Эллис Питерс - Тень ворона
Широкие ворота в стене были уже настежь распахнуты, чтобы впустить погребальное шествие на длинную аллею. Справа открывался вид кладбища, а слева огород, за которым вставала длинная крыша аббатских покоев и обнесенный изгородью маленький цветник. Могилы монахов располагались возле восточной стены церкви, а священников мирского прихода хоронили в том же конце, но немного отступя от монашеских могил. Захоронений было еще не очень много, так как монастырь основали всего пятьдесят восемь лет тому назад, приход же существовал дольше, его требы справлялись раньше в деревянной церковке, которую граф Роже заменил на каменную и отдал вновь основанному монастырю. Здесь росли деревья и травка, а летом цвели полевые цветы. Кладбище производило очень приветливое впечатление. И лишь сырая черная яма, выкопанная около стены, портила вид этого зеленого сада. Синрик установил возле могилы козлы, чтобы поставить на них гроб, прежде чем его опустят в землю. Сейчас Синрик склонился в сторонке над досками, которыми раньше была прикрыта могила, укладывая их аккуратным штабелем.
Вслед за монашеской процессией в кладбищенские ворота толпою хлынул народ. Пришла половина Форгейта и множество горожан, всем хотелось вблизи увидеть, что же произойдет дальше. Кадфаэль покинул свое место в ряду и незаметно смешался с толпой любопытствующих зрителей. Брат Генри, конечно, обратит внимание на его отсутствие, но во время церемонии он не станет бить тревогу. В то время как приор Роберт своим звучным голосом произносил первые фразы погребальной службы, Кадфаэль уже скрылся за углом здания, где собирался капитул, и торопливой рысцой устремился через двор к калитке возле лазарета, ведущей к мельнице.
Хью приехал из замка с двумя сержантами и двумя молодыми солдатами из гарнизона. Они прискакали верхом, оставили лошадей на привязи около ворот монастыря и не показывались, пока похоронная процессия не пришла на кладбище. Покуда все глаза были обращены на приора Роберта и на гроб с покойником, Хью выставил у открытых дверей двух стражников, вид которых должен был остановить тех, кто вздумал бы сейчас уйти, а сам в сопровождении сержантов вошел внутрь, и они без лишнего шума стали осторожно продвигаться через толпу. Их нарочито скромное появление и почтительное молчание, которое они хранили, остановившись перед гробом, не осталось незамеченным, а наоборот, своей необычностью привлекло к ним все взгляды, так что к тому моменту, когда они очутились на тех местах, которые заранее наметил Хью — он сам возле гроба напротив приора, и оба сержанта за спиной Джордана Эчарда, — множество глаз уже исподтишка успели на них взглянуть, а теперь все уже откровенно глазели в их сторону, и в толпе слышно было беспокойное движение и шарканье ног. Но Хью пережидал, когда все будет закончено.
Синрик и его помощники приподняли гроб, продели веревки и опустили его в могилу. Раздались глухие удары земли о крышку гроба. Произнесли последнюю молитву. Наступил неизбежный миг всеобщего молчания и тишины, после которого люди, вздохнув, задвигаются и начнут расходиться. Вздох пронесся по рядам, как порыв ветра, когда все разом перевели дыхание; толпа шелохнулась, по ней пробежал шум, похожий на шуршание ветра в сухой листве. И тогда Хью громко и отчетливо произнес свои слова, рассчитанные на то, чтобы мгновенно остановить малейшее движение:
— Милорд аббат, отец приор! Я прошу у вас прощения за то, что выставил стражу у ваших ворот, она поставлена снаружи, и тем не менее я прошу меня извинить. Никто не должен выходить отсюда, пока я не сделаю объявления. Извините меня, что я пришел в такую минуту, однако иначе было нельзя. Я пришел сюда именем короля и закона по поводу расследования об убийстве. Я должен арестовать здесь преступника, подозреваемого в убийстве отца Эйлиота.
Глава двенадцатая
Больших находок Кадфаэль не сделал, но кое-что все-таки там нашлось. Он стоял на краю обрыва, под которым в воде было найдено тело Эйлиота, прибитое к берегу течением мельничного водостока. Пень срубленной ивы, высотой в половину человеческого роста, топорщился лохмами своих выцветших, некогда зеленых волос. Среди них по краю сухого безжизненного пня, потрескавшегося от времени и со следами рубцов, нанесенных топором, торчало несколько поломанных веток. За один из рубцов с неровными острыми краями зацепился развевающийся по ветру обрывок шерстяной тесьмы длиною с мизинец; этот маленький клочок растрепавшейся тесьмы как раз соответствовал по размеру тому клочку, который был вырван из обшивки черной скуфьи. Мороз сменялся оттепелью, выбеливая его и отмывая, так что на нем не осталось ни следов крови, ни крошечного кусочка содранной кожи, которые можно было бы обнаружить раньше. Не осталось совсем ничего, кроме трепещущего на ветру черного клочка, содранного с шапочки и зацепившегося за ветку, когда скуфья, отлетев в сторону, поплыла вместе с течением, чтобы застрять потом в камышах.
