Лесли Силберт - Интеллидженсер
— Палочка как палочка, — пожал плечами Марло.
— Но по форме?
— Надломлена.
Хариот вытащил палочку. Совершенно целую и прямую.
Рэли и Марло молча ждали объяснения.
— Свет, когда проникает в жидкость, преломляется, — сказал Хариот.
— Но при чем тут радуги?
— Небо полно водяных капелек, и лучи солнца, пронизывая их, преломляются. Этот процесс называется рефракцией. Затем лучи ударяются в заднюю стенку капельки, отражаются от нее, отскакивают назад. Радуга как-то связана с этими направлениями солнечных лучей, их рефракцией и отражением. Я изучал параметры, но…
— Если небо полно капелек, так почему дуга такая узкая? — спросил Марло. — И находится в одном каком-то месте?
— Видимо, какая-то связь с углом между солнечными лучами позади тебя, капельками воды в небе и твоими глазами тут, на земле.
— А цвета?
— Я… Э…
— Я в тебя верю, — сказал Марло.
Рэли перехватил взгляд Хариота.
— Это подходящая ночь для…
— Идеальная. Ты хочешь…
Рэли кивнул.
Марло с любопытством следил за происходящим. Хариот подошел к свисающей с потолка веревке и потянул за нее. С громким скрипом вниз опустилась крышка люка с прикрепленной к ней лестницей. Хариот начал взбираться по ней.
Немедленно последовав за ним, Марло очутился в темном помещении. Хариот нажал на одну из стен. В помещение хлынул лунный свет. По очереди они выбрались через чердачное окно на чуть покатую крышу.
Хариот извлек длинную, странного вида металлическую трубу из ящика почти у самого края крыши. Он сел, откинулся, поднес трубу к глазам и уставил ее в небо. Сведя ладони поближе, он настроил два составляющих ее цилиндра. Верхний цилиндр был шире нижнего и словно нависал над лицом Хариота.
— Вот она, — прошептал Хариот. — Кит, погляди!
Марло сел рядом с ним, взял тяжелую трубу и тут заметил выпуклое стеклышко сразу за отверстием. Оно было гладким, будто в очках. Он посмотрел.
— С помощью второго глаза направь ее на Луну, — сказал Хариот.
Марло послушался.
— Великий Боже! Что за…
— Труба меняет перспективу, — сказал Хариот. — Увеличивает Луну в несколько раз.
— Она кажется такой близкой… и все черты такие четкие!
— Ты часто говорил об исследовании небес, — сказал Рэли, — и поскольку ни один мой корабль туда не плавает…
Марло, Рэли и Хариот высоко на крыше Дарем-Хауса полагали, что они там одни в безопасности от подслушивающих ушей. И ошибались.
В полдесятке ярдов на одном из верхних сучьев соседнего дерева сидел человек и следил, как они, раскуривая трубки, взирают на небо. Звали его Ричард Бейнс, и именно он крался за Марло от Лондонского моста.
Копание в Божьих тайнах — это дело дьявола, размышлял Бейнс. Недаром люди прозвали Хариота дьявольским магом.
Наниматель Бейнса искал доказательства предполагаемому атеизму Марло. Улики всегда можно состряпать, как их постоянно и стряпают, но Бейнс относился к своей шпионской работе с великой добросовестностью. Ему требовалось, чтобы его обвинения по меньшей мере содержали зерна истины.
Едва Марло сказал лодочнику, куда его везти, Бейнс уже не сомневался, что это подслушивание принесет золотые плоды. И Марло, и Рэли были заведомыми еретиками.
И до чего же прав он оказался! Того, что он услышал, было предостаточно, чтобы Марло вскоре предстояло исследовать только стены темницы.
От сидения на суку задница рано или поздно немеет, а в ягодицу Бейнса к тому же, будто пыточный инструмент, впивался острый обломок ветки. Морщась, он заерзал, ища облегчения.
На противоположном берегу Темзы в Саутворке как раз заерзала голландка по имени Ева. Но сидела она не на дереве, а на собственном кухонном столе. И ерзала она не от боли, а от наслаждения. Под ее юбкой пряталась голова Роберта Поули, и Ева молилась, чтобы ее муж не вернулся из таверны раньше обычного и не застал бы ее в такой далекой от пристойности позе.
Для большинства людей адюльтер — это разновидность надувательства, однако, согласно уникальному кодексу чести Роберта Поули в играх страсти, самой низкой формой надувательства была плата за секс, а соблазнение чужой жены — самой благородной формой успеха. Белокурая юная жена стекольщика была его последней славной победой, хотя отнюдь не славнейшей.
