Луис Руис - Только одной вещи не найти на свете
Эстебан принялся что-то царапать в своей книжке, чтобы порадовать сеньориту Остманн. Рядом не было ни одной пепельницы, он не знал, куда бросить окурок: коридор сиял чистотой и таил в себе скрытую угрозу, совсем как любой коридор в больнице.
— А кто может стать учеником этой школы? — спросил Эстебан, которого вдруг одолел зуд журналистского любопытства. — Думаю, отбор здесь довольно строгий.
— Правильно думаете, — ответила сеньорита Остманн, снова тронувшись в путь по коридору. — Абитуриенты сдают сначала экзамен, а потом выполняют серию тестов. Мы стараемся найти истинные таланты, отсеять авантюристов и любопытных — а таких очень много. У фонда Адиманты есть прочная репутация, сеньор Лабастида, и мы заботимся о ней: мы должны знать наверняка, какого рода материал шлифуется в наших аудиториях.
— И много желающих принять участие в ваших испытаниях?
— Больше, чем вы себе представляете. — Эдла Остманн вдруг заговорила с чиновничьей сухостью: — И было бы куда больше, если бы не одно условие, которое, кстати, служит главным козырем в устах наших оппонентов. Чтобы быть допущенным к экзаменам, абитуриент должен перевести на наш счет определенную сумму — двести долларов, то есть оплатить расходы, связанные со вступительными испытаниями. Обязательно напишите в своей газете, что мы не благотворительное общество.
— Напишу.
Не дойдя до конца коридора, кривого и петляющего, как система трубопроводов, они остановились перед другим стеклом, за которым происходило нечто, напоминающее карточную игру. Мужчина в белом халате положил колоду карт на покрытый скатертью столик, отстоящий на три метра от первого ряда учеников. Затем мужчина, сияя улыбкой телевизионного фокусника, повернул к ученикам ладонь с первой картой из колоды — четверкой бубен. Он что-то говорил сосредоточенным ученикам, но слова его таяли, не долетев до стекла. Как объяснила сеньорита Остманн, они наблюдали занятие по телекинезу: ученики, не покидая своих мест, должны были попытаться переместить последнюю карту в колоде туда, где только что лежала первая. Эстебан кивнул, и они последовали дальше. Пока что его мозг не готов был ни принять, ни категорически отвергнуть экстравагантные методы обучения, практикуемые в фонде Адиманты; кроме того, эти методы даже не показались ему слишком уж абсурдными на фоне того, что происходит в нашем растрепанном, мечущемся и нелепом мире, где удивление вызывает лишь обычное и заурядное. Наконец перед ними возникла металлическая дверь; некогда ее покрасили в зеленый цвет, но теперь краска облупилась и висела струпьями. Это была дверь грузового лифта, который, по всей видимости, мог спустить их на первый этаж. Эдла Остманн нажала на кнопку, и пронзительный скрежет, напоминающий звук, с которым лиссабонские трамваи штурмуют холмы, медленно пополз к ним сквозь стену. Мрачная, ржавая коробка лифта явно не соответствовала росту сеньориты Остманн. Во время недолгого путешествия вниз Эстебан разглядывал колени спутницы и нашел их красивыми. Глаза Эстебана уже успели привыкнуть к кварцевому сиянию, которое белесым туманом заливало верхний этаж; поэтому теперь, когда двери лифта открылись, глазам трудно было освоиться в новом помещении. Эстебан сделал три шага следом за Эдлой Остманн и почувствовал под ногами нечто благородно твердое — видимо, здесь пол был мраморным. Окружающие предметы начали постепенно материализоваться: две длинные стены, целиком закрытые стеллажами, представляли собой мозаику в темных тонах из книжных корешков. Комната выходила в патио. Эстебан почувствовал характерный запах старой бумаги, кожи, а также смесь запахов дерева и застоялой воды. Он скользнул взглядом по названиям книг, разобрать ему удалось не все: имелись тома на древнееврейском и греческом, в основном же — на латыни. Губы Эстебана тронула веселая, но с примесью иронии улыбка, когда он прочел: Ричард Бове «Пандемониум», Бартоломеус Анхорн «Магиология», Питер Бинсфельд «Трактат о признаниях колдунов и ведьм», Балтазар Беккер «Заколдованный мир». Услышав голос Эдлы Остманн, он вздрогнул, к тому же голос доносился уже откуда-то издалека, видимо, помещение было довольно большим.
— Если желаете, можете взять с полки любую книгу, вдруг пригодится для вашего репортажа. Сеньор Адиманта разрешает вам воспользоваться нашей библиотекой.
