А. Веста - Доля ангелов
Анеля явно испытывает наслаждение и упивается минутной властью дарить и отнимать жизнь. Под нашими ногами с треском рассыпается гравий, плавится, вскипает и испаряется асфальт дорожки. Еще секунда – и луч коснется Маши.
Маша вскидывает руку и ловит луч ладонью, испепеляющий зигзаг отскакивает от маленького круглого зеркальца в ее ладони, чертит огненную траекторию и упирается в Анелию. Споткнувшись, Нелли падает на колени, узкий лучик чертит алую ленту, перегораживая ей дорогу, а затем рисует на шее Анели дымящуюся полоску, похожую на бритвенный порез. Ее голова все еще смотрит на нас, гневно и непонимающе, силясь пошевелить языком. Глаза теряют выражение, губы подергиваются пеплом и мертво слипаются. Маша опускает руку с зеркальцем.
Стараясь не смотреть на голову Анели, я забираю перстень из голубоватых пальцев с наклеенными длинными ногтями.
Ни о чем не спрашивая, все прочитав по нашим почернелым лицам, Генрих собрал что-то вроде поминок. Не знаю, справлял ли он тризну по своим врагам, сражавшимся до последней пули, но я помянул Анелю под гудение огня в буржуйке. Если верить в теорию переселенья душ, то Анеля родится гибкой золотой лисой или зеленоглазой тигрицей где-нибудь в недоступных дебрях Уссурийского края, куда не заглядывают китайские браконьеры.
– Что это было, Маша? – спросил я, вновь и вновь вспоминая падение в снег рыжей кометы.
– Эта боевая техника Щит Персея, – печально усмехнулась Маша. – А ты не знал, что перстень обращается в огненный меч?
– Нет... Но ты и вправду повторила подвиг Персея, заставив Медузу Горгону непредвзято взглянуть на собственное отражение.
– Посмотрите, что делается у пирса, – Генрих протянул мне бинокль.
Даль обманчиво приблизилась. Кавалькада черных джипов окружила пристань. Все плавсредства уже были уведены в сухие доки, только «Мертвая голова» одиноко моталась у пирса, суденышко виляло кормой и упиралось, как привязанный за шею бычок. Молодчики Циклопа лихо отстрелили замки и обыскали яхту.
– Вам надо уходить, – констатировал немец. – Этих ищеек не сбить с горячего следа. Мы уйдем по воде, но вот куда нам плыть?
Я расстегнул куртку, где под рубашкой на тонкой жилке висел перстень:
– Генрих, этот перстень – ключ Шамбалы. Мы с Машей должны доставить его в Тибет.
– И что же открывают этим ключом? – недоверчиво спросил Генрих, разглядывая перстень.
– Горние врата.
Маша искоса взглянула на меня. Ее взгляд приказывал мне молчать.
– Горные врата... Ах, вот оно что, а я-то думал, что ты наследный принц, если разгуливаешь с такой штуковиной.
Штихель старался говорить равнодушно, но я услышал глухую ревность, словно старый израненный солдат передавал знамя молодому, не до конца веря в него.
– Если вы и вправду собрались в Тибет, то я знаю, кто вам нужен, – словно нехотя сознался Штихель. – Когда-то я хлебал лагерную баланду с одним парнем. Это было в лагере под Салехардом. Он летал над Гималаями и мог бы многое рассказать вам. Он кое-что видел на безлюдном плато в Индийских Гималаях, куда не всякий аэроплан долетит. Когда в пятьдесят четвертом его освободили, он назвал мне свой адрес: Архангельский край, деревня Божия Брада. Никита Кожемякин. Разыщите его, если он жив. А придете в Шамбалу, помолитесь там за мой народ. Есть вещи, которые значительнее всяких недоразумений.
Я хочу, чтобы вы, русские, помнили это.
К рассвету «Мертвая голова» была готова к отплытию. Шумело море, ледяная крошка постукивала в иллюминатор, покряхтывали снасти. Яхту било и мотало расходившимся штормом, но Генрих уверенно вел яхту на запад.
На ночь мы причалили к песчаной косе. У нас не было карты. Но Генрих уверял, что впереди Выборг, откуда нам предстоял бросок на север. Укрывшись в ложбине, мы развели костер и долго сидели, глядя в огонь. У нас не было ни хлеба, ни чая, только этот огонь и наши тесно сдвинутые плечи. Мы жались к огню и в этом круге были едины и сильны, мы были воинами, заговорщиками, замышляющими новый священный поход.
Нас разбудил рев работающего двигателя. С подветренной стороны берега висел густой молочный туман. Белый кораблик растворился в нем. Вертолет, описав дугу над косой, скрылся за гребнем леса.
– Это не пограничники. Если залетели сюда, значит, ищут вас, – заметил Штихель. – Вы пойдете берегом, а я попробую увести этих молодчиков за собой.
