Ирина Глебова - Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко
Кандауров и Зарудный допрашивали Рияку уже в тюремном лазарете. Это был допрос под протокол: Дмитрий задавал вопросы, Зарудный, приставив стул к тумбочке, вёл запись. Но вот Кандауров тронул Григория за плечо, тот положил ручку, и они оба подвинули стулья ближе к кровати.
– А теперь давай поговорим о немецком шпионе.
Кандауров спокойно, не отрывая взгляда, смотрел на бандита. Тот заёрзал на койке, тяжело задышал и замотал головой:
– Я не знаю… Брысь сказал ехать с тем человеком… Разве он был шпионом?
Там, у речки Роганка, у моста, ещё отстреливаясь, Сявка видел, как из кабины вытаскивали тело Хартмана. Знал, что убит. Но Дмитрий, усмехнувшись, сказал:
– Понимаешь, что бандитизм, да ещё измена Родине – расстрельные статьи. И не сомневайся, мы знаем о твоей связи с ним. А вот если сумеешь дать какие-то его связи, а значит – помочь, может и учтётся…
Весной, в конце апреля, Брысь познакомил Рияку с немцем. Высокий, самоуверенный молодой мужчина хорошо говорил по-русски, но Сявка сразу понял – иностранец. Главарь сказал: «Будешь у Блондина на подхвате». Сказал и усмехнулся, и потом так называл этого человека. Тому отрекомендовал Сявку, как шустрого, сообразительного: «Повсюду без мыла влезет». «Блондин» тогда сразу же и дал задание. Ему нужно было знать, что за люди обитают в одном подъезде дома на Сумской, около виллы Юзефовича. Сявка потёрся там во дворе, свёл дружбу за бутылкой самогона с неким Степаном. Тот жил, правда, в другом подъезде, но всё обо всех знал. У него на дому была мастерская – лудил, паял, чинил всякую домашнюю утварь. «Куда они без меня», – приговаривал он, рассказывая о своих соседях. Сявка все сведения выложил «Блондину».
Тогда же немец дал ему ключи. В подвале имелась дверь, один ключ был от неё. Но оттуда начинался подземный коридор, в конце которого тоже была дверь, к которой подходил второй ключ. «Блондин» наказал сходить туда, незаметно, конечно. «Это хорошо, что ты в том дворе примелькался, – сказал. – На тебя внимания не обратят». За второй дверью должен быть подземный зал, объяснил. Надо будет там оглядеться, потом рассказать обо всём, что Сявка увидит.
Рияка описал подземный зал, который Дмитрий и Зарудный сами видели, рассказал, как нашёл накрытые брезентом ящики. Был этот брезент так сильно засыпан мусором, пылью, землёй, что бандит понял: к нему давно не притрагивались, очень давно. Когда всё стряхнул и откинул, увидел ящики… «Блондин» явно оказался доволен его отчётом. Больше в этот двор он его не посылал, только совсем недавно снова дал ключи, наказал проверить – всё ли на месте.
При необходимости немец вызывал своего «курьера» очень просто – по почте. Рияка получал обычные почтовые открытки, где ему назначала свидание какая-нибудь «Галя» или «Клава». Никто бы такому не удивился: в своём доме он имел репутацию гуляки и бабника. В основном Сявка носил записки от «Блондина» Брысю, никого другого не знал. Кроме одного случая. Вспомнив его, Рияка обрадовался, заговорил лихорадочно:
– К старику одному, фотографу, он меня брал! А старичок не простой, сам на немецком языке шпарил, я слыхал! В Шляпном переулке!
– Об этом надо вспомнить подробно, – кивнул Кандауров. – Рассказывай с самого начала: когда это было, как встретились с немцем, зачем пошли к фотографу…
Брысь дал своему курьеру запечатанное послание. Сказал: «Как только Блондин объявится, передашь». Не сразу, недели через две пришло почтой послание от «Гали» – приглашение на свидание. У «Блондина» тоже было послание для главаря банды. Когда Сявка протянул ему писульку Брыся, тот явно удивился – не ждал. Сразу прочитал, усмехнулся криво, ненадолго задумался. Потом кивнул, сказал непонятно: «Согласен, теперь можно». Он наказал Сявке идти с ним, и тот сразу сообразил: будет послание для Брыся. Встречи «Блондин» назначал ему в центре города, потому они вскоре вышли к Шляпному переулку. Там, в одном из старых двухэтажных домов, на первом этаже, располагалось фотографическое ателье. Сявка зашёл было следом за немцем, но тот махнул рукой: «Подожди». Но Рияка успел увидеть, как выглянувший из зала для съёмок старик в светлом старомодном костюме кивнул «Блондину».
