Наталья Александрова - Батумский связной
Он встал на подоконник, стараясь не смотреть в окно, чтобы голова не закружилась от вида бездонной пропасти. С подоконника он переставил ногу на окружающую окно декоративную лепнину, уцепился пальцами за щель между каменными плитами и начал медленно, вершок за вершком, карабкаться по стене. Его целью была галерейка – по ней он рассчитывал без особого труда добраться до слухового окна.
Прежде Борису не случалось лазать по скалам, и подъем по стене давался ему с огромным трудом. То одна, то другая нога соскальзывала с неровностей кладки, и он изо всех сил вцеплялся в стену пальцами. Пальцы были уже исцарапаны в кровь, когда ему наконец удалось зацепиться за балюстраду декоративной галереи. Напрягая последние силы, он влез на галерею и отдышался. Галерея была слишком узкой, чтобы по ней можно было идти, но ползти по ней было гораздо легче, чем карабкаться по отвесной стене.
Борис дал короткий отдых утомленным мышцам и собирался уже продолжить движение к слуховому окну, как вдруг услышал звук ключа, поворачивающегося в замке. Он застыл и покрылся холодным потом. Это возвращались те, кто запер его здесь, предварительно оглушив!
Одно было хорошо: то, что он успел добраться до галереи. Если бы он карабкался сейчас по стене, то от леденящего душу звука открывающегося замка он бы неминуемо сорвался. Да и на стене его тут же заметили бы. Узкая галерейка хоть и плохо, но скрывала распластавшегося на ней человека, кроме того, на руку ему играло то, что он находился на стене прямо над окном, то есть в хуже всего освещенном месте часовни. Косые вечерние лучи солнца лились из окна и слепили людей в часовне. Они не давали рассмотреть как следует стену, да вошедшим и не приходило в голову ее рассматривать. Зато Борис очень хорошо их видел.
Их было трое: один – тот самый хромой уборщик, который заманил Бориса в ловушку, второй – рослый, плечистый, с выбритой наголо головой. Под кожей оголенных рук перекатывались, как змеи, мускулы. Бритая голова, смуглая кожа, миндалевидный разрез темных глаз выдавали в нем такого же, как и его хромой спутник, татарина, старинного хозяина благословенной Тавриды. Третий человек, судя по одежде и повадкам, был русский.
– Ну и где этот ваш шпион? – язвительно спросил по-русски господин в белой шляпе.
Татары переглянулись и горячо заспорили на своем языке. Потом, обернувшись на худощавого господина, вспомнили, что он не понимает по-татарски, и уборщик сказал:
– Здесь мы его оставили, когда за тобой пошли. Куда он мог отсюда подеваться? Дверь заперта, из окна не выбраться, там обрыв…
Худощавый господин подошел к окну. Некоторое время он внимательно всматривался в кусты на обрыве, потом обернулся к татарам и сказал:
– Здесь он и выпорхнул. Только крыльев-то у него нет, вот и сорвался.
Татарин плечом оттер его от окна и сам уставился вниз. Видимо, он заметил фуражку Бориса, зацепившуюся за куст, и подтвердил вывод русского:
– Разбился, и концы в воду. Все равно мы его прикончить собирались, так он сам прыгнул, хлопот меньше…
– Удивительно только, как это барчук на верную погибель полез? – задумчиво проговорил уборщик, тоже подходя к окну. – Ума, что ли, лишился? Видно, ты его, Керим, так по башке огрел, что все мозги вышиб!
– Кто ж его знает? – Керим пожал широкими плечами. – Может, думал, что все равно пропадать, так хоть на вольный свет вылезти напоследок?
– Ладно вам, – прервал их русский, – разбился, так и черт с ним, заботы меньше. Скажите лучше, когда вы его тащили, вас никто не видел?
– Нет, господин Вольский, – ответил за обоих мусульман уборщик, – мы его в мешок засунули, будто барашка, так и то хоронились, несли задами в зарослях, а к этой часовне вовсе никто не ходит, боятся все. Говорят, что здесь нечисто.
– Разумеется, нечисто, – усмехнулся Вольский, – здесь вы с Керимом хозяйничайте, а вы похуже всякой нечисти будете.
– Ты так не говори, господин, – зло прошипел Керим, – мы не злодеи, мы с дядей Мустафой дело делаем, угодное Аллаху, и с нечистым не знаемся!
– Ладно уж, не обижайтесь, воины Аллаха, – примирительно заговорил Вольский, – у нас с вами дел много, на ссоры времени нет. Кто такой был шпион, зачем он приходил – теперь уж не узнать, завтра новый человек приезжает, взамен прежнего, убитого. Встретите его в южной бухте после полуночи, ваши татары его привезут.
– Не на «Пестеле» теперь? – переспросил Керим.
