А. Веста - Доля ангелов
– Всяк дом свят! – говорит.
Мы мнемся, не знаем, чего ответить...
– Откуда ты, дедушка?
– Никола я, из Китежа ходок.
Мы стоим, смотрим на него, словно поверить боимся. А он такими детскими глазами в душу смотрит, словно страницы переворачивает.
– А далеко твой Китеж?
– Он вроде рядом, а идти до него далеко.
– Настоящий город? – спрашивает мой товарищ, а сам мне подмигивает: врет дедка. Здесь в радиусе ста километров не только города, и селенья-то нет.
– Настоящий. Только тот Китеж-град с земли не узреть. Погружен он в сердце человеческое, и быть так до грани времен. Тогда в силе и славе всплывет Китеж-град и возвестит Новый век...
Я уже смекнул, что старичок о незримом граде Шамбале толкует. Много мы легенд об этом слышали и разговоров от людей, что будто бы дозорных Шамбалы в горах встречали, миражи всякие видели.
– А ты про войну-то слыхал? – спрашивает мой товарищ, как есть Фома Неверящий.
– Не токмо слыхал, я на той войне бился с полками демонскими.
– Бравый ты вояка... А люди здесь есть? – не унимается товарищ мой.
– Есть люди... А есть и иные: человеки. Человек – есть свет Господень, а «люди» – букова.
– Загадками, стало быть, говоришь, отец. А дорогу в селение указать сумеешь?
– Чего ж не указать? Я сам-то ее долго искал. Вот как вы у всех выспрашивал и шесть великих печатей на пути к тому граду открыл. Осталась последняя – седьмая... Вышел я к обители, что замком на пути к Божьему граду стоит. Настоятель вышел ко мне. «Семь ден, – говорит, – простоишь очи не смыкая, ни пития, ни еды не вкушая, тогда и откроется седьмая печать». И вот на семой день гладышек меня стал домаривать. Только глад тот был не плотский: духовное алкание, тут и пала седьмая печать.
– А как же попасть туда, отец?
– Путь к Солнцеву Селенью бежит с Соловков на Тибет по великой Златой Цепи, а правит в том светлом граде Белый Клобук. Вот вам от него гостинец: хлеб с письменами. Хлеб для тела, письмена для души.
Вынул старец из-за пазухи два хлебца и подает нам с поклоном, и вроде как молитву творит:
– «Свете Тихий делил себя между учениками на двенадцать частей, на двенадцать месяцев солнечных от убывания до воскресения. Приидите и ядите...»
А хлеб теплый, словно только что из печи. Вкусом – ржаной, деревенский, даже солью чуть присыпан, и славянские буквицы впечатаны по краю: «Да любите друг друга!». Поели мы хлеба и сразу согрелись, сердце, как мотор, забухало.
– Отец, нам бы костерок развести... Может, дерево какое поблизости есть или хворост? – спрашивает товарищ.
– За мной идите, покажу.
Вот идем мы за стариком, уже и плато кончается, метель метет, с гор тьма ползет, и вдруг видим, там, где только что старик стоял – дерево сухое, дуплистое, сучья корявые ветер обломал, а у комля змея свернулась, вроде спит. Мы змею трогать не стали, а с дерева на радостях веток нарубили. Немного жутко было, словно руки кому сечем. До утра костер жгли, на рассвете мотор починили. Рацию так и не исправили, но через сутки на свой аэродром вернулись.
Стал я интересоваться всякими легендами, чтобы старика того для себя объяснить. Узнал от старых людей и такой сказ, что мол, посреди Руси бьют родники силы: семь колыбелей, семь тайных печатей, семь ключей к могуществу. Есть у тех родников свои хранители. Ходят они по Руси с посохами в руках. А посох вроде змеи-скоропеи. В обычном человеке она или дремлет свернувшись, или в пятку жалит, идти не дает. А у хранителя она добру служит. Силу его увеличивает. И то, что раньше вниз тянуло, теперь служит опорой в пути.
– Далеко вы навострились, – словно жалея нас, покачала головой Марея. – Старики, сказывали, что есть на другом краю земли Златые горы Алтайские, а за ними другие – Зималаи. Оттуда прежде голбешники огненные грамотки носили.
– Голбешники?
– Оне... Странники-бегуны. Староверы их особо почитали за их грамотки; письмена с Беловодья. Бегуны в старину у нас зимогорили. Бывало, с Покрова по Вешнего Николу жили по избам, словно прятались, в чулане между печкой и полатями. Само тайно и скрытно место.
– А грамотки? – спросила Маша.
– Грамотки у них были разные. Были кожаные лестовки, лебяжьим пухом вышиты, были на бересте писаны или на шелковом плате. Когда старики повымерли, мы с Никитой по избам «святыньки» собрали, нашли и грамотку берестяную. Уже давно мы ее за иконой бережем.
