Катерина Врублевская - Дело о старинном портрете
— Кто вы? И что тут делаете? — испугалась я.
— Не беспокойтесь, Аполлинария Лазаревна, — ответил он мне по-русски и снял шляпу. — Вам не сделают ничего плохого. Ваша жизнь в безопасности, можете не сомневаться.
— А я сомневаюсь. Заманили в ловушку, везете неизвестно куда и еще хотите, чтобы я не опасалась за свою жизнь!
— Слово дворянина! — серьезно сказал мужчина.
— Куда вы меня везете?
— В тихое, уютное место. Нам надо побеседовать. Это ненадолго. Все зависит от того, что вы нам расскажете.
— Кому это «нам»? Кого вы представляете?
— Узнаете позже.
— Пустите меня, я выйду.
— Госпожа Авилова, не стоит так горячиться. Уверяю вас, беседа не займет более десяти минут. Мне даны соответствующие инструкции, и я костьми лягу, но не выпущу вас из кареты. — Мужчина улыбнулся одними губами, и по его глазам я поняла, что он действительно ляжет костьми, но не даст мне сбежать.
— Это произвол!
— Как вам будет угодно.
Я решила сменить тактику.
— Почему, чтобы говорить с вами, я должна куда-то ехать? Довезите меня до дому, там и поговорим.
— Не получится. Вы будете беседовать не со мной, а с другим человеком.
— Но с кем? И на какую тему? — спросила я.
— Скоро узнаете. — Он отвернулся к окну, скрестил руки на груди, и я поняла, что ничего путного от него не дождусь.
Хорошо еще, что занавески в карете были отдернуты, и я могла следить за дорогой. Мы проехали ярко освещенные Елисейские поля, площадь Звезды, Триумфальную арку, бульвар на авеню Фош, а потом мне пришлось напрягать зрение, чтобы понять, где мы находимся. Я не могла достать из сумочки лорнет — боялась, что мой спутник задернет занавеси на окнах или что ему придет в голову мысль завязать мне глаза. Так что разглядела я лишь блестевшие в лучах заходящего солнца пруды, одинокого всадника в парке, и тут мне вдруг повезло — когда карета въехала через ворота на неширокий мост, я прочитала на нем вывеску: «Сен-Клу». Я успокоилась — во всяком случае, я знала, где нахожусь. Откинувшись на спинку сиденья, я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться — надо было как-то подготовиться к встрече с незнакомцем, похитившим меня с помощью рыцаря плаща и кинжала.
Карета остановилась возле небольшого домика, утопавшего в зелени и ничем не отличавшегося от других таких же домов с черепичными крышами. Все вокруг дышало тихой, сонной провинцией, и невозможно было поверить, что в нескольких лье отсюда вертелись крылья мельницы «Мулен Руж» и отплясывали канкан танцовщицы с перьями на голове.
— Прошу вас, госпожа Авилова. — Мой спутник подал мне руку и помог выйти из кареты. — Сюда, пожалуйста. Тут темно, не оступитесь.
Он отворил калитку и провел меня внутрь. Вокруг не было ни души.
— Входите, Аполлинария Лазаревна, присаживайтесь, — услышала я знакомый голос. На диване в гостиной сидел министр иностранных дел России Николай Карлович Гире и пристально глядел на меня совиными глазами.
— Ах, вот оно что, — ответила я вместо приветствия. — А я-то голову ломала всю дорогу, кому я могла понадобиться?
— Неужели не догадались?
— Нет! — отрезала я. — Где я нахожусь? И главное, зачем я тут?
— Не лукавьте, любезнейшая госпожа Авилова. Вам все прекрасно известно. Находитесь вы в одном из парижских предместий, на квартире, используемой нашим министерством для встреч с агентами.
— Но я-то ведь не агент!
На лице министра отразилась досада.
— Повторюсь — вы прекрасно понимаете, почему находитесь в этом месте. Но, если вам так угодно, извольте: вы здесь потому, что обязаны объяснить мне, откуда у вас рисунок с моим изображением и почему вы подложили его мне на утренней встрече. Ведь рисунок не случайно оказался в вашем ридикюле, а вы сами — в моем кабинете.
— Обязана? Вот уж не думала, что меня, дворянку, словно какую-то иностранную шпионку, привезут неизвестно куда, помимо воли, и еще обяжут отвечать на вопросы, заданные таким тоном! Я не чувствую себя ни в чем виноватой и требую уважения к себе, ваше высокопревосходительство.
— Хорошо, хорошо, — смягчился Гире. — Уважаемая Аполлинария Лазаревна, не будете ли вы столь любезны объяснить, чего ради вам понадобилось устраивать этот маскарад и показывать мне рисунок? Ведь вам хотелось увидеть мою реакцию, верно? Зачем? Вот на этот вопрос я и требую у вас ответа, так как вы непосредственным образом вовлекли меня в ваши авантюры.
