Эллис Питерс - Покаяние брата Кадфаэля
— Но он не… — Оливье чуть не сорвался на крик. — Ты же сказал, что он не умер.
— А он и не умер, хотя сильно покалечен. Не берусь утверждать, что он умрет от ран, хотя и такое не исключено. Но скорее всего, он будет еще жив, когда императрица вступит в Масардери, и Филиппа, невзирая на его состояние, поволокут на виселицу. Он согласился обречь себя на позорную смерть ради спасения своих людей. До них ей нет никакого дела, и, заполучив Филиппа да еще замок в придачу, она их отпустит на все четыре стороны. Конечно, с оружием и доспехами они расстанутся, но зато головы сохранят.
— И он согласился на это, — прошептал Оливье. — А каково его состояние? Его раны?
— У него переломаны ребра, и боюсь, что из-за сломанных костей есть и внутренние повреждения. И рана на голове мне очень не нравится — она может загноиться. Они швырнули через стену клеть со всяким железным ломом, а он, как назло, оказался поблизости. Поначалу он лишился чувств, но потом пришел в себя и отдал распоряжения — четкие и недвусмысленные. Они будут выполнены. Завтра, когда войско императрицы вступит в замок, Филипп станет ее пленником. Единственным пленником, ибо, если Фицгилберт согласится на предложенные условия, он свое слово сдержит.
— Значит, он так плох? Ни верхом ехать не может, ни идти, ни даже стоять? Да хоть бы и мог, — беспомощно покачал головой Оливье, — что толку? Купив свободу своих воинов ценой собственной жизни, он ни за что не согласится ускользнуть, не уплатив обещанного. По своей воле — никогда! Но ведь он и так при смерти. Она не посмеет! — резко заявил Оливье, но тут же взглянул в лицо Кадфаэля, и в глазах его появилось сомнение. — Или все же посмеет?
— Он уязвил ее в самое сердце, задев ее гордость. Да, сынок, боюсь, что она посмеет. Но, когда я покинул его, отправляясь к тебе, он снова впал в забытье и, по-моему, не придет в себя довольно долго, возможно, даже несколько дней. Уж больно скверная рана у него на голове.
— Ты хочешь сказать, что мы могли бы увезти его без его же ведома? Но как отсюда выбраться, ведь повсюду его люди. Я не очень-то хорошо знаю этот замок. Может, здесь есть какой-нибудь потайной ход? Но в любом случае нам потребовалась бы повозка. Правда, я знаю кое-кого в этой деревне, но не уверен, что жители слишком уж расположены к Филиппу. А вот на мельнице близ Уинстона меня знают хорошо, и подводы у тамошнего мельника есть. Не худо бы выбраться из замка сейчас, пока темно, — но кто это сделает? И как? Времени терять нельзя, ибо если они договорятся, то завтра дозорных Филиппа сменят караулы Фицгилберта. Но что-то мы наверняка можем сделать.
— Выход отсюда сейчас только один, — промолвил Кадфаэль, — через пролом, который они сделали в башне. Он сквозной, даже небо видно. Но они и сейчас там, наседают, пытаясь пробиться внутрь, а со стороны двора их сдерживают защитники замка. Если хоть кто-то из людей Филиппа попытается выбраться этим путем, его ждет верная гибель. Даже если осаждающие отступят, он все равно не сможет пробраться сквозь их кольцо.
— Но зато я смогу! — с жаром воскликнул Оливье, вскакивая на ноги. — Почему бы и нет? Ведь я один из них. Всем известно, что я сохранил верность императрице. Я ношу герб и ее цвета. Возможно даже, что среди тех, кто сейчас рвется в пролом, есть мои знакомые.
Он пересек подземелье, подошел к сундуку и сбросил плащ, прикрывавший меч в ножнах и легкую кольчугу. Стальные колечки слегка звякнули. — Видишь? Здесь все, что было при мне, когда меня схватили в Фарингдоне. А вот анжуйские львы — герб, который старый король пожаловал Жоффруа, когда выдавал за него дочь. По этой эмблеме люди императрицы сразу признают меня за своего. Филипп мог убить врага, но никогда не позарился бы на чужие пожитки. Если я облачусь в кольчугу, вооружусь и выскользну из замка, то кто в темноте сможет отличить меня от других осаждающих? А если кто-то меня узнает, я скажу, что в суматохе сумел вырваться и бежать. Ну а нет — буду действовать на свой страх и риск. Отправлюсь на мельницу, старина Рейнольд поможет мне раздобыть повозку. Но вот только… — Оливье призадумался. — Раздобыть-то я раздобуду, но пока вернусь с повозкой сюда, будет уже светло. Как же нам быть?
— Если ты серьезно задумал все это устроить, — промолвил Кадфаэль, захваченный воодушевлением сына, — то у меня есть кое-какие соображения. Если договор будет заключен, осажденным разрешат наладить сообщение с деревней. Насколько я знаю, среди воинов Филиппа были и местные жители. Некоторые из них, наверное, ранены, а иные, возможно, даже и убиты. Как только будет позволено входить и выходить из замка, родичи наверняка захотят выяснить судьбу своих близких.