Марея встала на скамеечку и, перекрестившись, достала из-за образа Николы свернутую в трубку бересту.
Маша развернула грамотку и прочла:
«...Беловодье страна дальняя, светом незаходимым осиянная. Горы там высокие, утесы каменные и зело высоки... Во всем зримая милость явлена, чтобы утишил человек страсти и Богу хвалу воздал... А Уральские становые горы надо переходить у Печь-Горы сковзь Ардын Пещеру на солнечную сторону...»
Марея подбросила в печь щепоть сухого снадобья. Пламя ожило и заиграло цветными сполохами. Запах трав, багульника и грибов стал гуще, дурманнее.
– Вещь порато старинна, – Марея взяла перстень в ладонь.
– Ну вы тут пока без меня вечеряйте, – аккуратно притворив дверь, Никита вышел в сени.
Оглянувшись на дверь, Марея лукаво усмехнулась:
– Хозяин не велит ворожить, да только как без этого? Вижу я, что камень в вашем перстне заклят. Подай, сынок, мне с полки латку.
Я подал ей широкую глиняную чашу. Марея плеснула в нее воды, потом подбросила в печку еще травы и трижды обмыла перстень, всякий раз выплескивая воду за порогом избы, а после без промедления бросила перстень в огонь, но уже в следующую секунду, снова достала перстень из огня, остудила дыханьем и подала мне.
– Злого духа в огонь пустить, что щуку в озеро, враз уйдет... Глядь-ка что явилось.
Вместо мертвой головы в камне сияла звезда.
– Что это?
– Ярга по-нашему, а то и «мохнатый Ярко», если на поневе вышивам. Наши края все Яргой помечены. А сейчас гляди, что будет.
Под взглядом Мареи ярга завертелась вправо. Легкий звук прошелестел по избе. Лопнули почки на березовой ветке, брошенной у печки, зелеными флажками выметнулись листки и терпкий черемуховый аромат потек от наломанного хвороста.
– Чуете, как время в будущее побежало. А теперь так!
Ярга остановилась в своем вращении и пошла в другую сторону, и вдруг Марея помолодела на глазах, яркие глаза засинели, и она обратилась в стройную девушку, почти подростка.
В горницу вновь вошел Никита.
– Это что за баловство? – зыркнул он на жену. – Ладно, девки, без нас дальше вечеряйте, а мы еще чуток побродим, – сказал Никита Иванович и взял с полки фонарик.
– Куда ты, Абрашечка, на ночь глядя? – всполошилась Марея, но хозяин молча прикрыл за нами дверь.
– Это не вас вертолет искал? – спросил без обиняков Никита Иванович, когда мы оказались одни.
– Я точно не знаю, но скорее всего, нас.
– Наследили где-то?
– Должно быть, так.
– Перстенек ищут?
– Счеты хотят свести...
– Хрен редьки не слаще! Вам надо срочно выбираться отсюда: путь до Тибета не близкий. До конца сентября успеть надо, потом в тех горах снег падет, заметет перевалы. Не пройдете!
Луч фонаря тонул в тумане, мы шли по мягкому подстилу ягеля к еловой рощице за огородом. Дорога вдруг стала твердой и прочной, как будто бы мы ступили на мостовую. Крепкий накат упирался в еловый бор. Я посветил фонариком, решительно шагнул между деревьев и тут же ударился лбом как в стену, да это и была стена, а точнее, занавес из нарисованных веток и стволов, закрывающих странное сооружение. Ничего себе маскировочка! Сделав вид, что ничего не произошло Никита Иванович, откинул полог декорации, посветил фонариком, на маленькой панели набрал электронный код, открыл небольшую дверцу и мы вошли внутрь. Он привычно дернул какой-то шнур, и слева от нас, чихнув пару раз, мерно затарахтел генератор, сверху полился настоящий, хотя и тощенький электрический свет. Помещение оказалось ангаром. Внутри было немного туманно, как будто вечерняя роса собиралась упасть на дощатый пол. На высоте двух метров над полом висел трехлопастной самолетный винт, а на полу стояла пара выкрашенных бело-голубыми разводами легких колесных шасси. У дальней стены, как в приличном гараже запасливого хозяина, стояли канистры, бочки, домкраты; аккуратно висели и лежали инструменты. Но что уж совсем не вязалось с гаражом, так это стоявшие там же несколько осциллографов и даже компьютер со светодиодной панелью.
– Вот на этом мы с вами завтра и полетим, – не без нотки гордости в голосе заявил хозяин. – Быстро, удобно и даже, поверьте мне, безопасно!
