Калифорния на Амуре - "Анонимус"

– А что насчет фальшивых денег – искать или нет?

Загорский посмотрел на помощника с удивлением: какие там деньги – если они не успеют, погибнут сотни, тысячи людей. Ганцзалин кивнул и, поднявшись, двинулся к выходу из фанзы. Шел он тихо, чтобы не разбудить хунхузов, однако все было напрасно – с ближней к ним лежанки поднялся Цзи Фэйци, смотрел вроде приветливо, но с какой-то тайной угрозой.

– Куда идешь, друг? – спросил он, ласково улыбаясь.

Ганцзалин отвечал, что идет он проветриться.

– Проветрись прямо тут, вон в углу горшок стоит, – отвечал Цзи Фэйци. – На улице по такому ветру все хозяйство отморозишь, девушки любить не будут.

Ганцзалин подумал несколько секунд и сказал, что идет он по срочному делу, касающемуся тех самых фальшивомонетчиков, которых они собрались наказать вместе с хаоханями.

– Один ты не справишься, надо всем идти, – проговорил хунхуз. – Когда данцзяфу скажет, тогда и пойдем.

Ганцзалин в некотором раздражении отодвинул с дороги Цзи Фэйци и подошел к двери. Тут, однако, ждал его сюрприз. В слабом свете начинающегося утра он разглядел, что дверь заперта изнутри на висячий замок. Он повернулся к Цзи Фэйци и увидел как тот, улыбаясь показывает ему большой железный ключ.

В ярости Ганцзалин шагнул к хунхузу, но тут же и замер на месте. Разумеется, он легко мог сбить противника с ног и отобрать у него ключ. Но, во-первых, даже если бы он вышел наружу, в руках у разбойников оставался беспомощный господин. А во-вторых… Во-вторых, за спиной его раздался щелчок. Ганцзалин медленно повернул голову и краем глаза увидел, что за спиной его стоит первый старший брат Пэн Гун и целится из винтовки ему прямо в затылок.

Нет, положительно, сейчас не самый подходящий момент, чтобы ссориться с хаоханями. Он поглядел на Загорского. Надворный советник лежал, прикрыв глаза: кажется, он потратил на разговор слишком много сил и снова впал в беспамятство.

Ганцзалин отошел от двери и угрюмо уселся рядом с лежанкой Загорского.

– Спешить некуда, – примирительно проговорил Пэн Гун, опуская ружье. – Когда данцзяфу скажет, тогда и пойдем.

Глядя на неподвижного Загорского, Ганцзалин вдруг почувствовал, что ужасно хочет спать.

– Где тут у вас можно лечь? – спросил он мрачно.

– Ложись на мое место, – предложил Цзи Фэйци, – я уже выспался.

И показал на лежанку, самую близкую к двери. Ганцзалин кивнул и, сбросив охотничьи у́лы [20], полез на лежанку как был, в одежде. Впрочем, тут все так спали, хунхузы не пользовались постельным бельем, исключая, может быть, данцзяфу, но у той была своя фанза, спрятанная в лесной чаще еще лучше, чем общее зимовье хунхузов.

Сейчас в фанзе их было восемь – шесть хунхузов и они с господином. Но это, конечно, была далеко не вся банда. Четверо под видом цирковых гимнастов шпионили в русской части Желтуги, еще несколько сбывали товары китайским приискателям. Кроме того, человек десять растворились в окрестных деревнях, они должны были следить, не появится ли угроза со стороны китайских властей и цицикарского амбаня. Времена были тревожные, неустойчивые, и хунхузы больше времени тратили на шпионаж, чем на свои прямые обязанности грабителей и душегубов. Впрочем, банда данцзяфу по сравнению с другими была далеко не самой жестокой. Однако, несмотря на это, банде удавалось выигрывать соперничество с другими шайками – исключительно благодаря уму и ловкости самой данцзяфу. Как уже говорилось, данцзяфу было не имя, а название должности в шайке. Саму же предводительницу звали Лань Хуа́, Орхидея. Это имя дали ей сами разбойники – за ее красоту и благородство.