Оливье беспокойно расхаживал из угла в угол, обхватив себя руками за плечи.
— Где сейчас императрица?
— Говорят, что она остановилась в деревне. Сомневаюсь, чтобы она вступила в замок раньше чем дня через два, наверняка ей захочется обставить свой въезд пышно и торжественно. Но в любом случае мы должны использовать оставшуюся часть ночи и первые часы после переговоров, когда будет неразбериха. — Стало быть, надо поторопиться, — сказал Оливье. — Начинаем мы вроде бы неплохо… А куда ты собираешься его отвезти? Ему ведь потребуется уход.
Об этом Кадфаэль и сам уже подумывал, хотя, признаться, и не слишком рассчитывал на успех.
— В Сайренчестере есть августинская обитель. Помнится, приор Хомонда регулярно переписывался с одним из тамошних каноников. Сайренчестерские братья слывут искусными лекарями. Там ему ничто бы не угрожало. Одна беда — туда будет миль десять, а то и поболе.
— Но зато дорога туда ведет прямая, ехать можно быстро, и через Гринемстед проезжать нет нужды. Минуем Уинстон — и прямым ходом в Сайренчестер. Но как нам вывезти его живым из замка?
— Может быть, — с расстановкой промолвил Кадфаэль, — под видом погибшего. Когда ворота откроют, первым делом, само собой, станут выносить павших и готовить их к погребению. Мы-то знаем, сколько их должно быть, а вот Фицгилберт — нет. И если там найдется погибший уроженец Уинстона, что удивительного, если родные захотят забрать его и похоронить дома?
Не сводя с Кадфаэля горящего взгляда, Оливье задал последний вопрос:
— А если он очнется и запретит увозить его из замка? Что тогда?
— Тогда я перенесу его в часовню, и мы пригрозим отлучением от Церкви императрице или любому другому, кто дерзнет нарушить священное право убежища. Но это все, что в моих силах. У меня нет с собой снадобий, которые погружают человека в долгий, глубокий сон. Да хоть бы и были. Ты ведь считал, что я обманул тебя, сделав своим должником без твоего согласия. Он может сказать, что я обманом вынудил его нарушить свои обязательства и тем самым навлек на него бесчестие. У меня духу не хватит поступить так с Филиппом.
— Ты прав, — согласился Оливье и неожиданно улыбнулся, — но коли так, мы должны постараться сделать все, пока он не пришел в себя. Возможно, мы и при этом превысим свои права, но об этом подумаем в другое время. А сейчас мешкать нельзя, я должен собираться. Отец, не станешь ли ты ненадолго моим оруженосцем. Помоги мне надеть кольчугу.
Оливье облачился в длинную кольчугу, чтобы походить на одного из осаждающих, которые сгрудились за стеной и собирались с силами, чтобы снова попытаться порваться в замок. Поверх кольчуги он надел полотняную тунику, на которой были отчетливо видны анжуйские львы. Кадфаэль бережно и любовно застегнул на бедрах сына пояс с мечом. Сверху Оливье накинул плащ. Это было необходимо, чтобы здесь, внутри замка, скрыть от посторонних глаз герб Жоффруа, ибо никто, кроме Кадфаэля, пока не знал, что Филипп освободил своего узника, а увидев вражескую эмблему, какой-нибудь ретивый воин мог напасть без предупреждения. Правда, и на плече плаща был вышит имперский орел, символ, с которым императрица не захотела расстаться после кончины ее первого мужа, но он почти не выделялся на темной материи, и заметить его в сумраке было трудно. Если Оливье удастся смешаться с защитниками замка и в общей сумятице проникнуть в башню, то он сбросит плащ, перед тем как выберется наружу, к осаждающим. Анжуйские львы четко выделялись на белом полотне туники даже ночью, поэтому воины императрицы должны были сразу признать его за своего.
— Я предпочел бы остаться неузнанным, — признался Оливье, расправляя под кольчугой широкие плечи и прилаживая на бедрах пояс с мечом. — Неровен час, встречу знакомых. Пойдут расспросы, что да как, а мне нельзя терять время на объяснения. Ну что ж, отец, пойдем.
Кадфаэль запер за собой дверь, и они стали подниматься по винтовой лестнице. У внешней двери монах положил руку на запястье Оливье и осторожно выглянул наружу. Поблизости все было спокойно. Только сверху, с ближней стены, доносились шаги караульных.
— От меня ни на шаг. Мы пройдем вдоль самой стены, смешаемся с ними, а там уж действуй по своему усмотрению. Лучше всего дождаться нового приступа. Защитники замка набьются в башню, чтобы его отбить, ну и ты вместе с ними. Прощаться не будем. Ступай, сынок, Бог тебе в помощь!
