Катерина Врублевская - Дело о рубинах царицы Савской
— Малькамо, ты ври, да не завирайся, — пробурчал Аршинов по-французски. Он смотрел в сторону, но юноша его понял и осекся. — О крокодильей норе ни слова.
— А где губернатор? — спросила я, чтобы прервать неприятную паузу.
Оказалось, что губернатор уже несколько недель, как выехал руководить военными действиями, и от него изредка приходят с курьером записки, что с ним все в порядке. Губернаторша сама железной рукой наводит порядок в доме, монастыре и во всем городе, но очень устает без мужской руки. Тут Цагамалак так выразительно посмотрела на Малькамо, что я поняла все даже без перевода.
Хозяйка хлопнула в ладоши и в комнату вошли три женщины. У каждой на голове, на небольшой подушечке покоился глиняный сосуд, похожий своей формой на лабораторную колбу: круглый и приземистый внизу с очень узким длинным горлышком наверху. Я ощутила сильный аромат кофе. Каждая налила нам по маленькой чашечке, и я вновь отведала божественный напиток, который ни в какое сравнение не шел с тем кофе, что я пила в N-ской кофейне в Александровском саду. Аромат пьянил и возбуждал, все чувства были обострены до предела.
Кроме кофе прислужницы выложили на стол пучки травы, под названием «гат». Губернаторша предложила пожевать, чтобы снять усталость и все потянулись попробовать. Только Автоном не притронулся к травке, он сосредоточенно пил пиво и молчал, как обычно.
Умница Николай Иванович, заметив мое состояние (я даже есть перестала, так как кусок не лез в горло), стал просить губернаторшу помочь нам добраться в Аксум на праздник Тимката. Цагамалак обещала подумать, а пока пригласила нас отдохнуть у нее во дворце, ведь до праздника еще оставалось несколько дней.
Отдых, действительно, пошел бы нам на пользу, поэтому Аршинов согласился, но добавил, что мы остаемся ненадолго.
Следующие дни прошли чудесно! Мы гуляли по саду, ели, спали, купались в бане — это было то, что нам не хватало все тяжелые дни путешествия. Губернаторша не часто чтила нас своим присутствием: она, действительно, была занята управлением в отсутствие своего мужа, а вот дочку свою, Оливию, она посылала к нам каждое утро. Та приходила, окруженная сонмом служанок, нагруженных подносами со сластями и фруктами, и не уходила до вечера. Она постоянно следовала тенью за Малькамо, всегда молчаливая, но от этого не менее назойливая. Принц обходился с ней с подобающей ее статусу вежливостью, но, как я поняла, такое состояние дел его тяготило. Оливия же продолжала в знак своего расположения к нему, кормить его с рук, чему Малькамо не мог противиться, иначе это было бы нарушением этикета.
Когда мы отдохнули и набрались сил, то назначили время отъезда. Аршинов вел долгие переговоры с губернаторшей, ей по всему нравилось общество казака, и она охотно предоставила нам крепких мулов и повозку для поездки в Аксум. Повозка нужна была для еды, одеял и ружей, которые Аршинов тоже смог выпросить у Цагамалак. Наверняка, она почувствовала к казаку слабость в отсутствие мужа.
Наконец, было решено выехать на рассвете. В ночь перед отправкой мне не спалось. Круглая луна светила в окошко, слышался вой гиен, вышедших на полночную охоту. Я смежила веки и отвернулась к стене. Заснуть удалось не скоро.
Вдруг тишину нарушил грохот падающего глиняного горшка. Я резко повернулась и увидела в свете полной луны темный силуэт и руку с занесенным поблескивающим ножом. Ни секунды не раздумывая, я согнула ноги в коленях и со всей силы ударила нападавшего в живот. Тот отлетел, ударился об угол и жалобно застонал.
Меня спас ночной горшок, как не неприлично для бывшей воспитанницы женского института сие высказывание. Несостоявшийся убийца наткнулся на него в темноте. Так как я спала на некоем подобии сундука, поэтому не было никакой возможности спрятать его под кровать. Как часто бывает, нелепая мелочь играет значительную роль в судьбе.
Вскочив с кровати, я бросилась к непрошенному гостю и в ярком свете луны с ужасом обнаружила, что это Оливия. Пришлось взваливать ее на себя и волочить в кровать.
Но что мне с ней было делать? Она же не поймет меня! Надо бежать к Аршинову. Будить ночью Малькамо мне даже не пришло в голову.
По темному коридору я прокралась к комнате казака и постучалась в дверь.
— Николай Иванович, откройте, это я, Полина!
Послышались звуки босых ног, дверь приоткрылась:
— Полина, что случилось?
— Идемте ко мне, там такое!
Он вышел и притворил за собой дверь.
— Пошли!
Аршинов зашел в комнату и увидел на кровати девушку.
— Как она тут оказалась?
— Она пыталась меня убить. Вот этим ножом.
Девушка лежала в моей кровати и стонала, держась за живот.