Лань Хуа была уже не так юна, как могло показаться на первый взгляд – прошлой весной ей исполнилось двадцать девять лет. Но жизненный опыт у нее был такой, какой иной не получит и за девяносто девять. Она была из обедневшей дворянской семьи, то есть принадлежала не к исконной китайской народности хань, а к маньчжурам, которые правили Китаем почти два с половиной столетия. Однако, как выяснил на своей шкуре отец Лань Хуа, не все решает хорошее происхождение, и бедный маньчжур живет почти так же плохо, как и бедный ханец.

Лань Хуа была красива, умна, хорошо образована, и в шестнадцать лет ее выдали за богатого человека, тоже маньчжура. Она была у него третьей женой. Старшие жены, не такие красивые и не такие юные, но гораздо более злые, невзлюбили ее с первого взгляда. Муж поначалу держал их в узде, но когда выяснилось, что Лань Хуа бесплодна, потерял к ней интерес, и она стала прислужницей у старших жен, который издевались над ней, как хотели.

Лань Хуа сбежала из дома мужа и, скрыв свое происхождение, прибилась к бродячим циркачам. Но она имела сильный и властный характер и не собиралась до старости увеселять публику на улицах. Пройдя долгий путь, благодаря своему уму и силе воле она в конце концов сделалась руководительницей шайки хунхузов в Приамурье. Помощником ее стал один из циркачей по имени Пэн Гун. Шайка звалась «Красные волки».

Создание банды хаоханей, как звали себя сами хунхузы, совпало по времени с началом приисковых работ в Желтуге. Это было большой удачей, поскольку разбойных банд по китайской стороне Амура было предостаточно, а вот хабару на всех не хватало. В голодный год шайки хунхузов тоже жили впроголодь и воевали друг с другом за лишний кусок.

С появлением Желтуги появился надежный и постоянный источник денег. «Красные волки» почти не трогали русских и прочих иностранцев, зато обложили данью китайских старателей – впрочем, не слишком обременительной. Да и старатели предпочитали иметь дело с «волками», а не с другими хунхузами, которые иной раз зверствовали совершенно бессмысленно, и убивали человека там, где достаточно было просто дать затрещину.

Так вот и вышло в конце концов, что банда Лань Хуа и Пэн Гуна незаметно для граждан Желтуги внедрилась в жизнь республики, и часть доходов приискателей текла к ним в руки тонким, но постоянным ручейком. Лань Хуа намеревалась увеличить свои доходы оригинальным и неожиданным для бандитов способом. Она хотела нанять много китайских старателей и создать что-то вроде золотодобывающей компании. Компания эта, по мысли хунхузской предводительницы, должна была получать прибыль не за счет ограбления работников, а за счет добросовестной работы последних и обновления производства. Она намеревалась предлагать приискателям условия лучшие, чем все остальные компании и артели, и в конце концов монополизировать китайскую часть Желтуги, чтобы многократно увеличить свои доходы.

Однако наполеоновские эти планы столкнулись с несчастливой действительностью. Летний военный поход цицикарского амбаня против Амурской Калифорнии ясно показал всю неустойчивость и уязвимость республики. Русские старатели надеялись на помощь со стороны российских властей и просили приамурского губернатора барона Корфа присоединить Желтугу к Российской империи. Разумеется, ничего подобного Корф не сделал, да и сделать не мог. Более того, отвечая на требования китайских властей, он создавал на русском берегу Амура кордоны, которые препятствовали русским старателям пробираться на китайскую сторону, в Желтугу, а на почтовых станциях не давали лошадей тем, кто ехал в ближайшие к Амурской Калифорнии поселения – Игнашину, Амазар, Покровку и Албазин. Казакам, живущим по Амуру, русские власти прямо запретили добывать золото на Желтуге. Более того, атаман станицы Игнашиной направлял своих казаков на прииски, чтобы те уговаривали российских поданных вернуться на русский берег Амура – во избежания неизбежного кровопролития со стороны китайских властей.

Но это все касалось русских, которые, хоть и жили в Желтуге незаконно, но все-таки чувствовали над собой сильную руку Российской империи. Китайские же приискатели не были защищены никем и ничем. Как показал летний поход цицикарского амбаня против Желтуги, китайское войско готово было давить китайских старателей беспощадно, как блох. В этих неустойчивых условиях вкладываться в создание золотопромышленной компании было бы по меньшей мере неразумно, поэтому Лань Хуа со своими «волками» затихла и все силы сосредоточила том, чтобы не быть застигнутой врасплох новым китайским походом против Желтуги.