Лиза Марич - Минута после полуночи
— Лично я советую оставить все, как есть, — сказал Роман. — Доказательств все равно никаких, сплошные обрывки и умозаключения. Они над вами просто посмеются.
Леночка после раздумья неохотно кивнула.
Совещание с помощниками состоялось накануне вечером. Все кусочки мозаики были разложены по местам, все получило логичное законченное объяснение. Но советнику было от этого не легче. Впервые в жизни он не знал, что ему с этим делать.
Идти к Боре Бергману?
Глупо. Несмотря на данное обещание, Алимов мог рискнуть головой и принести железобетонные улики, если бы они у него были. Но то, что у него имелось, ни один суд уликой не сочтет.
Поэтому советник выбрал другой путь. Он решил рассказать правду людям, которым она могла сильно не понравиться. А что делать с этой правдой — пускай решают сами.
Салон машины обдал его раскаленным воздухом. Вадим Александрович включил кондиционер и терпеливо дождался, когда автоматическая установка выровняет температуру до заказанных двадцати градусов.
Когда он подъехал к дому на набережной, солнце начало проваливаться за раскаленный горизонт. Город отдавал накопленное за день тепло, приближающийся вечер долгожданную прохладу не обещал.
Алимов вышел из машины и огляделся. Знакомый маленький автомобиль «Пежо» стоял неподалеку от подъезда. Черного джипа видно не было.
Алимов вошел в подъезд. Здесь было немного прохладнее, по крайней мере, можно было дышать. Консьержка, задремавшая от жары, встрепенулась и поправила очки.
— Вы к кому?
— К Ирине Витальевне.
— Ее нет.
— Да? А машина во дворе.
— Машина во дворе, — подтвердила консьержка. — А Ирина Витальевна уехала.
Алимов достал мобильный телефон и быстро пролистал записную книжку. Нашел нужный номер и ткнул пальцем в кнопку набора.
Гудки неслись в ухо целую минуту, прежде чем Алимов дал отбой.
— А Никита Сергеевич дома? — спросил он с надеждой.
Консьержка покачала головой.
— Я у него работаю, — соврал Алимов. Достал удостоверение и раскрыл его перед лицом женщины. — Служба безопасности театра.
Женщина слегка оттаяла.
— Понятно. Но его правда нет. Они с Ириной Витальевной уехали примерно два часа назад.
— Не сказали, куда?
Она развела руками.
— Мне такие вещи не сообщают! Позвоните!
Алимов снова достал телефон. Однако звонок Красовскому тоже остался без ответа. Нехорошее предчувствие кольнуло сердце.
— Как была одета Ирина Витальевна? В вечернее платье или как обычно?
— Как обычно, — недоумевая, ответила женщина. — И Никита Сергеевич тоже. Они на его машине уехали.
Алимов выскочил из подъезда и побежал к машине.
Путь до театра занял полчаса. Советник сам не знал, почему выбрал эту дорогу. Просто это было единственное направление, где их пути могли пересечься.
На театральной стоянке одиноко стоял огромный сверкающий автомобиль. Репетиция в такое время?.. Вряд ли. Алимов открыл запертую калитку ключом, который не успел сдать, и пошел по дорожке, заросшей высохшей колючей травой.
Ему показалось, будто в овальных окнах первого этажа мерцают странные красноватые отблески. Впечатление было жутковатым: словно ожили глаза спящего вампира. Алимов прищурился, присмотрелся, но видение не повторилось.
«Шел бы ты от греха подальше. День-то какой нехороший. Пятница, тринадцатое», — шепнул внутренний голос.
Он торопливо взбежал по ступенькам и подергал ручку высокой парадной двери. Заперто. Советник побарабанил в нее кулаками, прислушался, но ответа не получил.
Вадим Александрович обогнул здание и отпер дверь служебного входа. Постоял, прислушиваясь, и двинулся по узкому темному коридору. Чем ближе к сцене подкрадывался Вадим Александрович, тем беззвучнее делалось его дыхание, глаза стекленели, словно у загипнотизированного кролика, а движения становились плавными, как в замедленной съемке.
Из глубины зала доносилось пение. Нежный женский голос, гибельный, как у сирены, обещал усталому путнику вечное блаженство. Голос взлетал к небесам, низвергался в пропасть, ликовал, скорбел, постигал и прощал заблуждения.
Включенные софиты под потолком ярко освещали женщину в алой тунике, перетянутой кожаным поясом. В правой руке женщина держала предмет, похожий на волейбольный мяч. Алимов отчетливо видел плавную линию профиля, стекающую со лба к приподнятому носу и маленькому твердому подбородку. Длинные черные локоны, выбившиеся из высокой прически, падали на обнаженные плечи, обвивали длинную шею. Тело женщины, просвечивавшее сквозь тонкую ткань, казалось легким, почти невесомым, и было совершенно непонятно, как в нем умещается такая громадная победная сила.
