С. Пэррис - Ересь
Парень наклонился совсем близко, его дыхание защекотало мне ухо. До чего же он провонял луком!
— Итальянского я не знаю, — шепнул он, — зато я учил латынь.
— О, прекрасно, — отозвался я, ожидая, что сейчас он обрушит на меня какую-нибудь галиматью: где уж придурковатому трактирному служке набраться латыни? Но парень вновь энергично закивал, и его лицо сделалось почти торжественным.
— Ora pro nobis, — шепнул он мне на ухо, а затем слегка отодвинулся, чтобы разглядеть, какое произвел на меня впечатление. Он был доволен собой и ожидал похвалы.
Я с трудом удержал равнодушный вид. В голове стучало. Впервые забрезжил пока еще очень слабый свет.
— Молодец, Хамфри! А что ты еще знаешь? — прошептал я в ответ.
Парень просиял и снова склонился поближе ко мне, но тут раздался визгливый голос трактирщицы:
— Хамфри Причард! Я же тебе говорила, не лезь к джентльмену. Или тебе заняться нечем? Джентльмен не станет слушать твою чушь, дай ему покушать в свое удовольствие! — Ведьма врезала Хамфри по затылку и погнала здоровенного детину обратно в кухню. Хотя он был вдвое выше нее, он согнулся и виновато зашаркал прочь.
Хозяйка деловито вытерла руки о фартук и выжала из себя профессиональную улыбку.
— Он не дерзил вам, сэр? — спросила она, однако я хорошо понял, чем вызвана тревога в ее глазах.
— Вовсе нет. Только спросил, нравится ли мне угощение.
Женщина воинственно прищурилась.
— И как — нравится?
— Мм… Большое спасибо.
Она посмотрела на меня так, словно хотела еще что-то добавить, но лишь кивнула и удалилась в кухню; откуда послышались голоса — насколько я мог понять, хозяйка продолжала отчитывать беднягу Хамфри, а тот пытался оправдываться.
Еда меня, конечно, не порадовала. Я с трудом пропихивал внутрь эту мерзкую слизь, причем мрачные взгляды безухого и его компании отнюдь не способствовали аппетиту. Лучше бы уж он подошел и объяснил, чем я так его заинтересовал. Но безухий оставался сидеть на своем месте, лишь изредка чуть наклоняясь, чтобы шепнуть что-то одному из товарищей.
Я уткнулся взглядом в тарелку, перебирая в уме крохи добытых сведений. Ora pro nobis. Молись за нас. Слова зашифрованные на последней странице дневника Роджера Мерсера. Слова из Ave Maria, слова, повторяющиеся в литании всем святым. Неученый парень, вроде Хамфри Причарда, мог подцепить их только на католической мессе. Значит, он либо участвовал в службе, либо слышал ее. Как это могло случиться? Не от завсегдатаев ли «Колеса Катерины» нахватался он этого? Тогда понятно, почему хозяйка запрещает ему разговаривать с чужаками. Но почему Роджер записал эти слова таинственными символами? Был ли это пароль, по которому опознавали друг друга заговорщики? А «Колесо Катерины» — не место ли их тайных встреч? Или это прибежище уцелевших католиков и мой анонимный корреспондент хотел привести меня именно сюда?
Раздумывая над этим, я машинально уставился на безухого, сам себе не отдавая в этом отчета. Но он, словно разбуженный моим взглядом, поднялся на ноги, одернул на себе камзол и, окликнув хозяйку, попросил счет.
— К моему прискорбию, вдова Кенни, придется мне вас покинуть. Хотя нынче день субботний, но дела призывают, — сообщил он, а я с удивлением отметил, что у безухого речь образованного человека. Это совершенно не вязалось с его наружностью клейменого вора.
В очередной раз я вынужден был укорить себя за привычку судить человека по внешности и манерам. Я выждал, пока за ним закрылась дверь, и двинулся следом. Возможно, вдова Кенни и сочла мою поспешность неприличной, но ее взгляд все равно не мог бы стать более неприязненным. Она равнодушно поблагодарила меня, когда я бросил на стол несколько монет. Я же выскочил на улицу и поглядел в обе стороны, высматривая безухого. Мне повезло: он успел только дойти до угла, где стояла церковь. Уже привычно держась в тени, поближе к стенам домов, я двинулся вперед, убеждая себя, что следить за безухим — вполне достойно агента Уолсингема (не то что выслеживать мальчишку Норриса). Мне вообще нравилась опасность. Она придавала мне сил.
Безухий пересек широкую улицу и прошел в северные ворота близ церкви Святого Михаила и тюрьмы Бокадо. Я шел за ним на приличном расстоянии по Соммер-Лейн, мимо парадного входа в колледж Эксетера и заднего в школу богословия. В какой-то момент мне показалось, будто кто-то следит за мной, и я резко обернулся. Но увидел лишь нескольких прохожих, все они, как мне показалось, были заняты собственным делом и мной не интересовались, а потому я отнес это внезапное подозрение на счет разыгравшихся нервов и пошел за безухим дальше.