– На «Пестеле» опасно, опять выследить могут… Встретите нового – скажете: салон в четверг, пароль «В Петербурге сейчас уже осень». Ответ – «А в Константинополе еще жарче, чем здесь». Запомнил?
– В Петербурге уже осень, – повторил Керим.
– В Петербурге сейчас уже осень, – поправил Вольский, – в пароле ни одного слова нельзя переврать.
– Хорошо, запомнил.
– Пора расходиться. Пока меня не хватились. Я первым уйду, чтобы нас с вами не видели.
Вольский первым покинул помещение, за ним ушли татары, к великому облегчению Бориса, оставив дверь незапертой. Борис осторожно перевел дух. Все это время он боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего присутствия, и все тело его страшно затекло. Выждав для верности некоторое время, он начал осторожно спускаться по стене. Спуск оказался еще сложнее, чем подъем, – он не видел, куда ступать, и при каждом крошечном шажке долго шарил по стене ногой в крепком английском ботинке.
Наконец он добрался до лепнины, окружающей окно. Здесь дело пошло легче, и вскоре он уже спрыгнул с подоконника на пол.
Осторожно открыв дверь часовни, Борис выглянул наружу. К часовне вела широкая полузаросшая тропа среди неухоженных кустов. Идти прямо по тропе было опасно – там его могли заметить татарские друзья, поэтому Борис пошел сквозь кусты позади часовни, рассчитывая, что парк не слишком велик и рано или поздно он выберется за его пределы.
Путь пошел под уклон. Борис уже не шел, а бежал, придерживаясь руками за кусты, потом споткнулся и кубарем покатился по склону в овраг. Камни и колючки царапали тело. Одежда рвалась на глазах. К счастью, овраг оказался не слишком глубоким, и Борис докатился до его дна без особенных повреждений, но шлепнулся на дне в неглубокую лужу соленой воды – видимо, во время прилива сюда доходили морские волны.
Отплевавшись от попавшей в рот соли, Борис побрел по оврагу и увидел поднимающуюся вверх тропинку. С трудом поднявшись, потому что силы уже оставляли его, он оказался на полянке, скрытой от татарских и вообще от любых любопытных глаз. Он посидел на траве, дождавшись темноты и восхода луны.
Рассвет Борис встретил, плетясь по дороге в город. Море шумело внизу, но Борису страшно было смотреть вниз. Все тело болело, как будто по нему проскакал конный корпус генерала Врангеля. В ссадины и царапины попала морская вода, и теперь они нестерпимо зудели. Одежда превратилась в лохмотья. Голова гудела, как чугунный котел. С усилием переставляя ноги, он шел и шел, загребая пыль у обочины дороги. Его обгоняли телеги и татарские арбы, наполненные всевозможной провизией – крестьяне из пригородов ехали на базар. Борис и не пытался попроситься на телегу – при виде его лошади шарахались, начинали хрипеть и косить глазом. Так, следуя за телегами, добрел он до базара. Нужно было миновать торговые ряды, потом крестьянские обозы, потом пройти через весь город и только тогда свернуть к Карантинной слободке. Хотелось есть и пить, у него не было во рту ни крошки со вчерашнего утра.
Мужик с корзиной натолкнулся на Бориса, оступился и чуть не уронил свой груз. Не оглядываясь, он выругался. Борис счел за лучшее не связываться, уж очень гудела голова. Он присел в тени чьей-то телеги и вдруг услышал знакомый говорок:
– Ох, и подлый же народ эти татаре! Я ему давеча говорю: давай этот кавун! И какая ему разница? Так норовит подсунуть другой! А если я этот наметил? И желаю получить! Так все равно не тот подсунул! Ох, и подлая же нация…
– Саенко! – хрипло крикнул Борис и закашлялся от попавшей в горло пыли. – Саенко, братец, как же хорошо, что ты мне попался!
Саенко собственной персоной изумленно воззрился на грязного оборванца, что чуть ли не кинулся ему на шею. Потом он снял фуражку, вытер потный лоб, после чего в глазах его появилось осмысленное выражение.
– Батюшки! – закричал он. – Борис Андреич! Эк вас разобрало-то! Откуда ж вы в таком, извиняюсь, расхристанном виде идете? Где ж вас, прошу прощения, черти драли? – добавил хитрый хохол вроде бы сочувственно, но Борис заметил, что глаза его ехидно поблескивали.
– Ох, Саенко, вези ты меня скорее домой, сил моих нет больше. Аркадия Петровича застанем ли?
– Как не застать, дома они, кофий пьют, это я с утра пораньше на рынок вышел.
Саенко крикнул фаэтон. Подкатил расхлябанный экипаж, возница покосился на Бориса, но ничего не сказал, внимая грозному взгляду Саенко.
– А мы уж с его сковородием думали, куда это вы подевались? – болтал Саенко по дороге. – Уж не завелась ли, думаем, у него зазноба? Ночки темные, а кровь молодая, горячая…
