Данила Монтанари - Проклятие рода Плавциев
При всем этом бурные события в семействе Юлиев-Клавдиев, где нормой стали убийства и заговоры, весьма незначительно сказывались на повседневной жизни простых граждан в первом веке. Империя богата и сильна, промышленность и торговля бурно развиваются, расцветают искусства, единый язык и общая культура объединяют народы, живущие в огромной империи. И впервые в истории у людей появляется привычка мыться каждый день, возродившаяся лишь в начале двадцатого века…
Таков мир в эпоху расцвета классической цивилизации, тот мир, в котором живет и занимается своими расследованиями сенатор Стаций.
Римский календарь
В древнейшие времена в римском календаре, основанном на фазах Луны, было только десять месяцев. От них остались названия: сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь, сохранившиеся во всех западноевропейских языках, хотя на самом деле они уже давно не означают седьмой, восьмой, девятый и десятый месяцы года.[65]
Очевидно, что такой календарь не поспевал за сменой времен года. Постепенно несовпадения становились все значительнее. Поэтому через некоторое время в римский календарь были добавлены еще два месяца (январь в честь бога Януса и февраль в честь богини Фебрис[66]). Год при этом равнялся 355 дням, и каждые два года к нему прибавляли по одному дню, чтобы свести концы с концами.
Но и в таком случае лунный год и год солнечный (то есть время, за которое Земля совершает полный оборот вокруг Солнца) не совсем совпадали. Поэтому понадобилась реформа, и ее осуществил Юлий Цезарь, поручивший Сосигену, астроному Клеопатры, решить трудную задачу — разработать новый календарь.
Александрийский ученый установил годичный цикл в 365,25 суток. Чтобы компенсировать эту четверть суток, каждые четыре года вставлялся дополнительный день после шестого дня перед календами марта. Такой день, а вслед за ним и весь год, называли «дважды шестым».[67]
В этот календарь, действующий и поныне, за два тысячелетия была внесена только одна поправка. Поскольку солнечный год длится на самом деле на несколько минут меньше, чем считал Сосиген, в 1582 году из календаря вычеркнули десять дней, после чего стали удалять лишний день один раз в четыреста лет — из тех веков, которые не делятся ровно на 400, последним таким веком было XVII столетие.
В первом веке были изменены названия двух месяцев: квинтилис и секстилис[68] стали июлем и августом в честь Юлия Цезаря и его преемника Августа. Предложение дать сентябрю имя Тиберия, а октябрю Ливии было отклонено самой императорской семьей.
Если продолжительность месяцев не претерпела изменений со времен Юлия Цезаря, то система счета дней внутри месяца теперь принципиально иная. Мы просто нумеруем дни по порядку, в то время как у римлян в месяце было три главных дня — календы, ноны и иды, и отсчет шел от них в обратную сторону, то есть указывалось, сколько еще дней оставалось до них.
Говоря иначе, поскольку календы соответствовали первому числу месяца, предыдущий день обозначали как день «накануне календ», предшествующий ему — «второй день перед календами» и так далее. Осложнялось дело и тем, что ноны и иды не всегда приходились на один и тот же день: в месяцы, где было 30 дней, ноны приходились на 5-й, а иды на 13-й день, в остальных месяцах ноны приходились на 7-й день, а иды на 15-й.[69]
Для удобства вводились и другие деления, сначала нундины, которые составляли девять дней — срок между одним рыночным днем и другим, позднее, не без влияния астрологии, неделя. Правда, эти деления не имели особого значения, потому что у римлян не было выходного дня. Ошибается, однако, тот, кто думает, будто наши предки трудились неутомимо как пчелы. Несмотря на отсутствие воскресенья, общее число праздничных дней в Риме превосходило даже то, что насчитывается в современной Италии.
Система датировки была, следовательно, сложной, но эффективной, чего нельзя сказать об исчислении времени внутри суток. В Риме день начинался с восходом солнца и заканчивался с его заходом, а ночь — наоборот. И ночь и день делились поровну — по 12 часов, однако, поскольку продолжительность самих часов зависела от времени года, а половина и четверть часа вообще никак не отмечались, приблизительность подобного исчисления трудно даже представить себе в наши времена. Ни о какой пунктуальности при таких условиях не могло быть и речи…
Рабы
В римском обществе рабы не составляли настоящего социального класса, термин servus отражал лишь юридическое, но не экономическое состояние: так, бывали рабы очень богатые, сами владевшие множеством рабов.
