Йен ПИРС - Рука Джотто
«О, какой же ты идиот, – горестно сказал он себе. – Это молодая женщина, грязь тут ни при чем. И ты сам это знаешь. Ты же видел его в кабинете Боттандо пару лет назад. Больше никогда в жизни, – с отчаянием подумал он, – не буду хвастаться своей великолепной зрительной памятью».
Он знал, что должен немедленно созвониться с Флавией, но одновременно с этим понимал, что, если опять окажется не прав, Боттандо скажет, что человек, у которого семь пятниц на неделе, – просто дурак. Аргайл уже сомневался во всем, он перестал доверять своему собственному мнению. Но с другой стороны, если он все-таки наконец прав, чрезвычайно рискованная авантюра с Уинтертоном не имела смысла, если не хуже. Он фактически подставил Флавию. И что теперь делать? В нем вдруг проснулась его прежняя натура, и новая решительная персона с готовностью уступила ей место. Проклятие! Сколько бед он успел натворить из-за нее.
Пытаясь оттянуть момент принятия окончательного решения, Аргайл прошел в спальню и еще раз взглянул на милый его сердцу рисунок – уже не забытого сироту, а переодетого нищим принца. Теперь, зная, кто его автор, он поражался своей слепоте. Он должен был с первого взгляда узнать эти широкие, твердые, уверенные штрихи, отметить искусную передачу света и тени одним штрихом здесь, одним – там и абсолютную завершенность всего изображения. Ни убавить, ни прибавить.
Он сразу влюбился в этот набросок, но сейчас, когда он узнал, что его создателем был Леонардо, этот рисунок внушал ему чуть ли не страх.
Через сорок пять минут Аргайл решил, что Флавия должна узнать всю правду. Он не может, находясь в здравом рассудке, утаить ее от нее. Это будет очень неприятно, но не смертельно, если Флавия успеет поговорить с Боттандо до того, как он отправится на встречу в министерстве.
– О, Джонатан, это было ужасно, – запричитала Флавия в телефонную трубку. Он даже не успел сказать «здравствуй».
– А разве все уже закончилось? Ты же говорила: встреча в четыре?
– Ее перенесли.
– О Господи! И он все им сказал? Сказал, что Джотто – Форстер? И у него даже не возникло никаких сомнений?
– А почему у него должны были возникнуть сомнения?
В течение долгой паузы Аргайл пытался переварить это сообщение.
– Так ты что, ничего не сказала ему? – Потрясенный до глубины души, Аргайл пошатнулся. – Он выдал им всю эту историю, ничего не зная о том, что это полная фикция?
– У меня не было времени, – попыталась оправдаться Флавия. – Я же говорю: встречу перенесли. К тому же я была уверена, что он в любом случае откажется от этой идеи. Весь ужас в том, что рассказывать о Форстере не было никакой необходимости. Он и так разбил Аргана в пух и прах. Он сумел доказать, что его зять занимался скупкой и перепродажей краденого и грабил места археологических раскопок. И вся эта чушь про Форстера, которую мы с тобой состряпали, была совершенно не нужна. И зачем только я тебя послушала!
– Ну, знаешь, – теперь уже оправдывался Аргайл, – я тебя не заставлял.
– Да знаю. Прости. Ну ладно, все вроде бы обошлось, и слава Богу.
– Конечно. Ведь тебе действительно удалось вернуть кое-какие картины. А для вашего управления это самое важное.
– Теоретически – да. И возможно, мы поступили правильно. Вероника все равно уже умерла, а до Уинтертона нам в любом случае не добраться. По большому счету нельзя сказать, что мы оставили преступника безнаказанным.
Наступила долгая пауза. У Аргайла кругом шла голова.
– О, ладно, хорошо. Но вдруг… вдруг правда когда-нибудь просочится?
– Каким образом? Возвращение картин поручено мне, владельцы картин тоже не станут распространяться, это не в их интересах. Уинтертон и Мэри тоже будут молчать, если у них есть хоть капля здравого смысла.
– А как насчет других картин?
– Каких других?
– Тех, что есть в списке Боттандо, но нет в списке Уинтертона? Как быть с ними? Например, с Веласкесом?
– Ох! Но Боттандо тоже ведь может ошибиться. Я не думаю, что Вероника могла похитить Веласкеса. В конце концов, это только предположение Боттандо.
– А, ну тогда ладно.
– Когда ты возвращаешься?
– Через несколько часов поеду в Лондон. Мне нужно здесь еще кое-что прояснить.
– Хорошо, не задерживайся. Боттандо обещал сводить нас куда-нибудь отпраздновать победу.
К тому времени как он убрал комнату, упаковал вещи и приготовился к отъезду, он решил, что лишь один человек может дать ему дельный совет, – это Мэри. Если кто-то и знает, что ему делать, то только она.
