Катерина Врублевская - Дело о старинном портрете
Помнится, я тогда спросила его: повесил бы он картину с обнаженной натурщицей в гостиной своего дома? Отец улыбнулся и ответил: в гостиной не повесил бы, чтобы не смеялись те, кто ничего не понимает в живописи, и чтобы не смущать непривычных к таким картинам обывателей; а вот в спальне повесил бы с удовольствием, да еще никому не показывал бы, чтобы самому наслаждаться нежными красками тела юной натурщицы…
— Мадам Авилова! — окликнул меня Кервадек. — Вы меня слышите?
— Ох, простите, я задумалась, это ваши замечательные картины на меня так повлияли.
— Если вас интересуют картины импрессионистов, они на втором этаже. Хотите посмотреть?
— С удовольствием!
Мы поднялись по узкой винтовой лестнице и оказались в светлом зале с высокими окнами.
Здесь картин было значительно меньше, а их фамилии мне и вовсе ничего не говорили: Дени, Валлоттон, Боннар.
— Кто это? — спросила я, остановившись перед одной из картин — это был вид Парижа в блекло-серых тонах. — Вот уж не знала, что этот прекрасный город может быть таким невзрачным.
— Это Боннар, — ответил Кервадек. — Вот увидите, он еще о себе заявит. Париж, мадам, бывает разный, он не всегда похож на ослепительную глянцевую открытку.
— А почему у вас в галерее нет знаменитых импрессионистов: Моне, Ренуара, Сезанна? Это дорого для вас, мсье Кервадек?
— Проданы, — усмехнулся он. — А тут собраны молодые художники. И если вы действительно хотите начать коллекционировать импрессионистов, лучшего я не могу предложить.
— Я подумаю, — нерешительно произнесла я и, как бы продолжая колебаться, добавила: — Вы, конечно, слышали, что сгорела мансарда моего друга и в огне погибли все его картины?
— Слышал, — кивнул он.
— Скажите, мсье Кервадек, а у вас не остались его работы? Сесиль говорила, что Андре приносил вам холсты на продажу.
— Что вы говорите? — удивился он. — Не помню. Мне многие молодые художники приносят работы на комиссию. Но я не у всех беру картины.
— Я вас умоляю! Поищите, ведь на вас последняя надежда!
Кервадек вздохнул и стал тяжело спускаться по лестнице.
— Только ради вас, мадам Авилова! А ведь я предлагал вам выкупить картины Андре. Были бы сейчас у меня в целости и сохранности. Но вы меня прогнали. Ну ладно, не вы, — он заметил мой протестующий жест, — а ваша спутница, да упокоится она с миром, — такая юная девушка. И кому теперь хорошо от этого? Может быть, ваш Протасов посмертно вошел бы в историю. Великий художник — это мертвый художник. Это я вам говорю как человек, который уже пятьдесят лет вертится в этом деле. Я бы мог сделать его великим, ведь я умею продавать картины. Написать каждый дурак сумеет, ты попробуй продай. А сейчас ничего — ни картин, ни художника…
Я присела на диванчик возле окна и пригорюнилась.
— Ну полно, полно… — начал он меня успокаивать. — Сейчас я спущусь в подвал, там у меня склад, а вы подождите. Только не обессудьте, если ничего не найду.
— Хорошо! — обрадовалась я. — Подожду!
Через несколько минут Себастьян Кервадек вернулся, неся две картины небольшого размера.
— Вот, еле нашел, — сказал он, вытирая лоб.
Одна картина изображала синюю женщину, всю в подтеках краски и брызгах. По контуру и складкам фигуры были прочерчены красные линии. Это было похоже на тушку голодного цыпленка, которого несколько раз надрезали, да так и оставили. От второй картины у меня возникло ощущение, что Протасов просто вытирал о нее кисть. На ней были изображены несколько прямоугольников с надписями «Театр», «Бульвар» «Кабаре», заляпанных пятнами, кривыми полосками и штрихами. На обеих картинах внизу было написано по-русски: «Андрей Протасов, Париж, 1894 год».
— Да уж… Мне никогда не понять современной живописи. Возьму их только из уважения к покойному. Сколько вы хотите за эти картины? — спросила я. — Сто франков? Двести?
— Тысячу, — спокойно ответил Кервадек и добавил, глядя мне прямо в глаза: — За каждую.
Я опешила.
— Вы издеваетесь, мсье? Это безумная цена. Хоть покойный и был моим другом, но, поверьте, я могу трезво оценивать, что хорошо, а что нет.
— Боже упаси! Давайте рассуждать логично, мадам Авилова. Вы хотите купить картины покойного художника? Они остались только у меня, остальные сгорели. Так что перед вами подлинный Протасов, как ни странно это признать, раритетный. А раритеты стоят денег. На каждый товар найдется когда-нибудь покупатель. Хочешь, чтобы тебя оценили, — умри.