– А что, Генрих, не пора ли исполнить твою мечту? Забирай яхту и плыви в фатерлянд, – я с чувством пожал его сухую в жестких мозолях руку.
– Такая посудина – дорогой подарок. Я не заслужил этой награды. Хотя у меня – радикулит, и я его тоже не заслужил, – улыбнулся старик.
Прежде он шутил, не улыбаясь, этот крепкий, жилистый, прокаленный ветрами старый воин.
Глава 17 Змеиный посох
И я верил, что Солнце зажглось для меня,
Просияв, как рубин на кольце золотом.
Н. ГумилевДеревня с диковинным названием Божья Брада была помечена на карте скупым крестиком. Похожие кресты были рассыпаны по всему Северу, отмечая вымершие, покинутые или сгоревшие поселения.
В Вологде мы оказались ранним утром. Моросил мелкий осенний дождь. До поезда на боковую ветку оставалось часа два, и мы зашли в краеведческий музей. Жива ли еще деревня Божья Брада, или мы найдем лишь остовы печей да заросли чертополоха? Консультанта-охотоведа на месте не оказалось, и в «ожидании Годо» мы болтались по залам музея. За стеклами витрин высиживали гипсовые яйца тетерки, выпи и глухари, летали и терзали добычу пернатые хищники, и в их стеклянных глазах стыл укор. Мы остановились возле исполинского волка и в отражении витрины увидели не менее доброжелательный оскал:
– Это вы меня искали? Я к вашим услугам!
Громадный флибустьер оказался на редкость милым человеком, познавшим цену охотничьего одиночества и умевшим ценить неспешный разговор со случайными встречными.
– Мы туристы из Москвы, объезжаем глухие деревеньки.
– Историей, стало быть, интересуетесь?
– Скорее этнографией. Вот, к примеру, Божия Брада. Откуда такое название?
И словно услышав тайный пароль, охотовед оглянулся на шеренгу чучел и проводил нас в маленькую, заваленную охотничьими сувенирами каморку.
– Божия Брада? Я и сам поначалу удивлялся такому названию, – приветливо и простодушно начал охотовед. – Я вот что узнал: когда прежде по осени поле убирали, последнюю полоску оставляли Велесу на бородку. Деревня эта, стало быть, и есть последний Божий сноп на краю России.
– Но на нем, похоже, крест поставили. Там еще кто-нибудь жив?
– Сейчас здесь десятки крестов стоят – вымирает избяная Русь! Однако в Божьей Браде живут два, ну скажем, интересных персонажа – муж и жена, да обходит их сатана. Столичных не жалуют; к ним подход найти надо. А в Божьей Браде я недавно бывал, и вроде даже знамение там со мной приключилось. Два раза слышал голос с неба: рокочет эдак грозно, а ничего не видно... Может, ищет кого Ангел святой, сказать что-то важное людям хочет, да верного человека не найдет...
– Летающая тарелка, как в Петрозаводске? – подсказал я.
– Да нет – тарелку видно, а это – не... Уж я-то знаю, – загадочно закончил он. – Дойдете до Брады, привет от меня Никите передайте. Зимой туристов поменьше станет, заеду к нему...
Приозерский оказался мелким провинциальным городком с остатками былой роскоши в виде громадного клуба, достаточно приличного вокзала и чистенькой столовой. Местная цивилизация жалась вдоль русла обветшалой короткой бетонки к военному городку стратегической авиации, как теленок к материнскому вымени. Облупленные дома начала пятидесятых с выбитыми стеклами, и одинокие, уставшие люди, сидящие на покосившихся скамейках у подъездов. Все это взывало к милосердию, но, видимо, не находило отклика у власть имущих, занятых прибыльным патронажем прокладки нефтеносных и газовых артерий к жиреющему европейскому телу. А что, если бы хирург так же пытался спасти пациента, удалив участок вены с тромбом, а кровь временно пустил бы стекать в санитарную утку, создавая «стабилизационный фонд здоровья»?
Однако стало понятно, что мы действительно на верном пути: близость Божьей Брады к авиационному полку, летное прошлое Никиты Кожемякина и странная характеристика, данная ему в Вологде, – все это складывалось в строки кроссворда, в пересечениях которого по всем правилам криптографии скрывался заветный путь в Гималаи.
Свернув с бетонки по едва приметной лесной тропе, мы двинулись на поиски деревеньки. Над болотами безбрежным маревом висел молочный туман, и мы шли почти наугад по зыбким топям, нащупывая ушедшую в коричневую жижу гать. Здесь, на границе шестьдесят четвертой параллели, скудная северная растительность окончательно теряла в росте и рассыпалась болотистыми кочами и хилыми, почти голыми елочками. Как тюленьи морды, торчали сквозь мхи белесые валуны, на которых восседали черные угрюмые вороны. В вечернем небе кружили стаи чаек. Значит, где-то недалеко, чуть-чуть севернее, где по уверениям древних географов располагался полярный рай, плескалось Белое море.