Чтоб не торчать на улице, Сявка вошёл в маленький пустой дворик, закурил, остановившись у окна. Оказалось, очень удачно остановился. Похоже, это была лаборатория, где проявляли плёнки. Плотная чёрная штора закрывала окно, но была открыта форточка. Сявка услышал, как хлопнула дверь, а потом знакомый голос «Блондина» произнёс: «И где вы их хранили все эти годы?» Бодренький голос охотно объяснил: «Так здесь же очень много фотографических отходов, невостребованных снимков, или неудавшихся. Среди них кто бы на эти обратил внимание?» «Умно, – похвалил немец. – Вы полюбопытствовали, что там?» «Почему же нет! – захихикал старичок. – Пакетик ведь не запечатан». «Это всё равно, – спокойно произнёс «Блондин». – Надо знать место». «А вы не знаете?» – тут же спросил старик. В ответ прозвучало: «Знает тот, кому предназначено». Тут старик что-то сказал на иностранном языке и засмеялся.
– На немецком, – уверенно заявил Сявка. – И тот ему ответил, тоже по-немецки.
– А что, ты немецкий понимаешь? – насмешливо хмыкнул Зарудный.
Бандит помотал забинтованной головой, выдавил подобострастную улыбку:
– Та не-е… В кино слыхал, да по радио. Так они и булькотели, похоже…
Да, подумал Дмитрий, в радиопередачах, в документальной кинохронике сейчас часто можно услышать немецкую речь, когда идут записи с гитлеровских сборищ, парадов, речей. Да и в некоторых художественных фильмах… Гриша Зарудный вспомнил, видимо, о том же, потому что спросил с иронией:
– Кино, значит, любишь? «Границу на замке» смотрел? «Партийный билет»? Интересно было? Особенно когда таким, как ты, руки заламывали! И шпионов ловили. Думал, небось, что только в кино так бывает…
Сявка молчал, съёжившись на койке – жалкий, несчастный. Ловил взгляд оперативников: порадовал ли их рассказом о старике-фотографе? И быстро-быстро заморгал, когда оба встали.
– На сегодня всё, – сказал Кандауров. – Но вопросы ещё будут.
Старика-фотографа взяли в тот же день. Примаков Константин Калистратович не испугался и не удивился. Объяснил:
– Это было неизбежно.
– Пришли бы сами, – сказал Гриша Зарудный.
– А вдруг бы пронесло, – пожал плечами старик.
Он рассказал много интересного. И первое – то, что подтвердило интуитивное, практически бездоказательное предположение Петрусенко. Архитектор Фарнезе был агентом Германской империи в годы Первой мировой войны. А Примаков уже тогда владел известным в городе фотоателье, сам был отличным мастером, или, как его называли, – фотохудожником. Его принимали повсюду: и власти, и аристократия, и купцы-миллионщики, и военное руководство, и творческое общество города. Всем хотелось иметь фотографии, сделанные лично Константином Примаковым – и в самом деле отличные произведения. Он был «своим» повсюду, потому и разговоры при нём велись откровенные. А Фарнезе хорошо платил за выплывшие из таких разговоров интересные сведения.
Постаревший Примаков рассказывал обо всём с ностальгической оживлённостью:
– Я же видел, что всё вокруг прогнило, всё летит в тартарары. Можно сказать, я способствовал падению царского режима, согласитесь! Приближал вашу революционную победу!
Спешно уезжая в семнадцатом году, Фарнезе сказал своему агенту: «Может быть я и сам вернусь, а нет – вас найдут. Ждите». Чтобы ждать было нескучно, уверил, что в Германии, в одном из банков, ему будет положена хорошая сумма под хорошие проценты. И оставил плотный конверт, правда не запечатанный. В конверте – хорошего качества два фотографических снимка. На первом общий вид помещения, явно нежилого, подсобного. На втором – крупным планом один из углов этой комнаты, кирпичная стена… Итальянец сказал только, что конверт заберёт тот, кому Примаков станет служить, как служил ему. Когда появился Хартман, фотограф спросил: «Снимки заберёте?» «Позже, – ответил тот. – Я сам скажу».
От раненого бандита уже было известно, что за снимками Хартман пришёл за два дня до ограбления дома на улице Коцарской. Того самого дома, который до революции принадлежал архитектору Фарнезе, и в котором Брысь нашёл некую шкатулку. А так как фотографии немецкий агент передал через Сявку именно Брысю, вывод напрашивался сам собой. На снимках изображался особняк Фарнезе и стена в подвале, которую взломали при ограблении. Значит Дементий Барысьев и был тот, «кому предназначено» было знать. Что? Да место, где хранились – по всей видимости, – драгоценности.
В тот же день, обсуждая произошедшие события уже всей группой, вместе с Троянцем и Петрусенко, оперативники выстроили наиболее вероятную схему. Германский разведчик Фарнезе, покидая в 17-м бурном году Харьков, оставил некие драгоценности – в камнях или золоте, – в тайнике своего особняка. Скорее всего, часть драгоценностей, предназначенных своему камердинеру и агенту Барысьеву. Не сыну, конечно – отцу. Но где – точно не сказал. Узнать об этом Барысьев-старший должен был из фотографий: уж он-то хорошо знал особняк, не ошибся бы. И понятно: Барысьев должен был поступить в распоряжение другого агента, ведь именно от него ему попадут снимки.