С этим крошечным клочком тесьмы Кадфаэль отправился в обратный путь. Дойдя до середины монастырского двора, он услышал возмущенные вопли и понял, что там, куда он идет, царит смятение и хаос. Монах замедлил шаг, так как спешить уже было незачем. Ловушка сработала, и кто-то в нее попался. Кадфаэль опоздал предотвратить это событие, но если и случилась беда, в его власти было ее поправить, а если никто не пострадал, то тем лучше. У него имелось, что показать и рассказать, но теперь это было уже не к спеху.
Наконец Ниниан вышел на тракт и увидел перед собой мост. Он был очень разгорячен, потому что почти весь путь проделал бегом, но, подходя к перекрестку возле городского моста, откуда начиналась дорога на Форгейт, он все-таки не забыл и прикрыл лицо капюшоном. У перекрестка он сначала оторопел, увидев толпы людей, направляющихся из города в Форгейт, но затем даже обрадовался, сообразив, что так он незамеченным доберется до монастыря. Смешавшись с общим потоком, он пошел в ту же сторону и, насторожив уши, старался уловить каждое слово из разговоров вокруг себя. Со всех сторон до него доносилось его собственное имя, упоминаемое с кровожадным восторгом.
«Так вот чьего ареста ожидает часть моих попутчиков! « — подумал Ниниан.
Но он знал, что Хью Берингар скорее всего имел в виду кого-то другого, ибо вот уже несколько дней, как он потерял след Ниниана, и сейчас не мог ожидать его появления. Зато другие упоминали женщину, служившую у священника, имя которой было им, правда, неизвестно. Кое-кто строил невероятные предположения, упоминая несколько имен, не знакомых Ниниану, поскольку-де эти люди пострадали из-за непреклонной суровости священника.
Вскоре Ниниан понял, что застал на дороге опоздавших горожан, которые плелись в хвосте основного потока, слишком поздно прослышав про то, о чем судачил весь город. Весь Форгейт, начиная от ворот аббатства, был забит народом. В то время, когда Ниниан поравнялся с воротами, клир во главе с аббатом показался из северной двери церкви, за ними шли носильщики с гробом, а следом потянулась чинная процессия монахов. Это был самый опасный момент для Ниниана, если он хотел незамеченным наблюдать, как будут развиваться события, чтобы лишь в крайнем случае самому сдаться по доброй воле. Все обитатели монастыря знали его в лицо и, если увидят, могли узнать даже по осанке или по походке. Ниниан поспешно сместился из переднего ряда и, протиснувшись назад, перешел через дорогу. Зайдя в узкий переулок, он остановился там, пережидая, пока все монахи не прошли мимо. За монахами двигались отцы предместья — те, кто, не желая уронить своего достоинства, не бросился сразу вон из церкви, чтобы заранее занять на кладбище удобное местечко. Следом хлынула толпа зевак, стараясь подойти поближе, чтобы все рассмотреть; они бежали за процессией, точно дети или свора дворовых собак за странствующим акробатом, отличаясь от них только тем, что не так громко и откровенно выражали свои восторги.
Оказаться одному в хвосте было так же опасно, как высовываться вперед, и Ниниан вовремя вышел из переулка и присоединился к процессии. Он двинулся дальше в толпе, в то время как голова процессии уже заворачивала с форгейтской дороги направо и, миновав ярмарочную площадь, вливалась в открытые настежь кладбищенские ворота.
Ниниан заметил, что кроме него было еще несколько человек, которые хотели посмотреть на зрелище, не попадаясь никому на глаза. Они тоже остались стоять на дороге и заглядывали в ворота снаружи. Вероятно, они поступали так из-за того, что двое солдат из гарнизона встали по обе стороны от ворот, — они сделали это ненавязчиво, не мешая никому входить на кладбище, но все же люди посматривали на них с опаской.
Ниниан остановился в воротах и стал оттуда смотреть, вытягивая шею, чтобы из-за моря голов впереди себя увидеть, что творится на другом конце кладбища, где находилась могила. Аббат и приор были люди высокого роста, и Ниниан их хорошо видел, до него ясно доносились последние слова, произнесенные над гробом приором Робертом, который старался придать своему голосу самое сладостное звучание. Приор действительно от природы обладал великолепным голосом и очень любил им блеснуть в драматические моменты литургии.