— Николай Карлович, дело не в вас. Вас я глубоко уважаю и считаю одним из просвещеннейших деятелей нашей империи, держащих руку на пульсе России. — Я перевела дух и изумилась собственному красноречию. Наверное, от страха в человеке просыпаются дремлющие способности. — Но мне крайне важно узнать, кто изображен вместе с вами на рисунке. Уверяю вас, к политике Российской империи мой интерес не имеет никакого отношения.
— Для чего вам это понадобилось? — спросил Гире и, как мне показалось, немного расслабился. Он откинулся на спинку дивана и попросил разрешения закурить.
— Ваш собеседник подозревается в убийстве трех человек: моего друга русского художника Андрея Протасова, его подруги Сесиль Мерсо, соседки по дому на улице Турлак, а также в умышленном поджоге мансарды с картинами.
— Расскажите в двух словах, о чем идет речь. Я впервые слышу эти фамилии.
— Мой друг, российский подданный Андрей Серапионович Протасов, был найден мертвым в Сене. На шее у него обнаружился след от веревки, и мсье Альфонс Бертильон сделал заключение, что смерть произошла от удушения.
— Понятно, далее…
— Я отправилась в мансарду Протасова и забрала оттуда папку с рисунками. На одном из рисунков были изображены вы и некий господин в пальто с клетчатой пелериной. На следующий день после обнаружения тела Протасова тем же способом была удушена его подруга, натурщица Сесиль Мерсо. Когда я попыталась выяснить причину их смерти…
— Постойте, — перебил меня министр, — почему вы, женщина, да еще иностранка, должны заниматься этим делом? А полиция для чего?
— Простите меня, ваше высокопревосходительство, но какое дело парижским полицейским до нищего русского художника? Хорошо еще, что не нужно было хоронить его за казенный счет. Я сама похоронила его и его подругу на свои средства.
— Похвально, — одобрил он.
— А потом я решила взять инициативу в свои руки.
— Ох уж эти современные женщины! — покачал головой Гире. — И до чего вы додумались, мадам?
— Поиски преступника привели меня в дом Женевьевы Мерсо, старшей сестры покойной. И там, в стенном шкафу, я увидела точь-в-точь такое же пальто, как на неизвестном, изображенном рядом с вами в пивной «Ла Сури».
— Ну и что? Мало ли в Париже клетчатых пальто?
Но не в сочетании с рыжей бородой, — возразила я, уже не удивляясь своей храбрости. — На следующий день в мансарде Протасова произошел пожар. Единственной свидетельницей происшедшего оказалась соседка художника. Ее, с сильными ожогами, пожарные отвезли в больницу Сальпетриер. И там ее убил преступник, носивший рыжую бороду.
— И в клетчатом пальто? — уточнил министр.
— Нет, пальто на нем не было, а был форменный плащ, с помощью которого он обманул сиделку, назвавшись полицейским инспектором. Убийца пробрался в палату к свидетельнице и задушил ее.
— Глупости! — воскликнул Гире и стряхнул пепел в хрустальную пепельницу на столе. — Этого не может быть! Зачем ему убивать? Он же не сошел с ума!
— Моя версия такова: художник запечатлел вас с этим господином в пивной «Ла Сури» — месте, совершенно не подходящем для министра державы, готовящейся подписать договор о дружбе. Следовательно, узнав, что инкогнито раскрыто и это грозит в будущем разоблачениями и обвинениями, господин в клетчатой пелерине решает убить художника и выкрасть рисунок.
— А моя роль во всем этом фарсе заключалась в том, что я отдал злодейский приказ. Верно? — саркастически заметил министр.
— Да, — честно ответила я, глядя ему прямо в глаза и не думая, чем все это может закончиться для меня, если Гирс рассердится. — Убиты три ни в чем не повинных человека. И это не фарс, ваше высокопревосходительство.
Министр не рассердился, он лишь покачал головой.
— Смело, очень смело и даже, я бы сказал, самонадеянно с вашей стороны, госпожа Авилова, обвинять меня в этих преступлениях. Хотя если кто-то что-то ищет, значит, он что-то знает. Странно, что об этом еще не пронюхали журналисты. Они, как мухи на мед, слетаются на горяченькое. Что же сказали полицейские сыщики, когда вы сообщили им о ваших подозрениях и обвинили меня в том, что я отдал приказ спрятать концы в воду?
— Ничего, — пожала я плечами. — Я никому ничего не сообщала.
— Что ж так?
— Зачем вмешивать французскую полицию в дела российских подданных?
