл эти средоточия жизни Антипыч. Выходные клеммы я присоединил к накопителю лазерной пушки. Я навзничь лежал на низкой кушетке, и сила семи моих внутренних солнц перетекала в прозрачную девушку, дремлющую за стенами колбы. Мое тело излучало потоки света и тепла, которые ловили чуткие приборы.
Я никогда не занимался йогой, но уверен, что представления Антипыча о сакральной анатомии человека совпадали с учением индийских мудрецов о чакрах.
Учение «о чарах» Антипыч преподал мне под большим секретом. Это была глубинная суть его ведовства. Семь разбуженных «родников» делали человека чудотворцем. Но власть над материей и временем, над миром людей и миром духов нельзя купить, взять обманом или грубой силой, или заполучить, почитывая на диванчике скептического дона Кастанеду. Чары открывались только людям, «тихим умом». Антипыч определял «тихий ум», как глубокую простоту и внутреннюю сосредоточенность. В проснувшихся чарах били родники силы.
Самый верхний родник — темя или колород, по месту расположения совпадал с мягким родничком на голове у младенца. На лбу сиял родник «Чело». Следующий родник «Жерло» помещался между ключицами. В старину это место называли «душец», почитая за вместилище души.
«Середце», солнечное сплетение, в представлении Антипыча, — светило и грело, как маленькое солнце, только цвет его менялся в зависимости от здоровья и настроения человека. Последние три родника: «Ярло», «Живот» и «Зарод» Антипыч считал общими для животных и человека.
Только теперь, отдавая всю силу своих «родников» любимой, я понял, что шаманская тропа пролегает через мой спинной мозг и голову, это была и дорога, и река, и древо жизни, и звенящая струна, протянутая в небеса. Дерево жизни было вышито крашеной оленьей шерстью на спине кафтана Оэлена. Видимо, предвидя мои грядущие сложности с шаманским инвентарем, Оэлен одел меня в кафтан для камланий, который невозможно снять. Нет, человек не просто опрокинутое растение, он — небесное древо, малое зернышко Божьего посева.
Дерево было, пожалуй, самым могучим шаманским знаком, символом преодоления и подъема. «Человек — это то, что нужно преодолеть». И Оэлен, и Антипыч преодолели.
До ночи я лежал, почти не шевелясь.
Сквозь сон я слышал стук в дверь. Кто-то искал меня. У меня не было сил даже пошевелиться. В тусклом свете ночных ламп за стенами колбы проступал божественный образ. Она была красивее, чем раньше. Алхимическая материализация проявляла формы идеального мира, какими мы были задуманы, какими могли бы стать, если бы не гнет земной жизни. С каждым часом видение становилось все реальней, но я окончательно обессилел.
В ладонях я сжимал шаманские камни. В правой — шестигранный полупрозрачный кристалл кварца, величиной с мизинец. Оэлен звал его «живым камнем». В левой — камень со странным названием «лопарийская кровь».
Настоящий шаманский камень должен преломлять свет. Внутри кварца в солнечную погоду дрожала хрупкая радуга. Оэлен говорил, что этот камень пришел с Солнца. После смерти душа шамана погружается в кристалл, соединяется с радугой и уходит на Солнце, оттого-то у настоящих шаманов не бывает могил.
* * *Больше месяца мы шли за оленями вдоль скалистого побережья Молочного моря, не встречая никаких следов цивилизации. Среди пестрых летних мхов и зарослей «лугового пуха» пролегала настоящая каменная дорога, выложенная правильно ограненными плитами. Широкие, утопленные в грунте мегалиты были уложены в правильном порядке.
— Кто построил эту дорогу? — спросил я Оэлена.
— Духи, — ответил он. — Я видел их «найяки» на дне. Они лежат недвижно, с тех пор как родился лед.
На языке иле слово «найяк» обозначало и лодку, и чайку.
— Найяки?
— Да, очень большие «найяки», белые, как лед. Если низкий отлив, их хорошо видно со скал…
Горную гряду между непроходимой топью и берегом моря мой проводник называл домом Ильмарис. Я единственный из сиртя, кто видел легендарную Пайву, святилище иле. «Каждый иле имеет силу Пайвы», — говорил Оэлен. Сюда раз в году шаман привозил пряди волос новорожденных своего племени и уверенно отделял волосы умерших от волос живых. «Когда последний иле умрет или забудет законы своего народа, а это одно и то же, пути к Пайве закроют топи и семь слоев льда».
Вокруг Пайвы с шумом и стоном плескалось Молочное море. Скалы были горячие и парили на солнце. Скользнув в пролом, мы вошли внутрь скалы. Мы оказались в прямоугольном зале без крыши. Стены, сложенные из гранитных блоков, до половины закрывал цепкий мох. Под ногами угадывались обомшелые части разрушенных колонн. Все было похоже на руины древнегреческого храма, но не из мрамора, а из серого гранита. В центре площадки темнел провал или узкая штольня, полная талой воды. Оэлен сказал, что, когда был молод, нырял туда и приносил бусы женщинам иле. От этих продырявленных камешков лучше плодятся олени и женщины чаще приносят детей. Бусы Тайры были из этой штольни.
Вокруг меня лежали величественные развалины. Я видел древний город, разрушенный стихией, обглоданный ветрами и льдом; город гиперборейцев, чьи корабли дремали на дне Молочного моря. Рядом с храмом рябило под ветром круглое озерко, обложенное гранитными глыбами. Сверху они были гладкие, обтесанные. В этой скважине бил подземный родник. Горячая, пузыристая вода покусывала обнаженную кожу. В голове родилась предательская мысль, как бы запомнить дорогу к Пайве, чтобы вернуться сюда, сфотографировать, описать. О том, что сюда нагрянут сиртя и погубят окрестную природу, я не подумал. Оэлен прочитал мои мысли и покачал головой. «Ты такой же сиртя, но ты не виноват… Это место никогда не найдут. Пайва отведет глаза».
В руинах Пайвы Оэлен велел искать шаманский камень. Он предупредил, что чем дольше я буду звать камень, тем лучше: в каждом камне есть зародыш человека, и камню тоже надо дать время выбрать меня.
Я нашел камень на берегу у кромки моря. Это был осколок хрустальной друзы, и пятка его была неровная, расколотая, но кончик безупречно правильный, шестигранный, узкий, как острие копья.