— Мда… Крепко вы ее, Полина, — он наклонился и произнес несколько слов. Девушка со стоном ответила. — Говорит, от ревности она вас хотела заколоть, уж больно ей наш Малькамо понравился.
Пришлось сделать вид, что для меня это новость, хотя я неоднократно кипела от возмущения, наблюдая раскованные нравы губернаторской дочки. Было заметно, что она не привыкла ни в чем себе отказывать.
Оливия вновь застонала и что-то пробормотала.
— Мать зовет, — перевел Аршинов. — Вы ей, Полина, кишки-то не перебили? А то не оберемся хлопот.
— Не знаю, — ответила я, беспокоясь за девушку. — Может, действительно, найти губернаторшу? Только вот где ее искать? Весь дворец на ноги поднимем.
— Ну, уж, этого я не допущу, — усмехнулся Аршинов. — Пошли за мамашей.
В полной темноте мы побрели обратно, держась за стенки. Когда дошли до комнаты Аршинова и открыли дверь, то ярком свете луны пред нами предстала удивительная картина: на коленях перед кроватью стояла губернаторша Цагамалак. Из одежды на ней была только шамма, обернутая вокруг мощных бедер. Тяжелые груди свесились до самого пола. Рядом валялся сундучок с распахнутой крышкой, повсюду рассыпано просо. В руках женщина держала корону царицы Савской.
Издав львиный рык, Аршинов бросился на губернаторшу, пытаясь вырвать у нее из рук корону, но не ту-то было. Цагамалак прижала ее к груди, повернулась задом и принялась брыкаться. Казак и тут не растерялся: оседлал ее и стал выдирать корону, запрятанную глубоко между грудей.
Наконец, ему удалось отобрать сокровище.
— Лови! — крикнул он и бросил мне корону. Я схватила ее обеими руками, а Аршинов содрал с губернаторши шамму, разорвал на две части, одной связал ей руки, а вторую смял и засунул ей в рот кляп. Потом ремнем смотал ей ноги так, что Цагамалак оказалась полностью стреноженной. Только тогда он отошел в сторону, устало вздохнул и вытер пот со лба.
— Что делать-то будем, Николай Иванович? — спросила я. — В моей комнате дочка, здесь мать, и обе в непрезентабельном виде. Как бы выйти сухими из воды?
— Да, Полина, занесла нас нелегкая. Надо друзей звать. Покараульте ее, а я схожу, соберу всех.
Он аккуратно укрыл обнаженную губернаторшу и вышел, а я осталась сторожить. Попутно я рассматривала корону, нежная оправа была погнута, а рубины сидели косо. Я попыталась исправить то, что напортила Цагамалак, но у меня не очень-то получалось.
Она сидела молча и лишь сверкала белками глаз. Мне было страшно, а вдруг она сейчас развяжется и набросится на меня.
Так прошло несколько томительных минут. Я четыре раза прочитала про себя "Отче наш". Скрипнули половицы, и в комнату вошли мои спутники.
Аршинов подошел к Цагамалак, сказал ей несколько слов, она кивнула, и он вынул у нее изо рта кляп. Женщина тяжело задышала и принялась тоненьким голосом быстро что-то выговаривать Николаю Ивановичу. Тот послушно кивал головой, но потом сделал отрицательный жест рукой. Так они препирались довольно долго, пока первым не выдержал Головнин:
— Малькамо, о чем они спорят?
Как оказалось, губернаторше была известна корона. Она видела ее на голове у Иоанна, отца Малькамо, и сразу смекнула, что неплохо бы завладеть таким неоспоримым доказательством против Менелика Второго. Ее муж был сторонником нынешнего негуса, а она решила выдать свою дочку за Малькамо и усадить его на трон Абиссинии. Аршинов возражал ей, он говорил, что мы обещали корону Менелику, вот только сходим на праздник ковчега, чтобы очистить корону и добавить ей святости, и немедленно вернемся в Аддис-Абебу, и что нечего ей вмешиваться в политику. Цагамалак же заявила, что дает нам время до рассвета, так как утром явятся слуги и поднимут тревогу.
— Николай Иванович, спросите ее, почему она подослала дочь убить меня? — сказала я по-французски, чтобы и юноша меня понял.
При этих словах Малькамо задрожал и вперил гневный взгляд в губернаторшу. Будь его воля, он бы придушил ее собственными руками.
Оливия сама решила меня заколоть, Цагамалак тут ни причем. Она влюбилась в Малькамо с первого взгляда и тут же почувствовала во мне соперницу. А так как она была единственной избалованной дочкой, привыкшей получать все, что захочет, то решила избавиться от меня так, как подсказало ей ее душа. Ведь она видела сотни умирающих от голода людей в то время, как она не испытывала ни в чем нужды. Что ей чужая жизнь, да еще белой «фаранжи» — чужеземки? Как же интересно играют ангелы-хранители нашими судьбами: меня спас ночной горшок! О таком спасении даже стыдно кому-либо рассказать. Интересно, как она там, пришла ли в себя, или лежит в моей постели, держась за живот? Хорошо бы привести ее, от греха подальше сюда, к нам, иначе она поднимет тревогу.