Он нашел ее в гостиной – в единственной комнате, по ее словам, приспособленной для жизни в этом проклятом доме. Мэри свернулась калачиком в огромном викторианском кресле и читала книгу.
– Джонатан, дорогой, – сказала она, подняв к нему улыбающееся лицо и снимая очки. – Ты собираешься покинуть меня?
– Да, пора уже.
– Что-то не так, милый? У тебя ужасно встревоженный вид.
– У меня проблема. Я тут подумал…
– Ты хочешь спросить у меня совета? Как лестно. Конечно. Выкладывай, что у тебя. Правда, не могу гарантировать, что буду полезна, – еще не пришла в себя после вчерашнего. Слишком много волнений.
Такая же милая, как всегда, но на этот раз Аргайл не мог ответить ей с той же теплотой. Его одолевали тяжелые предчувствия.
– Есть некоторые странности, – сказал он, – я не могу состыковать кое-какие факты.
– Дорогой, ты можешь посвятить меня в свои секреты? Расскажи.
Аргайл невольно улыбнулся. Она не может не нравиться. И оттого еще труднее начать.
– О, да, я полагаю, вы именно тот человек, кому следует все рассказать. Возможно, единственный.
– Ты очарователен. Я сгораю от нетерпения. Но что бы ты ни сказал, я думаю, лучше сделать это в компании бутылочки джина. Надеюсь, твои проблемы не превратили тебя в трезвенника.
Аргайл кивком выразил свое согласие, и Мэри наполнила два больших высоких стакана. Затем ему пришлось подождать, пока она сходит на кухню и принесет лед и лимон.
– Ну, – она снова уселась в кресло, вся – внимание, – поговорим о странностях. Это из-за них ты так огорчен?
Он сделал большой глоток джина.
– Да. Потому что они свидетельствуют о том, что вы не сказали всей правды, – произнес он скорее извиняющимся, чем обвиняющим тоном.
Наступила долгая пауза. Мэри озабоченно изучала его лицо.
– Но ты знал это, – сказала она немного погодя.
– После вчерашнего разговора мы с Флавией преисполнились сочувствия к вам и попытались сделать так, чтобы вам не пришлось отвечать за преступления вашей кузины, – продолжил Аргайл.
– Поверь, я искренне благодарна вам, – ответила Мэри. – Хотя Флавии это было нужно не меньше, чем мне.
– Я тоже так думал. Но потом выяснил, что вы снова солгали.
– Боюсь, ты неправильно понял меня.
Он сердито покачал головой:
– Нет, я вас правильно понял. И все это случилось по моей вине.
– Объяснись.
– Вы нравились мне, поэтому на многие вещи я не обращал внимания. А Флавия слишком торопилась и позволила мне уговорить себя. А ведь она не хотела соглашаться – видно, инстинкт ей подсказывал, что я не прав. Я так виноват перед ней.
Она удивленно смотрела на него, потом предложила выражаться яснее.
– Если ваша история правдива, то все картины, перечисленные в списке Уинтертона, должна была украсть Вероника.
– Верно. Хочешь оливок?
– Нет, спасибо. Дальше. Поскольку в списке оказались картины, которых она не могла украсть, остается предположить только одно – вчера вы сказали не всю правду.
– Я все еще не понимаю тебя, любовь моя, но продолжай. Я уверена, в твоих словах проявится смысл.
– В списке Уинтертона числятся как минимум две картины, которых Вероника никак не могла украсть.
– Экстраординарное заявление.
– Во-первых, Уччелло, которого она якобы похитила во время обучения в пансионе. Но Вероника не могла быть воспитанницей синьоры делла Куэрция. Разумеется, нет.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что к тому времени она была уже замужем. Ее муж умер в день пятой годовщины их свадьбы, на могильном камне я прочитал дату – 1966 год. Следовательно, они поженились в шестьдесят первом. Девушек не посылают в пансион после замужества. Это глупо. Синьора делла Куэрция, которая свято чтит светские условности, никогда не стала бы называть замужнюю женщину мисс Бомонт и не стала бы рассказывать, что мисс Бомонт по окончании ее пансиона очень удачно вышла замуж. И, судя по тому, как все отзываются о Веронике, пожилая синьора вряд ли назвала бы ее очень милой. Вероника Бомонт никогда не была пансионеркой. Ею были вы.
– Хм…
– И вторая картина – Поллайоло.
– Но ведь милый инспектор Мэнстед установил, что Вероника была в списке гостей, приглашенных на свадьбу.
– Да, в списке приглашенных она была. Но она не поехала на свадьбу. Она не могла, потому что в этот день должна была открывать праздник в Норвиче. Свадьба состоялась 10 июля 1976 года, в субботу. Это была вторая суббота июля – традиционный день проведения праздника, который она ни разу не пропустила. Я сверился с церковной книгой, там осталась очень теплая запись. Великолепная речь перед началом благотворительной лотереи. Джордж говорил мне, что она ни разу не пропустила открытие праздника.