— Так вот что я вам скажу, мсье Кервадек. — Я гордо выпрямилась и посмотрела галереищику в глаза. — Древние римляне говорили: cui prodest? — кому выгодно? Я не знаю, кто убил Андрея, но склоняюсь к выводу, что именно вам были выгодны и его смерть, и пожар в мансарде! Вы хотите получить профит на его смерти!
— Не смешите меня! Буду я руки пачкать ради картин какого-то неизвестного мазилы-иностранца. Вы ведь хотите купить у меня это только потому, что были с ним знакомы! Кому еще я смогу продать этот хлам? Даже луидора не выручу, не то что тысячу! Что я выиграл от его смерти? Сотню-другую франков?
Как ни странно, я ему поверила — в словах Кервадека был резон.
— Простите, — пробормотала я, раскрыла сумочку и достала деньги. — Вот, возьмите. Я беру картины мсье Протасова.
Кервадек взял деньги и, поколебавшись, спросил:
— Мадам Авилова, вы действительно пришли затем, чтобы пополнить домашнюю коллекцию шедеврами? Или же для того, чтобы забрать картины Протасова?
— Меня весьма интересуют ценные старинные картины, — ответила я. — Меня не поймут на родине, если я не привезу парочку полотен для украшения гостиной. Но у меня с собой почти не осталось денег, нужно снять со счета перевод из России.
— Не беспокойтесь о деньгах. Отдадите, когда вам будет удобно. Я доверяю вам, мадам. Прошу за мной.
Кервадек опустил на окнах портьеры, повесил на входе табличку «Закрыто» и запер дверь на задвижку. Я с любопытством наблюдала за его действиями. Потом он поманил меня к незаметной двери в конце зала, отпер ее и пригласил войти.
Мы оказались в небольшой комнате без окон. Кервадек включил электрическое освещение. И я увидела картины. У меня перехватило дыхание: одного взгляда было достаточно, чтобы понять — этим шедеврам нет цены!
— Что это? — прошептала я.
— Ватто. А здесь у меня Грез, там Фрагонар, Буше. Вы смотрите, выбирайте, что понравится.
— Мне все нравится, это не может не нравиться!
— Я рад, мадам.
— Откуда у вас такие сокровища? — спросила я, не отводя глаз от картин. — Они достойны украсить Лувр!
— Никто и не отрицает, — пожал плечами Кервадек. — В Лувре висят картины этих же авторов.
Меня посетили смутные подозрения, и я высказала их вслух:
— Это… Эти полотна краденые? Из музеев?
— Ни в коем случае! Я никогда не позволю себе опуститься до этого. Да, у меня есть картины, подобные музейным экспонатам. Однако сей факт не означает, что художники писали только для музеев. Были и частные заказы. Но сами понимаете: революции, смута… Люди отдавали бесценные раритеты за возможность остаться в живых и не умереть от голода. Приносили холсты и антикварную утварь моему отцу. Вот так и набралась коллекция. Будете что-либо брать, мадам Авилова? — Он выразительно посмотрел на меня.
— Сейчас, одну минуту…
И тут я увидела небольшой эскиз Энгра к картине «Одалиска и рабыня», тот самый, о котором говорил Засекин-Батайский.
— Я хочу вот эту картину. Сколько она стоит?
— У вас, мадам, отменный вкус! — похвалил меня Кервадек, хотя, уверена, он сказал бы то же самое при любом моем выборе. — Цена этой картины пять тысяч франков. Если у вас нет наличных денег, можете выписать чек.
Он встал коленями на стул у стены и осторожно снял картину.
— Хорошо, — кивнула я. — Вот вам чек на пять тысяч. Упакуйте картины и пришлите их до конца дня на авеню Фрошо в отель «Сабин». Всего наилучшего.
Кервадек проводил меня до двери и отпер задвижку. Я вышла из галереи, посмотрела на солнце, уже висевшее над крышами, и решила, что пора возвращаться домой.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Старики потому так любят давать
хорошие советы, что они уже не могут
подавать дурные примеры.
На площади Кальвэр стояла закрытая карета со скучающим кучером на козлах. Я подошла к фиакру…
— На авеню Фрошо, пожалуйста.
— Садитесь, мадам.
Когда я поднималась в фиакр, моя юбка зацепилась за ступеньку. Лошади тронулись, и подол пришлось дергать уже на ходу. Приведя себя в порядок, я откинулась на спинку сиденья и тут заметила, что не одна в карете. Напротив сидел широкоплечий господин в шляпе, надвинутой на глаза.
— Кто вы? И что тут делаете? — испугалась я.