Любопытство, твердые правила и жесткие принципы — то, что составляло трезвую уравновешенную натуру советника, — все разлетелось в разные стороны, как карточный домик под порывом ветра, все стало второстепенным, не имеющим смысла, все померкло и потускнело перед звуками, заполнившими душу. Внутри вдруг проснулся ребенок, который, оказывается, никогда не умирает, а только засыпает, — проснулся, ожил… и заплакал.
Сладостные слезы потекли по щекам, вымывая из души все темное, тяжелое, больное, а голос рвался дальше, раздвигал границы мира, вел к последней светящейся точке, за которой кончается вся земная мудрость. И когда Вадим Александрович полной грудью набрал воздух, чтобы последовать за проводником, голос, взлетевший на недосягаемую высоту, вдруг вспыхнул падучей звездой, надломился и умолк.
Тишина обожгла щеки.
Женщина стояла, съежившись, и держалась левой рукой за горло, словно боролась с удушьем. Ее глаза были закрыты.
— Господи! — пробормотал разбуженный советник.
Восклицание было тихим, но в пустоте зала оно прозвучало громом. Сверкнули ярко-зеленые глаза под густой копной черных кудрей, женщина повернулась и медленно двинулась к нему. Предмет в ее руке, который советник вначале принял за баскетбольный мяч, плавно покачивался в такт движению.
Пятясь, как рак, Алимов вошел в коридор за кулисами, прижался спиной к стене и продолжил отступление. Женщина не ускоряла шаг, надвигалась на него с тихой величавой торжественностью.
Лопатки Вадима Александровича провалились в пустой дверной проем. Алимов юркнул в гримерку, сделал быстрое движение, пытаясь захлопнуть дверь. Но страшная женщина оказалась проворней и метнула в советника предмет, который несла в правой руке.
Алимов споткнулся и упал навзничь. Нечто круглое пролетело рядом с ним, закатилось под гримерный столик и остановилось, покачиваясь. В советника уставились безжизненные стеклянные глаза на бледном лице.
Это была отрубленная мужская голова.
Москва, ноябрь 1885 года
LANGSAM[16]— Дмитрий Данилович, прислали от генерала Сиберта! Его превосходительству очень плохо, просят поторопиться!
В темной прихожей генеральского дома его встретила перепуганная заплаканная горничная. Дубов сбросил пальто и, ни о чем не спрашивая, взбежал вверх по лестнице. Ворвался в генеральскую спальню, бросился к хозяину дома, распростертому на кровати. Взглянул на бледное лицо с застывшим взглядом и опустил на пол ненужный докторский чемоданчик.
Мария Викентьевна тихо плакала, кутаясь в шаль. Колеблющийся свет свечи рисовал на ее лице неровные геометрические фигуры.
— Когда это произошло? — шепотом спросил доктор.
— Полчаса назад, — ответила женщина так же шепотом. — Александр Карлович выпил слабительный отвар и вдруг начал задыхаться. Я сразу послала за вами.
— Задыхаться, — зачем-то повторил Дубов. Достал из кармана платок, вытер вспотевший лоб. — А… кроме отвара, он ничего не принимал?
Мария Викентьевна покачала головой. Ее темные глаза казались двумя бездонными провалами.
— Может, генерал принял еще один порошок? — настаивал доктор. — Возможно, он плохо себя почувствовал и случайно, по забывчивости…
— Не могло такого быть! — перебила Мария Викентьевна. Выскочила из комнаты и через минуту вернулась обратно со знакомой картонной коробкой. Открыла крышку, вытряхнула на столик возле окна прямоугольные белые пакетики и начала раскладывать их по порядку. Ее руки заметно дрожали: — Смотрите сами, все на мес…
Мария Викентьевна не договорила. Дубов, как завороженный, не мог оторвать взгляда от ее рук. Сначала они замерли над столом, потом снова быстро перебрали порошки. Длинные белые пальцы схватили коробку, потрясли ее и безвольно разжались. Коробка беззвучно упала на ковер.
Прошла целая минута, прежде чем доктор заставил себя поднять глаза на женщину в темном платье. Отчего-то он боялся встретиться с ней взглядом. Однако Мария Викентьевна смотрела вовсе не на него, а на чашку, стоявшую на втором столике рядом с кроватью. Дубов пересек комнату, взял чашку и понюхал остатки отвара. Макнул палец в чашку, осторожно попробовал его кончиком языка…
