Виктор Егоров - Заговор против «Эврики». Брошенный портфель
Милиционер едва поспевал за ним.
— Вон туда. Налево, а потом направо. Здесь близко, — говорил он на ходу.
Позвонив в милицию, он перетащил раненого и положил на скамейку; тот скрипел зубами, но терпел. Раненый велел милиционеру идти к посольству — встретить оперативную группу. Повернув за угол, они увидели санитарную машину. Ярко горели фары. Доктор и сестра склонились над раненым. Капитан подошел к раненому.
— Никитин… Ты слышишь меня, Никитин?
Милиционер открыл глаза, хотел тронуть рукой затекшую кровью повязку — рука не поднималась.
— Посольство… Балкон… — тихо сказал он и попытался указать рукой.
— Много говорить ему нельзя, — строго сказал доктор.
— Ладно, — согласился капитан. — Не буду. Я с ним потом поговорю, — и встретился глазами с раненым: — Я к тебе приеду. Слышишь?
Машина с Никитиным ушла.
Капитан достал фонарь.
— А теперь пойдем посмотрим, где это случилось.
Осмотр места происшествия ничего не дал. Голый асфальт до самого забора. Да еще дождь! Вот тут, за каменным выступом, стоял неизвестный и ждал удобного момента — ударить постового. Капитан уже собирался уходить, как в выбоинке тротуара вдруг заметил темный пластмассовый осколок. Капитан, наверно, не раз прошел мимо него. Осколок был крохотный, но излом зернисто блестел. Наверное, преступник уронил пистолет, пластмассовая щечка треснула, и один осколок отлетел на тротуар. А может, не один? Капитан сантиметр за сантиметром обследовал тротуар, но больше на асфальте ничего не нашел.
Не торопясь, поглядывая по сторонам, он пошел обратно к посольству. В саду перед посольством качали голыми ветками клены. Капитан остановился, скользнул взглядом по балкону — балкон был пуст, но в кабинете горел свет, кто-то подходил к окну, портьеры колыхнулись. Капитан подошел к воротам. Швейцар открыл дверь, согнулся в поклоне:
— Пожалуйста.
Капитан взбежал по ступенькам, шагнул в коридор. Его провели в кабинет посла.
Посол принял его стоя. Он был высок и плечист; на широком лице все было крупно и округло — и нос, и глаза, и губы. Домашняя блуза на груди была распахнута. Посла подняли с постели в неурочное время, и он стоял, недовольный, хмурился и косо поглядывал на секретаря посольства мсье Ренье, низенького, веселого человека.
Не садясь, посол сказал по-английски, а Ренье перевел капитану.
— Вскрыт сейф. Похищены деньги — пятьдесят тысяч; их только вчера получили из банка. Они были в портфеле. В том же портфеле лежала папка со свежей дипломатической почтой. Посол вечером бегло просмотрел ее, в ней не было никаких секретных документов — так, обыкновенная переписка.
— Передайте господину послу: мы приложим все усилия, чтобы найти вора, вернуть деньги и портфель.
Ренье перевел.
— Спасьибо, — сказал посол по-русски и кивнул головой.
Капитан, козырнув послу, по-военному четко шагнул к тяжелой двери и вышел в коридор.
В машине капитан задумался. С чего начинать? Собака след не возьмет, дождь вон как вымыл улицу; он и теперь льет. Погодка — не дай бог.
А в кабинете посол все шагал по ворсистому ковру. Он ходил и курил, шаги были резкими и крупными. Когда сигарета сгорела наполовину, посол, закашлявшись, подошел к столу, ткнул ее в пепельницу, пытаясь потушить, но она продолжала дымить.
— Это черт знает что такое, — пробормотал он.
— Странно, — громко сказал Ренье. — Очень странно. У похитителя был ключ от двери и сейфа. Он знал и о сигнализации. Может, у него среди прислуги были сообщники?
— Ничего тут нет странного, — резко оборвал его посол. — Вы — легкомысленный человек, Ренье. То забудете ключи на столе в приемной. То оставите дверь на балкон открытой. Чтобы это было в последний раз. — Послу, наконец, удалось потушить сигарету. Он сердито взглянул на Ренье, круто повернувшись, пошел к двери. На пороге он остановился и сказал: — Предупредите, чтобы о краже наши работники никому не рассказывали. Неприятно: у вора был сообщник в посольстве.
Хлопнув дверью, посол вышел.
II
За четыре года службы в КГБ старший лейтенант Семен Харитонов привык ко многому: и к долгим раздумьям в кабинете, и к внезапным вызовам по ночам, и к дальним дорогам. Но каждый раз, когда его вызывал полковник Никодимов, он волновался. Никодимов, невысокий, полный, встречал его улыбкой усталых глаз, будто подведенных синевой. “Дело есть. Садись”, — обычно говорил он.