Только теперь он понял, что женщина обращается к нему из другого конца зала, от окна, выходящего в патио, а рядом с ней застыла какая-то маленькая неподвижная тень. Эстебан направился в ту сторону и шел неправдоподобно долго; наконец он приблизился к окну. Тут выяснилось, что сеньор Адиманта — это всего лишь старое перекрученное, парализованное тело, облаченное в серый костюм с галстуком и вдавленное в инвалидное кресло. Какая-то безжалостная болезнь разрушила все его суставы, поразила весь организм, превратив руки и ноги в бесполезные отростки, обтянутые белой кожей. Это был труп с пронзительными голубыми глазами. Эстебан изумился тому, какое мощное пламя пылает в его прозрачном взоре, в котором, как ни странно, светился тот же острый ум, что и во взоре сеньориты Остманн. С некоторым беспокойством Эстебан приметил, как на протяжении нескольких мгновений некая непонятная искорка перескакивала из глаз старика в глаза женщины. Визитер даже заподозрил, что существует мистическая связь, которая помогает им обмениваться мыслями.
— Себастиано Адиманта, — произнесла Эдла Остманн, указывая на куль, усаженный в инвалидное кресло. — Несчастный случай заключил его дух в такое вот немощное тело, и оно день ото дня все более разрушается. Его тело — сломанная машина, но ум сверкает ярче, чем у любого из самых здоровых людей. Сразу после катастрофы сеньор Адиманта проклял Создателя и даже решил свести счеты с жизнью — то есть покончить с собой. Но прошло какое-то время, и он возблагодарил Господа, который отметил его подобной честью: освободил от груза материи, превратил в чистый дух и позволил целиком отдать себя мысли, устремиться в высший полет. Как вы можете убедиться, глаза — единственная часть этого организма, которая пока еще способна хоть к какому-то движению. Но связь между его разумом и окружающим миром не может осуществляться по физическим каналам.
Глаза старика устало моргнули в подтверждение сказанного. Эстебан подумал о Дюма, о графе Монте-Кристо, о старом Нуартье де Вильфоре — те же два острых глаза и немощное тело; а еще Эстебан не преминул отметить, что его собственный неисправимый грех — это литература, когда вся жизнь — всего лишь территория с размытыми очертаниями, которая остается за границей сюжета тех или иных книг.
Слившийся со своим креслом Себастиано Адиманта при мутном свете, что сочился из патио, обретал величественность изваяния — спокойный и словно окаменевший, он мог бы посоперничать с бессмертными колоссами Абу-Симбела…[24] Голубые глаза о чем-то размышляли, и сеньора Остманн немедленно сообщила:
— Сеньору Адиманте известна цель вашего визита. Обычно он журналистов не принимает, потому что их, как правило, занимает какая-либо весьма узкая тема, но вы заинтересовали его, потому что пришли с вопросами о Заговорщиках. Итак, что именно вы желаете узнать?
— Я вроде бы уже объяснил, — ответил Эстебан, понимая, что каждое произнесенное слово медленно затягивает его в центр паутины. — Я прочел о Заговорщиках в одной энциклопедии. Помнится, они основали город и поставили там статуи ангелов.
Колесо инвалидной коляски при движении пронзительно скрипело — звук напоминал писк раздавленной лягушки. Сеньорита Остманн подтолкнула коляску с безжизненным телом Себастиано Адиманты в сторону Эстебана, прямо к его ногам. Глаза старика, еще более живые и энергичные, чем прежде, теперь метнулись к длинному ряду книг справа; подчинившись этому знаку, Эстебан рассеянно посмотрел на корешки. Но женщина тотчас подвела его к нужной полке и указала нужную книгу. Эстебан вытащил очень большой, благородно-темный том. Названия на переплете не было — только мутные разводы, завитушки и потертости, оставленные сыростью и временем. На отлично сохранившейся первой странице Эстебан обнаружил расположенный треугольником зачин
MYSTERRIUM TOPOGRAPHICUM
ACHILLEI FELTRINELLII
Seu arcanae caliginosae eximiaeque urbis Babelis
Novae
Descriptio, a ministribus Domini nostril
Exaedificata ad maiorem sui
Gloriam
— Перед вами «Mysterium Topographicum», — сказала женщина, хотя, может быть, это сказал старик, — уникальное сочинение, редчайшая книга, которую с одинаковым рвением искали как фанатичные сатанисты, так и охотники за редкостями. Экземпляр подлинный, в образцовой сохранности, издание тысяча семьсот пятьдесят пятого года — самое первое.
— Но откуда вам известно, что оно первое? — возразил Эстебан, осторожно перелистывая страницы. — Здесь не указаны ни дата, ни место издания.