В былые годы, когда Фрэнсис Уолсингем был еще жив, Поули уложил в постель дочку великого мастера шпионажа, замужем тогда за всеми любимым поэтом сэром Филипом Сиднеем. Ныне бывшая леди Сидней состояла в браке с графом Эссексом и на радость Поули все еще питала к нему слабость. Теперь он прикинул, что следует поскорее устроить свидание с ней. И, пожалуй, есть смысл наконец признаться в этом Сесилю. Без сомнения, его наниматель будет доволен, что он спит с супругой его врага.
С другой стороны, величайшую неудачу в играх страсти Роберт Поули потерпел с Марией, королевой Шотландии. В последние годы ее жизни, когда она находилась в заключении в замке Татбери, его отправили туда выдать себя за ее сторонника, за тайного католика, готового устроить безопасную отправку ее писем и доставку ответов. Он встречался с королевой, когда она каталась верхом по татберийскому парку, и вскоре убедился, что ее репутация опасной соблазнительницы меньше всего соответствует истине. Печальная и богобоязненная женщина писала десятки любовных писем мужу, с которым больше уже никогда не свиделась. Порой она плакала от благодарности на плече Поули, когда он заверял ее, что письма достигнут адресата. Это была ложь, но достойная. Его растрогала глубина и верность ее любви, и он быстро отказался от мысли стать ее последним любовником, как ему поручили. Немезида секретной службы Уолсингема, вдохновительница католических заговорщиков на всех Британских островах и по всей Европе была просто одинокой стареющей женщиной, тоскующей по мужу. Свободу ей не обрести никогда, но Поули надеялся, что благодаря его лживым заверениям она хотя бы упокоится в мире.
Проводя эти часы с Марией, Поули узнал кое-что и о себе. Пусть предательство было источником его хлеба насущного и высшей формой наслаждения, но когда оно касалось тех, кого он уважал, он терял к нему интерес. И более того: ему хотелось помочь всякому, кто запутывался в паутине придворных интриг. Случалось это нечасто и ни разу со времени Марии, однако известие о ловушке, в которую угодил Кит Марло, пробудило давно уснувшую часть его души. Ему нравился обаятельный драматург, его восхищала бесшабашность, с какой тот бросал вызов всем глупостям, правящим их родиной.
Застегнув полотняную рубашку, он поцеловал Еву на прощание.
Возле опустевшей арены для травли медведей Поули в лунном луче увидел Терезу Рамирес, пышнотелую девушку с волосами цвета воронова крыла. Горничная в доме Эссекса, Тереза принадлежала к самым ценным осведомительницам Поули.
— Привет, Роб, — сказала она, протягивая руку ладонью вверх.
Поули порылся в кармане.
— Надеюсь, оно того стоит? — сказал он, достав шиллинг.
Тереза кивнула.
— Не знаю точно, чем Кит Марло сейчас…
Поули отправил монету обратно в карман.
— Но я знаю, что Фелиппес платит ему, чтобы он навел справки об одной торговой компании. Как ее…
— Левантийская компания? Марокко? «Московия»?
— Во-во! «Московия». Фелиппес подозревает какую-то контрабанду.
— И кто замешан? Он сказал?
— Нет, но завтра он будет в Эссекс-Хаусе. Я там покручусь.
— Отлично, — сказал Поули, протягивая ей шиллинг. — Встреть меня в полдень.
Тереза неторопливо удалилась, а Поули уставился на Темзу, обдумывая услышанное. Видимо, в Московской компании один из купцов или придворных, а возможно, и несколько что-то мухлюют, и Марло, возможно, вот-вот узнает, что именно. Чем не причина для плаката «Тамерлана», подумал Поули. Марло вот-вот узнает правду, и этот контрабандист или контрабандисты намерены его убрать. Ну, у них ничего не выйдет, я об этом позабочусь.
17
СЕНТ-ДЖЕЙМС, ЛОНДОН — 9 ЧАСОВ 40 МИНУТ ВЕЧЕРА, НАШИ ДНИ
— Сурина, как он? — спросил де Толомеи. Он лежал на цветастом диване в своем номере в «Ритце», прижимая к уху мобильник.
— Немного прибавил в весе, синьор. Его раны тоже хорошо заживают. Доктор говорит, он может очнуться в любой день, но…
— Что такое?
— У него случаются эти… спазмы. Я… ну, я держала его руку, и она… она задергалась. Несколько раз.
— Он провел годы в страшной тюрьме, Сурина. Его среди многого другого пытали электрическим током.
— Могу я… э… спросить…
— Нет, Сурина, он не преступник. Его родина предала его.
— О!
— Но как вы сами?
— Прекрасно, синьор. Я никогда не жила возле моря… здесь так красиво. И… и он мне тоже нравится, синьор. Каждый вечер я молюсь о нем.