Кроме того, хотя римское общество и оставалось рабовладельческим в полном смысле этого слова, в Риме рабство не было ни невыносимым, ни вечным. Получить освобождение — с последующим статусом вольноотпущенника — было так просто, что Августу пришлось даже издать закон, ограничивающий массовое освобождение от рабства, и прежде всего, освобождение по завещанию. Это таило экономическую опасность для империи, ибо постепенно сводило к минимуму число людей, трудившихся принудительно.
Сравнивая положение свободных граждан и рабов, необходимо отметить, что в античном мире совершенно отсутствовало разделение людей по расовому признаку, как это было, например, гораздо позже на Американском континенте, где с презрением относились к африканцам.
Раба рассматривали не как человека, уступающего свободному по каким-либо нравственным, умственным или физическим качествам, а просто как человека, судьба которого сложилась несчастливо, в остальном он ничем не отличался от свободных граждан. Да и как могло быть иначе в обществе, где немало образованных людей — врачи, счетоводы, художники, управляющие и даже философы — жили в рабстве, наравне с искусными ремесленниками и квалифицированными рабочими.
По этой причине рабу или бывшему рабу спокойно доверяли самые ответственные задания, и нередки случаи, когда вольноотпущенник становился советником и правой рукой самого императора. Вполне очевидно, что такие рабы представляли собой немалую ценность для владельца, который старался хорошо обходиться с ними, хорошо кормить, одевать и лечить, порой господина и раба даже связывали дружеские отношения.
Такое положение, однако, существовало не везде. В отличие от рабов в городе, нередко становившихся друзьями, помощниками и доверенными лицами хозяина, сельским батракам в латифундиях приходилось трудиться в поте лица на полях с тысячами себе подобных безымянных и неквалифицированных тружеников.
Завоевания все новых и новых земель приводили к тому, что на невольничий рынок попадало огромное количество рабочих рук, и рабы стали цениться ниже животных. Истощенные, всегда голодные, лишенные всякого жизненного стимула, они жили в эргастулах, нередко прикованные на ночь тяжелыми цепями, и, в отличие от городских рабов, крайне редко имели возможность купить себе свободу или просто надеяться на хотя бы незначительное улучшение поистине ужасающих условий существования.
Бедственное положение рабов — особенно сельских — привлекало внимание римских мыслителей. Стоики, призывая относиться к рабам гуманнее, даже поднимали вопрос о нравственной допустимости такого института.
Позднее с победой христианства споры обострились. Одни утверждали, что необходимо отменить рабство, буквально толкуя слова святого Павла: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного».
Другие возражали, что слова Евангелия касаются только спасения души, а к земной реальности отношения не имеют, поскольку, как призывал тот же апостол, слуга должен покорно повиноваться хозяину.
Как известно, верх взяла вторая тенденция: религия в империи изменилась, но рабство осталось.
Авернское озеро
Флегрейские, или Огненные, поля — это непрерывная гряда курящихся вулканов. Неспокойная, опасная земля, то вздымающаяся, то проваливающаяся, с множеством горячих источников, грязей, изрыгающая пары серы и тлетворные зловония, иногда выбрасывающая в небо горы скальной породы и пламя, полностью меняя окружающий ландшафт. Некоторые из появляющихся при этом кратеров за тысячелетия заполнились водой, образовав озера, как, например, Авернское.
Здесь, где нет четкой границы между земной корой и недрами, где пары серы отравляют воздух, а постоянное изменение природы напоминает о зыбкости жизни, находился, по мнению первых греческих поселенцев, вход в загробный мир, и тут, близ темных, словно бездонных вод, совершил спуск в Аид отважный Одиссей (такая же судьба выпала и на долю благочестивого Энея, прародителя римлян).
Загробный мир в представлении античного человека — отнюдь не обитель безмятежного блаженства. Там «во мраке преисподней» лает чудовищный Цербер, тени умерших блуждают в вечной тоске. Они толпятся вокруг приносимых в жертву животных, в надежде напиться их крови, что позволит им заговорить. Обретя эту возможность, тени пророчествуют и рыдают об утраченной жизни, даже гордый Ахилл предпочел бы быть последним рабом на земле, чем царем среди мертвых.