На углу возле университетских школ безухий свернул направо, в узенькую Кэт-стрит, где дома так плотно жались друг к другу, что верхние этажи, нависавшие над улицей, совершенно затеняли ее, и земля под ногами не просыхала. Надо мной висели, негромко поскрипывая и раскачиваясь на ветру, пестрые вывески; судя по их обилию, это была торговая улица, а покупатели тут, похоже, были в основном из университетского сообщества: виднелись знаки типографов, торговцев канцелярским товаром, изготовителей мантий, книготорговцев и переплетчиков. По случаю воскресенья все было закрыто и рамы опущены.
Безухий замедлил шаг. Я тоже. Показалась фигура в черной академической мантии и бархатном берете, двигающаяся с другой стороны навстречу нам. Человек шел медленно, с трудом передвигая ноги, по всей видимости, он был уже стар. Перед небольшим магазинчиком с грязными окнами безухий остановился и поднял руку в приветствии, а старик в бархатном берете махнул в ответ рукой и неторопливо сделал еще несколько шагов. Я отскочил и спрятался в каком-то проходе — и вовремя: поравнявшись с тем магазинчиком, старик снял берет и внимательно оглядел улицу, словно опасаясь слежки. Теперь я узнал его: это был доктор Уильям Бернард. Безухий, ни слова не говоря, отсоединил от пояса связку ключей и отворил дверь магазина; затем он тоже огляделся по сторонам — я еще больше вжался в тень, — распахнул дверь, пропуская доктора Бернарда, а сам вошел вслед за ним, склонив голову под низкой притолокой. Дверь закрылась, я услышал громкий стук засова.
Странный это был магазин — без вывески. Я вылез из своего убежища и подобрался поближе, но вплотную подойти не рискнул, хотя, думается, они мало что могли рассмотреть сквозь единственное грязное окно. Вблизи я увидел, что над дверью имелась-таки надпись, мелкая, но, впрочем, выведенная аккуратно: «Р. Дженкс. Переплетчик и книготорговец».
Я сделал шаг назад и с размаха налетел на высокого человека, прикрывавшего лицо широкими полями шляпы. Бедняга чуть не упал.
— Scusi, — машинально извинился я на родном языке.
Прохожий в ответ пробормотал что-то и поспешил прочь. Глядя ему вслед, я пытался угадать, откуда он взялся, ведь до сих пор я у себя за спиной никого не видел. Вышел из какого-то магазинчика? Вряд ли, ведь все они закрыты. Мне припомнилось неприятное ощущение, будто за мной кто-то наблюдает, когда я вслед за безухим свернул на Кэт-стрит.
Человек, которого я толкнул, дошел до ближайшего поворота и, не оглядываясь, скрылся за углом. Лица его я разглядеть не успел, запомнил лишь темную бороду. Была ли такая борода у кого-нибудь из завсегдатаев «Колеса Катерины»? Надо было повнимательнее разглядеть товарищей безухого, но все они сидели ко мне спиной. Зачем бы кому-то из них преследовать меня от самой таверны? Или достаточно было мне забрести в кабак, где меня явно не ждали, чтобы возбудить подозрения? А может, они заметили, что я слежу за их дружком?
На обратном пути я тщетно пытался привести мысли в порядок. Кто был этот безухий, который общается в таверне с какими-то бандитами и с докторами из Оксфорда? Если это был Дженкс, «переплетчик и книготорговец», то неудивительно, что Бернард знает его. Но с чего бы старику заниматься делами в воскресенье? Кроме того, похоже было, что профессору не очень-то хотелось попасться на глаза знакомым. Напрашивалось простейшее объяснение: вероотступники собирались в «Колесе Катерины», а Бернард, как я мог заметить, сочувствовал старой вере. Связующим же звеном между ними служил книготорговец. Все это было вполне логично и, стало быть, означало, что я нащупал конец цепочки, по которой в городе передавались запрещенные книги, нащупал нить заговора, так интересовавшего Уолсингема. Да, но только сам-то я ничего не выяснил, сообразил я, опомнившись: кто-то обдуманно и умело подвел меня к этому открытию, кто-то позаботился о том, чтобы я соотнес знаки в записке со смертью Роджера Мерсера. Мне следовало бы не по улицам бегать, а попытаться найти этого тайного осведомителя.
Привычной дорогой я миновал школу богословия и свернул на Сент-Милдред-Лейн. Слева от меня уже возвышались башенные ворота колледжа Линкольна, светлые под ярким полуденным небом. Пройдя под арку, я услышал за спиной стук и, обернувшись, понял, что меня зовет Коббет, прильнувший к своему окошку.