Дела бывали и простые, и сложные; иногда приходилось заниматься одним делом месяцами; некоторые так и кончались ничем. Дни шли за днями, из них незаметно складывались годы, а жизнь текла все так же, Семен даже не женился. В университете — он окончил механико-математический факультет — Семен дружил с однокурсницами, но они казались ему суховатыми и скучными. Он считал, что женщины, решившие посвятить себя математике, другими и не могут быть. Он ожидал, что встретит “такую девушку, такую…” — что не находил слов, потом все было как-то некогда — знакомство с девушками оказалось делом неожиданно хлопотливым, и остались у Семена одни лишь мечты о том, что могло быть и не сбылось.
С девушками он робел и казался неуклюжим, наверно, потому, что следил за каждым своим шагом; у него и слов не находилось, и походка становилась неловкой и неуверенной. Семен не узнавал себя. Зато на работе он преображался: там раздумывать, хорош ты или плох, не приходилось, надо было выполнять задание, и Харитонов просиживал ночи напролет или, не заходя домой, мчался на аэродром, чтобы поспеть к самолету.
А нынче летом Семен, отдыхая на курорте, сам малость запутался — то ли влюбился, то ли просто увлекся: женщина была и привлекательной и желанной. Он ходил с ней к морю, они сидели там вечерами и вели тихие разговоры; ему было приятно, но он сам все испортил и был рад, что испортил, — хотелось не простой связи, а большего.
Почему-то Семену показалось, что она с ним неискренна. В нем словно завелся червячок и точил его, и не давал покоя. Семен и виду не показывал — встречаясь, брал ее под руку, глядел в глаза, а в груди тоскливо посасывало, червячок делал свое дело. Уже потом, в дороге, возвращаясь из отпуска домой, Семен подумал: может, зря дал волю своей мнительности?
Ему казалось, что жизнь чем дальше, тем становится сложней. А как будто должно быть наоборот: ведь чем дольше живешь, тем больше опыта, глаза зорче, чувства зрелее — все становится яснее и четче. А задумываться приходилось все чаще и чаще. На память приходили слова его сослуживца Игоря Смирнова. Тот часто шутил: “Нам думать положено только о том, что относится к службе. Есть зацепка, есть версия — над ней и трудись, Все остальное от лукавого”. Если бы все было так просто, как у Смирнова.
Младший лейтенант Смирнов был только года на три моложе, а выглядел совсем юно — овальное лицо, покатые плечи, и только глаза у него были жестковатые. Пришел он на службу в КГБ двумя годами позже Харитонова, но был на виду, и если ему пока не давали самостоятельных поручений, то разве по молодости. Он понимал это, хотя виду не показывал, и терпеливо ждал своего часа.
Полковник встретил Семена, когда он возвратился из отпуска, тепло.
— Как отдохнул, старший лейтенант? — спросил он, и по его взгляду Семен определил, что от Никодимова не ускользнула его задумчивость. Люди с курорта обычно возвращались веселые, в их глазах появлялся задорный огонек, беспечность, а тут с первого дня — наморщенный лоб, отсутствующий взгляд, упрямо сведенные брови. Понятно, полковник насторожился.
Харитонов ответил, как обычно:
— Нормально отдохнул, Василий Степанович.
С Василием Степановичем Харитонов был знаком давно — еще по войне. Минувшую войну полковник Никодимов встретил сугубо штатским человеком — он был секретарем горкома. Когда немцы вошли в город, он возглавил партизанский отряд, а связным был школьник Семка Харитонов. Из партизан Никодимов ушел в чекисты, работал на Севере, был переведен в Москву и, встретив однажды Семена, потянул его за собой…
Семен был на пятом курсе университета, но перспектива заняться увлекательным делом, очень похожим на работу, которую он выполнял в партизанском отряде, соблазнила его. Закончив университет, он получил путевку в советскую контрразведку.
— Нормально, говоришь? Ну что ж, иди, — вздохнул Василий Степанович и проводил его долгим взглядом.
В тот день после работы Семен уехал за город, на дачу. Там долго ходил по лесу, чуть тронутому желтизной. День был пасмурный, небо серое, хотя дождя не было. Уж лучше была бы какая-нибудь определенность — шел бы дождь. И мысли к Семену приходили такие же неопределенные и тягучие.
Утром Семен узнал, что его назначили дежурным по управлению.
В приемной было тихо. Помалкивали телефоны. Семен просматривал информационный бюллетень “Новые книги”. Большая и хорошая библиотека была мечтой его жизни. Скоро зарплата. Семен с удовольствием подумал, что он пойдет по книжным магазинам, будет долго, не спеша рыться на длинных полках, уходящих под потолок. Ему всегда казалось, что самые интересные книги где-то стоят и обязательно ждут его.
